Юрий Каменецкий - Мелочи жизни

— Ну не скажи. В Штатах Буша сменили, потому что он не ту политику вел, — вставил Зубков.

— Так там политика, Миша, — это совсем другое, чем у нас. Там налоги, уровень жизни, безработица, а здесь — «долой», «да здравствует», «светлое будущее», «диктатура».

Катя помешала остывающий чай, отпила глоток, посмотрела на Гошу:

— Ты насчет безработицы у моего брата спроси. Он уже это проходил. Как тебе понравилось, Сергей, без работы сидеть?

N Сергей на секунду задумался и засмеялся:

— А ты знаешь... кажется, да.

— Вот тебе раз, — ахнула Катя.

— Нет, конечно, противно ощущать себя безработным, — попытался успокоить ее Сергей, — но свободным — хорошо. Раньше вся моя жизнь была запрограммирована: инженер, старший, замзавлаб, и так до пенсии. А тут вдруг понял, что могу мастерскую открыть, или на бирже играть, или... в кандидаты в парламент себя выставить.

Зубков отнесся ко всему очень серьезно:

— А что, я бы за тебя голосовал: ты мужик, по-моему, серьезный. — В его голосе не было и тени иронии.

Катя не знала, что и подумать: сам чуть ли не каждый вечер звонил, жаловался, что устал ничего не делать, что чувствует себя беременной женщиной, досрочно ушедшей в декрет, а теперь делает такие признания.

— Так, может, обратно в безработные подашься со своей фирмы? — съязвила она.

— Нет, пока не хочу, — засмеялся Сергей. — Но не боюсь этого.

— А почему? — наклонился к нему Гоша. — Потому что понимаешь теперь, как здорово ни от кого не зависеть. — Он многозначительно потряс пальцем. — А наши предки всю дорогу зависели от кого-то: от Сталина, от Хрущева, Брежнева, от завмагов, от связей...

— От стукачей, — подсказал Сергей.

В комнату тихо вошла Юля. Она с удивлением посмотрела на странную компанию, подошла к отцу и зашептала на ухо:

— Иди к маме, — она кивнула на дверь, ведущую в коридор.

— А что?

— Ну иди...

Сергей нехотя поднялся.

— ...от дураков... — продолжал начатую игру Гоша.

— ...от начальства... — весело подхватил Зубков.

— ...от ЖЭКа... — выкрикнула Катя.

Маша сидела в коридоре, на тумбочке под вешалкой, почти незаметная в полутьме. Пряди волос падали на опущенное лицо. В руке дымилась сигарета.

— Маш, ты чего? — Сергей присел возле нее на корточки, положил руку на ее колено. Они жили вместе уже пятнадцать лет, но все равно иногда он чувствовал себя рядом с ней всего лишь незнакомцем, которому жутко хочется назначить свидание очаровательной девушке, от которой все сходят с ума.

— Так, есть о чем подумать...

— О доме моделей, например. — Ему очень хотелось, чтобы она рассмеялась и сказала, что все это лишь чудачество, погоня за красивой жизнью, которой у них никогда не было, или что все это ему лишь приснилось. Но она взглянула на него так, как смотрят только из окна уходящего поезда, и пролепетала:

— Глупенький ты у меня муж...

В комнате со все возрастающим азартом продолжалась начатая игра.

— ...от дефицита... — вопил Гоша.

— ...от взяток и спекулянтов... — подхватывал Зубков.

— От женщин! — Катя почти визжала. — Все зависело и будет зависеть от нас!

Анатолий Федорович и Анна Степановна сидели в той же позе на тахте, взявшись за руки. Анна Степановна думала, что все же хороших они нарожали и вырастили детей и внуков. Все такие добрые. И хотя Катя немного взбалмошная, а Сергей часто опускает руки, но это ничего. Это не страшно. Главное, что сердца у них хорошие.

Анатолий Федорович тем временем тоже думал о детях. Но немного по-другому. Ему было неудобно за упреки и за представление, которое он им сегодня устроил. Он не знал, как вести себя теперь с ними. Он твердо был уверен, что получится совсем по-другому: посидим, мол, поговорим, посмеемся. Скажет он об этой папке. Ложь начинала уже тяготить. А дело само собой дошло до упреков, почти до слез.

Тихо приоткрылась дверь. В кабинетик заглянула Юля.

— Ба, там два салата. И еще торт. Мы про него с Катей совсем забыли. Может, поедим?

— Конечно, чего ты спрашиваешь? Сейчас я тебе помогу.

— Не надо. Мне помогут. — Она покосилась на деда. — А проигрыватель включить можно? А то что-то музыки хочется.

— А почему нельзя? Хочется — включайте. — Анна Степановна старалась говорить как можно более непринужденно.

— Спасибо, — Юля поцеловала Анатолия Федоровича. — Дед, я тебя очень люблю. — И тут же выбежала.

М-да, наломал я дров, — медленно проговорил Анатолий Федорович.

— Я тоже наломала. — Анна Степановна посмотрела на него с улыбкой.

— А ты-то чего? — Анатолий Федорович тоже невольно улыбнулся.

— Да так... Ладно, все, слава Богу, кончилось.

— Кончилась история с папкой, а жизнь-то продолжается. — Он тяжело вздохнул. — Как жить дальше?

— У тебя все-таки склонность все драматизировать, Толя. — Анна Степановна сжала его руку. — Что значит как? Работай, пиши свою книгу.

— Да зачем? Для кого?

— Пиши для себя, а там будет видно. — И, помолчав, добавила: — Ты что думаешь, я со всем согласна, что ты там наговорил? Нет, я просто при молодежи не хотела с тобой спорить.

— С чем же это ты не согласна? — Анатолий Федорович взглянул на нее из-под бровей.

— Во-первых, что у тебя и тридцати пяти миллионов пропала жизнь, — она загнула один палец. — Это для пьесы хорошо, а вообще — чушь. Люди работали, воевали с фашистами, рожали детей, наконец, — и все это зря? Ты же просто клевещешь на нашу историю. А еще историк!

— А ты прямо как на партсобрании заговорила. — Анатолий Федорович и сам чувствовал, что жена права, но сдаваться без боя — не в его правилах.

— Я в отличие от тебя там не сидела. Все больше с больными или с детьми. А во-вторых, зачем ты на себя клевещешь? Почему ты ничего не рассказал о школе, двадцать лет коту под хвост, да? И как тебя ребята любили, скольких ты в люди вывел? И это ты называешь пропащей жизнью?

— Ну, то другое...

— То настоящее, Толя. — С Анной Степановной было бесполезно спорить. Она говорила с такой уверенностью, что Анатолий Федорович не мог ничего возразить. Хотя возразить было нечего. — А своих детей мы плохо воспитали? Честными людьми выросли, порядочными. Это тоже другое?

— Как ты не поймешь, у меня душа за идею болит, — выдвинул последний аргумент Анатолий Федорович. — Что с идеей стало?

— Ничего не стало. А если бы и стало, что теперь — ложиться и умирать? Или заедать жизнь молодым? Им сейчас труднее, даже чем нам. Им новую жизнь обустраивать надо. А старики, вроде тебя, вместо того чтобы помочь, где делом, где советом, — ведь не глупые же вы люди! — все ноют и ноют: «Вот вы все не так делаете, вот мы были, вот все вернуть назад надо...»

— Я этого не говорил, — предупредил Анатолий Федорович.

— Говорил по сути, — настаивала Анна Степановна.

— И по сути не говорил, — протестовал он.

В соседней комнате вовсю уже шли танцы. «Катюха, давай, давай», — кричал Гоша. Переливчато смеялся, видимо уже забыв про нанесенную обиду, Зубков. Юлька кричала, что сейчас она влезет на шею к Гоше и посмотрит, сколько он сможет в таком положении протанцевать. Катя, перекрыв музыку, предупредила, что после этого Гоша, как джентльмен, будет обязан жениться на Юльке. А так как Юльке замуж еще рано, то делать этого не стоит.

А старики Кузнецовы все еще сидели и спорили. Но шум за Дверью заглушал их голоса.

В школьной учительской у каждого был свой стол. Хранить в нем ценные вещи было безумием, но оставить до завтра стопку проверенных тетрадей — святое дело. И без того сумка неподъемная.

Стараясь успеть расправиться с сочинением, Маша не вслушивалась в непрерывное бормотание Антонины Павловны.

Антонина Павловна подкрашивала глаза у зеркала. Осуждая подобное проявление легкомыслия у своих учениц, она очень старательно подводила уголки глаз. Говорить ей это не мешало. Даже наоборот, она радовалась своему умению делать несколько дел сразу.

— Я не знаю! По-моему, это становится неприличным! То есть это всегда было неприлично, но сейчас... Это переходит все границы! Ну нельзя! Нельзя с таким животом ходить на уроки!

Маша всегда осуждала подобную категоричность, к тому же считала рождение ребенка праздником в любом возрасте. Поэтому ответила примирительно:

— Но девочке осталось всего полгода до конца школы.

— Ничего себе девочка! Мать-героиня! Да какие полгода?! Трех месяцев не пройдет, как она родит! — Антонина Павловна очень не любила, когда с ней не соглашаются. — Я, конечно, понимаю, что Костикова подруга вашей дочери!..

— Господи, Антонина Павловна! Да это-то тут при чем?

— А при том, милочка, что я бы на вашем месте еще десять раз подумала бы — позволять ли им общаться!

— Они взрослые люди. — Маша попробовала уйти от разговора.

— Взрослые люди сейчас не рожают. — Долгая работа в школе научила Антонину Павловну формулировать мысли коротко и ясно. Иногда это даже получалось эффектно. — Взрослые люди ждут, когда жизнь легче станет. Нечего нищих плодить!

Маше было что ответить, но она не успела. Дверь открылась, и на пороге появился Игорь Андреевич Шведов. В первый момент Маша остолбенела: так не вязалось присутствие элегантного, высокого, красивого Игоря с убогой обстановкой учительской. Но когда Игорь заговорил...

.— Мария Петровна, к вам можно?

Маша вскочила, растерянно посмотрела на Антонину Павловну, на Шведова, снова на Антонину Павловну. Наконец, с трудом взяв себя в руки, смогла ответить: