— Да, наверное, — неопределенно сказала Мэгги. — И все-таки я благодарна тебе за все, что ты для меня сделала. Я рада, что приехала сюда. Теперь я понимаю, что мне необходимо было пережить, переболеть свое горе не только душевно, но и физически. И сделать это именно здесь. Теперь я начала выздоравливать и снова почувствовала вкус к жизни. И все это благодаря вам с Бобом. Кстати, извини за нескромный вопрос, а почему вы с Бобом не поженитесь? — Мэгги взглянула подруге прямо в глаза, и Этель, немного помолчав, искренне ответила:

— Не знаю. Вероятнее всего, потому, что все это время мы, как две соломинки, поддерживали друг друга, оба думали, что мы только спасаем друг друга от одиночества и отчаяния, и это нам мешало. — И Этель рассказала Мэгги, как она в безумном отчаянии от потери Роба кинулась искать единственного близкого ему человека, его брата, надеясь через него сохранить ощущение присутствия Роба в своей жизни. Как она боялась потерять эту единственную ниточку, связывающую ее с мужем.

Когда она нашла Боба, то оказалось, что ему не меньше, чем ей, нужна ее помощь. Вернувшись с войны, он узнал, что его жена умерла, и он не смог жить на одном месте. Сначала уехал в Европу, перебрал там много занятий, работая в разных городах, но так нигде надолго и не остановился.

— Ты сама знаешь, как тяжело жить, когда болит душа. Любая работа из рук валится. Он и сюда приезжал несколько раз, пытался помогать Робу, но долго не задерживался. Ни один человек не может работать как машина. Особенно, когда у него горе.


Боб уехал в Штаты, от него иногда приходили письма, он и там часто переезжал с места на место. Потом письма перестали приходить, а когда Роб умер, Этель послала ему телеграмму по тому адресу, откуда пришло последнее письмо. Ему сообщили о смерти брата, правда, на похороны он не успел приехать, пока его искали там, Роба похоронили. Но его все-таки нашли, везде есть хорошие люди. Боб прислал Этель телеграмму, потом она получила от него очень теплое письмо. А когда через год она поехала к нему в Штаты, то, к своему изумлению, нашла его в одном из самых дешевых и заплеванных баров Сан-Франциско. Оказывается, за это время у него случилось большое горе, его единственный сын умер в госпитале от полученных во время войны ранений. Его долго лечили, но ранения оказались настолько серьезными, что он в конце концов скончался. К тому времени, как Этель разыскала его, он уже три месяца, не работая, дневал и ночевал в дешевых забегаловках, и был так убит горем, что не мог даже разговаривать.

И только Этель помогла Бобу пережить это страшное горе, она практически выходила его, внимательно выслушивала его пьяный бред, заботилась о нем. В конце концов она привезла его домой, сюда на остров. Здесь все оказалось в страшном запустении, работы было очень много, и Этель предложила Бобу заняться делом, тем более, что Роб перед смертью просил Этель пригласить сюда брата, чтобы он управлял всем хозяйством.

— Так что выходит, что это Роб сам соединил нас, — Этель задумчиво смотрела в окно. Казалось, они с Мэгги поменялись ролями, теперь Мэгги успокаивающе гладила ее руки, понимая, как тяжело подруге вспоминать пережитое, и от души сочувствуя ей.

Этель вспомнила, как первое время у Боба все валилось из рук, он часто исчезал, уезжал в Таунсвилл и возвращался оттуда помятый, с заплывшим от многодневной попойки лицом. Этель, не удержавшись, кричала на Боба, как сержант на солдат-новичков, пыталась нагрузить его работой и в конце концов нагрузила таким количеством работы, что ему казалось, что он умрет от непосильного труда. А она продолжала кричать на него, визжала, убеждала, запугивала. И вот однажды они чуть-чуть не дошли до кулаков в одном из отдаленных частей острова, где проходил ремонт коттеджа. Этель набросилась на Боба и ему ничего не оставалось делать, как скрутить ей руки за спиной. А женщина неожиданно рассмеялась, то ли от отчаяния, то ли от того, что это и в самом деле была смешная ситуация. Она и сама не понимала отчего, но хохотала до слез. Такая ее реакция вызвала смех и у Боба. Он тоже хохотал, продолжая держать ее в объятиях. Тогда же случился и их первый поцелуй.

Это произошло в один из летних дней 10 лет назад, и с тех пор они были вместе. Бобу казалось, что он ни одну женщину еще не любил так сильно, как Этель. И в то же время он чувствовал, что даже в самые интимные моменты, когда, казалось, взаимная страсть поглощает их обоих полностью, она ни на секунду не забывает о Робе. Он ни разу не упрекнул Этель, но в то же время ощущение того, что она не может полностью принадлежать ему, не давало Бобу покоя.

Этель уже давно готова была открыто признаться всем о своих отношениях с Бобом, даже если они и не оформят брак официально, но он не позволял ей делать этого. Первые годы жизни с Бобом Этель и в самом деле всегда представляла себе на его месте Роба. Это он сжимал ее в страстных объятиях, он целовал нежно и упоительно. Но со временем его образ отдалился, и теперь она была только с Бобом и чувствовала только его, но он никак не мог этому поверить…

Мэгги слушала Этель, впитывала каждое ее слово и не то чтобы соизмеряла свое горе и страдание с горем и страданиями, выпавшими на долю этой женщины и близкого ей человека, нет. Это и невозможно. Каждый по-своему переживает случившееся с ним. И кто может сказать, кому больнее?

Воспринимая чужие страдания, Мэгги вдруг почувствовала, что она только-только начинает учиться сопереживать другим. Раньше почему-то так получалось, что она была замкнута только на себе, да еще, пожалуй, на своих детях и Ральфе. Все, что происходило вокруг, трогало ее только в той мере, в какой это касалось ее. Наверное, так живут многие. Но вспоминая сейчас, какое участие приняли в ее судьбе Энн и Людвиг Мюллеры, сама Этель и Боб Уолтер, Мэгги поняла, что можно жить и по-другому. Во всяком случае, Матлок излечил ее, и она начинает новую жизнь?

8

Джастина не поверила женщине, с которой она говорила по телефону, когда наконец-то ее соединили с островом Матлок. Очень уж был у этой женщины… Как же она отрекомендовалась?.. миссис Уолтер, кажется… напряженный голос. И как она отговаривала ее приезжать, хотя это странно для хозяйки пансионата.

Джастина поделилась своими сомнениями с Лионом.

— Ну почему, herzchen, ты решила, что с твоей мамой что-то случилось? Во всяком случае, когда мы ее видели в последний раз, она не производила впечатление страдающей женщины. Миссис О'Нил прекрасно выглядит, она как будто спокойна и вполне довольна жизнью, — удивился Лион.

— О нет, ты плохо знаешь мою маму. — Возразила Джастина и почему-то разнервничалась. — Наверное, с ней что-то случилось. Иначе почему же мне не дали поговорить с ней? Я поеду туда. Ливень, я должна видеть ее.

— Да разве же я возражаю, — удивился Лион. — Просто я не хочу, чтобы ты паниковала. К тому же, если бы что-то случилось, нам бы сообщили. Я не вижу причин для беспокойства. Может быть, у твоей мамы есть причины для уединения. Почему ты отказываешь ей в личной жизни? И тут появляешься ты… Представь себе, как это ей будет приятно.

— Что ты имеешь в виду?! — рассердилась Джастина, — Ты говоришь глупости… Ладно, я еще попробую дозвониться туда.

О поездке в Австралию Джастина больше не заговаривала, но на Лиона продолжала дуться. Ей в последнее время казалось, что муж перестал понимать ее. Она в первый же год замужества почувствовала, что совсем задыхается в чопорном официальном Бонне, где они обосновались с Лионом. Джастина просто кожей ощущала недоуменные и изучающие взгляды холеных дам на светских приемах и раутах, которые оглядывали ее с ног до головы, потом переводили взгляд на спокойное, невозмутимое лицо Лиона Хартгейма, его мужественную, словно глыба, фигуру. Он им нравился, а его жена нет. Они так не поняли, как мог этот перспективный, преуспевающий политик выбрать себе в жены эту рыжую и совсем неинтересную актрису. Говорят даже, что он долго ее добивался. В печати даже были намеки на какую-то тайну, связанную с Ватиканом. Как будто они там и познакомились и что она племянница кардинала. Непостижимо. Как везет иным женщинам.

Джастина знала, что говорят о них с Лионом. Она давно бы плюнула на всю эту совершенно ненужную ей мишуру, с кем-то обязательно надо встречаться, кому-то улыбаться, кого-то приглашать к себе. Но обязанности жены министра заставляли ее терпеть, и она, великолепно причесанная и элегантно одетая, — Лион настоял, что они будут вместе подбирать ей наряды, — появлялась под руку с ним на приемах, холодной улыбкой приветствуя толпившихся вокруг них людей. Правда, мужчины не разделяли мнения женщин и относились к Джастине более приветливо, хотя она никого особенно не баловала своим вниманием.

— Неужели ты не можешь быть полюбезнее с людьми? — хмурился Лион. — Ведь я же не настаиваю, чтобы ты непременно подружилась с ними. Не нравятся они тебе, не надо, но элементарную вежливость проявлять ты обязана, хотя бы как жена политика. Используй хотя бы свой талант актрисы и улыбайся так, как будто только их ты и мечтала всю жизнь увидеть.

Джастина не хотела огорчать мужа и первое время старалась изо всех сил понравиться его окружению. И все-таки у нее не всегда это получалось. Одно дело на сцене, а в жизни совсем другое. Слишком уж она была вызывающе независима. Ее непокорная натура не хотела вписываться в раз и навсегда установленные в этом обществе рамки приличия.

Джастина все чаще и чаще ловила на себе испытующий взгляд мужа, он перестал говорить с ней на эту неприятную для них обоих тему и бывало даже отправлялся на приемы без нее.

— Я знала, что ты разочаруешься во мне, Ливень, — однажды расплакалась Джастина. — Я не могу жить в постоянной узде. Я такая, какая есть, и ты это прекрасно знал. Зачем ты заставляешь меня притворяться? Ты всегда знал, что я не умею этого делать, и ты готов был принять меня такой, какая я есть.