Элизабет Гейдж - Мелькнул чулок

Он сжал ее лицо ладонями, глядя на девушку глазами, полными боли.

– Только подумать, что ты должна была расти с ней… Кристин покачала головой.

– Ничего. Зато я нашла тебя, верно?

Дэймон нерешительно кивнул. Глаза Кристин наполнились слезами, словно освободившими ее – впервые на своей памяти девушка заплакала.

– Папочка, я так люблю тебя. Дэймон сжал ее руки.

– И я люблю тебя.

Кристин чувствовала странную легкость, почти дурноту. Рыдания, рвавшиеся из груди, были настолько новы для нее, что пришлось вновь попытаться улыбнуться.

Но Кристин тут же умоляюще взглянула на Дэймона.

– Ты не считаешь… не считаешь… что мы как-нибудь могли бы…

– Нет, милая.

Выражение лица Дэймона стало отрешенным и спокойным, странно противоречащим напряженному взгляду.

– Но если хочешь, можешь уехать. Только сейчас, сию минуту. Понимаешь?

Кристин провела ладонью по его курчавым волосам.

– Я остаюсь.

Дэймон снова притянул Кристин к себе. Девушка благодарно прислонилась головой к его груди, потому что перед глазами все кружилось. Земля уходила из-под ног; все, что осталось, – это Дэймон, и она держалась за него.

Комната будто наполнилась неестественным свечением. Кристин поразилась – неужели она видит мир впервые?

«Возможно, – подумала она. – Но уж, несомненно, в последний».

Эта мысль заставила ее улыбнуться. Горькая шутка, вполне в духе Дэймона Риса.

– Значит, откланяемся вместе, малышка? – глухо и спокойно спросил Рис. – Только ты и я?

– Да, – послышался шепот, – только мы. Дэймон рассеянно гладил Кристин по голове.

– Ты была у нее одна? – спросил он. – То есть в детстве…

– У меня была сестра, но она с нами не жила. Я… никогда по-настоящему не знала ее.

Тихий вздох прозвучал лаской.

– Все в порядке. Мы так мало знаем людей… даже родных. Главное – насколько они важны для нас и нашей жизни. Только это и имеет значение.

Рука Дэймона скользнула к нежному местечку между бедрами и пупком, медленно провела по гладкой коже.

– Дебора Энн Рис, – сказал он. Кристин кивнула, поцеловала его в щеку.

– Она была бы частью тебя, папочка. Была бы только твоей.

– Нашей, милая. Нашей.

Кристин попыталась сфокусировать зрение. Она почти не могла видеть, но мозг был на удивление ясным. Образы, стоявшие перед внутренним взором, появлялись ниоткуда и расплывались в ярко освещенной комнате.

Дэймон мрачно нахмурился.

– Когда она пришла, – спросил он, – у нее что-то было, так? Доказательство того, что она все знала. Какое же?

Вместо ответа Кристин подняла глаза. Только сейчас она, вздрогнув, поняла, что забыла вечером надеть зеленые контактные линзы. Они так и остались в ванной, в доме у каньона. Хотя после всего, что случилось, линзы больше не понадобятся.

И теперь она смотрела на Дэймона собственными голубыми, полными любви и доверия глазами… хотя видела в блестящих ледяных глубинах его глаз приговор своему будущему.

Почувствовав, что Кристин все поняла, Дэймон прижал ее к себе, вглядываясь в ее глаза с любопытством и самоотречением… пока не умерла последняя надежда.

Но он с нежностью обнял дочь еще крепче, поцелуями закрыл веки.

– Я так тобой горжусь, – сказал он. – Знаю, тебе тяжело пришлось. Но ты прошла через все испытания, малышка.

Он снова поцеловал Кристин в лоб.

– Я так часто говорил, что у меня никогда не было дочери. А теперь рад, что это именно ты, крошка.

Кристин с силой сжала его руку.

– А я так рада, что это именно ты, папочка.

– Значит, мы можем уйти не оглядываясь.

Голос Дэймона замер. Она почему-то не могла ясно увидеть его лицо, но с болью думала о зародившейся в ней жизни. Почему, почему нужно убить ее?

Кристин помнила, какие муки испытывала Энни после аварии.

Дэймон заметил грусть Кристин и привлек дочь к себе.

– Вместе, любимая, – успокаивающе обещал он. – Отдохни со мной.

Кристин слабо цеплялась за ускользающее видение. Дэймон все отдалялся и отдалялся. Комната стала блестяще-белой, словно зимний снег и сосульки, пронизанные солнечными лучами. Его рука была спасательным кругом, державшим Кристин на плаву, пока стены дома не растворились в белизне.

Мир возвращался к давно утерянному состоянию совершенства, пустоты, молчания и спокойствия… без человеческих голосов и шума.

Но в этой пропасти терзания Кристин достигли своего пика и затихли. Дом возвращался, – только теперь это был дом ее мечты, прекрасной и чистой, величественные стены закрыли ее от холодной отчужденности мира. Огромные окна были широко открыты. Небо – такое же белое, как стены. Дети медленно ползали по полу, словно крохотные автомобильчики, едва видимые с самолета. Погруженные в сказочные фантазии, они весело играли под защитой и опекой дома.

Никто не был в опасности, никто не плакал, никто не беспокоился.

Дэймон теперь находился очень далеко. Даже рука, державшая Кристин, словно растворилась. Девушка не могла дышать. Но, казалось, в этом больше не было необходимости.

Только дети оставались. Кристин чувствовала, что растет, заполняя белые комнаты, становясь ветром и колеблющимися занавесками. Детям не нужно было поднимать глаза, чтобы удостовериться, что она наблюдает за ними. Кристин была их глазами, их играми! Она находилась повсюду сразу – белая, мягкая, вздымающаяся.

Она олицетворяла мир и поэтому могла потеряться в этом спокойном «извне», не оставившем ей себя, и это было все.

Дэймон ушел. Но Кристин не грустила о нем, потому что там, где она находилась сейчас, не было одиночества.

Белизна росла, расширялась, и Кристин погрузилась в нее.

Энни очень устала. Только сейчас она вспомнила, что почти не спала последние дни, а бесконечная пустынная дорога навевала предательский сон. Она чувствовала себя совершенно одинокой, особенно когда свет фар выхватывал из темноты унылый ландшафт. Но, несмотря ни на что, Энни улыбалась, вспоминая, что едет к Дэймону и Марго. Позади остался безликий Лос-Анджелес с его холмами и долинами. Впереди ждала семья.

Энни пыталась придумать, чем их удивить и что сказать, когда Дэймон откроет дверь. «Пиццу заказывали, сэр?» Эта мысль развеселила Энни.

Она взглянула на часы. Четверть одиннадцатого. Через полчаса покажется дом.

95, 98, 100, 98… Сердце Уолли бешено билось: наконец удалось добраться до пустынного шоссе 93. Он никогда не был хорошим водителем, но сейчас знал: нужно спешить.

Уолли не обращал внимания на стрелку спидометра. Если его остановят, придется убедить патрульного полицейского ехать с ним. Репутация Уолли среди полицейских Аризоны и Невады была безупречной – в прошлом он оказал им немало услуг.

Но сейчас холодный ужас сковал все внутри. Кристин была где-то там, в темноте, и Уолли чувствовал, как смыкается над ней опасность – опасность, которую девушка не могла предвидеть, ибо она никогда не возникала в той, прошлой ее жизни.

Кристин шла по неизведанной тропе, а впереди ждала гибель.

И та же участь ждала Уолли. Дорога была прямой, видимость хорошей. Но Уолли приходил в ярость оттого, что эта прямая линия тянется бесконечно долго, а он не может мгновенно оказаться там, куда стремится.

– Дьявол! – кричал он в пустоту, давя на педаль акселератора.

– Дьявол! Дьявол!

– Это Колорадо, – объявил пилот, показывая на темную широкую ленту реки, тускло отсвечивающую под луной.

– Долго еще? – спросил Фрэнк, глядя на часы.

– Двадцать минут до аэропорта.

Пилот зевнул, глотнул кофе из бумажного стаканчика.

– Потом найдете машину. Фрэнк коснулся его руки.

– Мы не полетим в аэропорт. Пилот встревоженно глянул на него.

– Слушайте, мистер Маккенна, законы довольно строги. У меня отберут лицензию. Не можете же вы просто…

– Времени нет, – ответил Фрэнк. – Следуйте моим указаниям. Я возмещу все убытки.

– О, Господи…

Пилот нервно взглянул из окна на удаляющуюся реку.

Энни увидела дом еще с дороги. Почти все окна были темными. Единственный огонек в гостиной делал здание похожим на далекую планету.

Энни остановила машину на подъездной дорожке, рядом с другим автомобилем, по-видимому, взятым напрокат Марго.

Вынув ключ, она попыталась открыть дверь. Заперто изнутри. Удивившись, Энни постучала и позвонила. Никто не ответил.

Энни обошла вокруг, стараясь не уколоться о кактусы, не наступить на змею.

Задняя дверь тоже оказалась закрытой на засов.

Сбитая с толку, Энни попыталась заглянуть в окно гостиной. Она была вынуждена подпрыгнуть несколько раз, чтобы разглядеть, что творится внутри: занавески были опущены, но в щелочку удалось увидеть диван.

Дэймон и Марго сидели, прижавшись друг к другу, и в их позах было что-то неестественное.

Энни ощутила прилив оглушительного страха. Бросив чемодан, она схватила тяжелый камень, разбила окошко рядом с входной дверью, сумела дотянуться до засова. Через мгновение она оказалась в гостиной.

Дом казался каким-то странным. У Энни закружилась голова, но она все-таки сумела подойти к дивану, коснуться плеча, а потом лица Дэймона. Холодное. Она начала трясти его, но он только сполз на диван, выпустив руку Марго.

Энни дотронулась до Марго. Такая же холодная и недвижимая, как Дэймон. На столе стояли стаканы с виски и лежал небольшой снимок. Энни попыталась приглядеться к нему, но перед глазами все плыло. Комната сверкала неестественным блеском. Вдруг Энни почувствовала странную легкость в голове и во всем теле. Ей почему-то захотелось смеяться: хохот рвался из горла, словно злой дух, безумный, нечеловеческий, без капли веселья или радости; едва переводя дыхание, она в панике обернулась к Дэймону за помощью, трясла его изо всех сил, вцепившись в рубашку. Но Дэймон не двигался. Тогда Энни обняла Марго, легкую и хрупкую, и попыталась стащить ее с дивана. Но ужасное издевательское веселье завладело всем ее существом, лишая воли, отнимая разум. Марго казалась невероятно тяжелой.