Эми Дженкинс - Медовый месяц

– Тебе сахару один кусок или два? – спросила я. Кажется, моя рука дрожала. Чашка на блюдце задребезжала.

Эд повернулся и ушел.

– Пожалуйста, возвращайся домой, – крикнула я ему в спину.

– Только попробуй удержать меня! – последовал ответ.

Когда я вернулась в комнату, Алекс как ни в чем не бывало лежал на кровати и читал.

– Ты слышал? – спросила я, протягивая ему чай.

– Что?

– Ничего.

Я села на кровать.

– Эй, – сказала я. – Как ты думаешь, рожать ребенка – очень больно?

– Боль бывает разная, – ответил он. Алекс – единственный из мужчин, который в подобных случаях понимает, о чем я говорю. Другой мог бы заговорить о том, что душевная боль отличается от телесной, но в этот момент я испытывала жестокую телесную боль чуть правее сердца.

– Завтра устроим пикник, – сказал Алекс. – А когда вернемся, их уже не будет.

Я легла рядом с ним и спросила:

– Может быть, и правда поговорить? Всем вчетвером?

– Говорить не о чем, – ответил он. – Мы и без того понимаем, что к чему.

Он вернулся к своей книге. Алекс отыскал где-то путеводитель по Мексике и стал изучать его от корки до корки – мелкий шрифт водил его по музеям от черепка к черепку. Он добрался уже почти до половины.

– Черил считает, что она что-то сделала не так, – сказала я.

– Я напишу ей письмо, – ответил он.

– Она хочет знать, счастливы ли мы.

– Здесь сказано, что Коба – наименее посещаемое место в Мексике, – сказал Алекс. – Если нам повезет, мы можем оказаться там единственными посетителями.

– Послушай, – проговорила я чуть погодя, – я давно хотела тебе это сказать. Если ты когда-нибудь пожалеешь, что оказался со мной, – хоть на секунду, – обязательно скажи мне.

– Ладно, – ответил он. – Ты тоже.

– Ладно, – согласилась я. – В том случае, если я покажусь тебе эгоистичной…

– Эгоистичной? – удивился Алекс и в замешательстве захлопнул книгу. – Я хочу быть с тобой… – Он не договорил.

– Но?.. – сказала я. – Я чувствую здесь «но»…

– Нам не следует торопиться, – ответил он.

– Не будь идиотом. Ты говоришь о двух людях, сбежавших на вертолете из-за одного поцелуя. А что скажешь про Лос-Анджелес?

– Я говорю не о географии, – сказал Алекс. – Я говорю о нас с тобой. Ты это понимаешь.

– Это из-за случая с Мари Клэр? – спросила я. – Из-за того, что я, вероятно, восприняла его не в том масштабе?

Алекс улыбнулся. Потом протянул руку и, поворошив мне волосы, сказал:

– Все будет хорошо.

– Я знаю, что ты хочешь сказать, – простонала я. – Ты хочешь сказать, что тебе нужно свободное пространство!

Он не стал отрицать.

– У тебя было пространство – целый мир, – проговорила я, думая о последних двух днях. – У тебя были целые футбольные стадионы.

– Понимаешь ли, – сказал Алекс, – некоторым людям нужен простор.

– Понимаю, – ответила я с наигранной интонацией, как будто мне пришла в голову интересная мысль. – Почему бы мне не возвратиться в Лондон, а ты будешь жить в Лос-Анджелесе, и тогда у тебя будет достаточный простор! – торжествуя, закончила я.

Возникла небольшая пауза. Он по-прежнему удерживал меня. Словно не хотел отпускать, что бы я ни говорила. А лет примерно через пять проговорил:

– Я всегда буду любить тебя, в любом случае.

Я просто лежала, позволяя словам течь сквозь мое сознание. Не знаю почему, но они прозвучали смертным приговором.

Мы вовсе не оказались единственными туристами в Кобе, но это не имело особого значения, потому что руины древнего города широко раскинулись кучами камней, так и не сумев избежать удушающей сети густых джунглей.

Джунгли уже действовали мне на нервы. Не то чтобы я много времени провела в джунглях. Должна признаться, что сама мысль о джунглях действует мне на нервы. Все эти невидимые ползучие гады. Вся эта сырость, букашки… а птицы – вообще-то я люблю птиц – их можно было описать лишь словом «оглушительные».

Вдруг мы наткнулись на озеро.

– Слово «Коба» означает «Город ветра, пускающего по воде рябь», – сказал Алекс.

– Очень красиво, – ответила я. Красивее, чем само озеро, напоминавшее молочно-серую лужу. И никакого ветра.

Мы взобрались по бесконечной расслоившейся каменной лестнице к рассыпающемуся храму майя наверху. Мне было жарко, все меня раздражало, и от осмотра достопримечательностей меня вдруг охватила тоска. Я страдала этим с детства – проклинаю принудительный энтузиазм отца. Симптомы этой болезни – скука, вялость, тупость, непреодолимое желание вернуться домой и посмотреть «Симпсонов».

– Поверженный бог, – сказал Алекс, указывая на скульптуру у входа в храм.

– Поверженный бог? – переспросила я, очнувшись.

– Да, – сказал Алекс, – когда-то он был великим. Его почитали. – Он пошел дальше, уткнувшись в путеводитель.

– Я вся трепещу! – послышался знакомый калифорнийский говорок. – Бог ответил на мое послание.

– Очень недурная экспозиция, – ответил еще более знакомый английский.

Алекс схватил меня и увлек за одну из могил. Мы скрючились там, как идиоты, пока Черил с Эдом изучали разные погребения.

– Я чувствую себя как в «Звуках музыки», – шепнула я Алексу.

Действительно, я всю жизнь мечтала оказаться в «Звуках музыки» – хотя Тереза и была хорошей приемной матерью, она никогда не пела нам о перевязанных веревкой свертках в коричневой бумаге.[61]

– Ш-ш-ш, – сердито прошипел Алекс.

– Ш-ш-шницель с лапшой, – сказала я.

– Что? – раздраженно спросил он.

– Шницель, – повторила я громче. Это прозвучало как чих.

– На, – прошипел он, протягивая мне платок. – Пожалуйста, тише.

Не знаю, было ли это тоской от осмотра достопримечательностей или желанием позлить Алекса, но что-то тянуло меня продолжать.

– Латунные котелки, – прошептала я.

– Теплые шерстяные варежки – послышалось с другой стороны колонны.[62]

От этого – немного на манер Лайсл[63] – я разинула рот, а из-за колонны, улыбаясь мне, появился Эд, и игра была кончена. Нам с Алексом пришлось выйти, и это было очень неловко – не говоря уж о жаре и духоте. Храм напоминал духовку, а Черил – оплывшую свечку. Она плохо переносит жару.

– Это была моя идея, – сказал Эд.

– Кажется, ты собирался домой, – сказала я.

– Я вовсе не собирался отказываться от тебя, – ответил он.

– Звучит как новая песня.

– Нет. Просто бракованный дубль.

– Прекрасно, – сказала я. – В реальной жизни бракованные дубли идут в ход. Это тебе не кино.

– Извините, – проговорил Алекс и вышел из храма.

Мы последовали за ним.

Оказывается, Эд с Черил приехали на такси, но, когда мы пришли на стоянку, их машина уже уехала.

– Я должна была об этом догадаться, – сказала Черил. – Адское такси! Без кондиционера. В такой стране, как эта, кондиционер должен входить в число неотъемлемых прав человека. А водитель включил еще музыку на полную мощность и – только подумайте! – закурил. Я чуть не померла. Настоящее варварство. Лет через сто никто не поверит, что люди брали в рот эти раковые палочки.

– Что не мешало тебе делать это в Нью-Йорке, – заметил Эд, отчего Алекс вдруг выпрямился и посмотрел на Черил. У меня было такое чувство, что они впервые посмотрели друг другу в глаза.

– Ах, это… – сказала она. – Это было в параллельном мире. Ребята, вы должны отвезти нас в отель. У вас в машине есть кондиционер?

– В некотором роде, – ответил Алекс, опуская верх «Гольфа».

– Алекс, – сказала Черил, – я не могу ехать в этой штуке без крыши. Я умру от жары.

Алекс взглянул на нее. «Сейчас начнется», – подумала я. Милая домашняя ссора. Но, к моему изумлению, он просто снова поднял крышу.

Мы все сели в машину.

– Уютненько, – сказал Алекс.

Уют, как оказалось, был наименьшей из наших проблем. Машина не заводилась. Пришлось поискать, кто бы нас подвез, но машин вокруг было мало, а имевшиеся не могли нас вместить. Очевидно, автобусы ходили в Кобу лишь один день в неделю на букву «Т», но никто не знал, обозначало это день недели по-испански или по-английски.

В конце концов Алекс остановил какой-то мопед, сел на багажник и сказал, что поедет позвонить в бюро проката автомобилей. Мы никак не могли смириться с тем, что останемся на этой жаре. Черил пошла «в туалет» (за кустик) и села практически прямо на змею. В результате она оказалась поистине женщиной на грани нервного срыва.[64] В конце концов все мы уселись на мопеды за спиной нескольких студентов из Канады. Это выглядело довольно нелепо. Нас высадили в придорожной деревушке, где был телефон.

Оказалось, что бюро проката спасет нас не раньше следующего дня, так что мы зарегистрировались в какой-то запущенной ночлежке на берегу.

Я говорю «зарегистрировались» – Черил заняла последнюю комнату с единственной кроватью и слышать не хотела, чтобы к ней кого-то подселили. Она была крайне возмущена и говорила, что мы, кажется, не представляем, сколько тепла выделяет человеческое тело. Неимоверно много. Она выпросила у хозяина гостиницы вентилятор и ушла в свою комнату молиться на него. Мне и Алексу постелили по тюфяку под навесом. Эд расположился в гамаке на улице.

Мы с Алексом пошли в деревню и поужинали там жареными бобами – по его настоянию мы улизнули тайком. Его пугала мысль об ужине вчетвером. Когда мы вернулись, я натянула над нашими тюфяками москитную сетку.

Черил осталась в своей комнате, и я пошла взглянуть на Эда. Он сидел на берегу в свете отдаленных фонарей и печально бросал в прибой камешки.

Какое-то время мы посидели рядом.

– Думаешь, сможешь когда-нибудь меня простить? – в конце концов проговорила я.

– Хитрая, – ответил он. – Не уверен, что ты сама могла бы кого-нибудь простить.

– Мне не стоит и пытаться что-либо исправить? – спросила я.

– Да, – ответил он.