– Так почему мы в Нью-Йорке?

– Сам знаешь почему, – ответила я.

– Продолжай. Что все это значит?

Я начала выходить из себя. Мне совершенно не нравится Эдова тенденция усматривать в самых обычных жизненных событиях направленный против него коварный заговор.

– Ну, раз уж ты спросил, – сказала я, – это все коварный заговор против тебя. Мака вовсе не арестовали. Ни в какую пробку я не попала. В действительности мы не поженились. Регистратор только выглядел государственным чиновником из Эппинга, а на самом деле это агент из контрразведки.

– Все забавнее и забавнее, – проговорил Эд.

– И вся эта сцена в аэропорту, когда Мак вел себя так добропорядочно и великодушно, – все это чепуха.

Добравшись до Хитроу, я не смогла найти там Эда. Его мобильник был выключен, дома его тоже не было. Я позвонила Делле, но она не смогла предложить ничего лучше, чем вызвать его по громкой связи в аэропорту – что я и проделала без всякого успеха.

Дел все еще была с Маком, и он перезвонил мне и сказал, что достал нам два места в самолете компании «Вирджин» на вечерний рейс в Нью-Йорк – оттуда до Мексики ближе всего – и забронировал там крутой отель. Он, кажется, чувствовал свою вину, потому что сказал:

– Можете оставаться в отеле сколько хотите – за мой счет. – Хотя я случайно узнала, что у его компании подписан договор именно с этим отелем.

Я слонялась по аэропорту, высматривала Эда и думала, что, что бы ни случилось, я все равно улечу в Нью-Йорк. От мысли о возвращении в унылую квартиру – или к Маку – хотелось покончить с собой. В конце концов я забрела в книжный магазин и обнаружила там Эда, устроившегося в неком подобии кресла, которое он соорудил из тележки и наших чемоданов. Он читал книгу «Женщины с Марса, мужчины с Венеры».

Увидев меня, Эд сказал:

– В этой книге говорится, что ты – резиновый жгут. Сначала растягиваешься, а потом щелкаешь назад. И о том, что ты мужчина.

– Понятно, – ответила я. – Извини.

– Быть резиновым жгутом полагается мужчине, – сказал он.

– Послушай, Эд, Мак…

– Мужчины, – перебил он, – любят тянуть резину. А ты нет. – Он обличающе посмотрел на меня. – И возвращаются в свои пещеры.

– Все так, – сказала я. – Послушай, Эд, мы можем улететь. – Мне стыдно здесь признаться: я посмотрела на часы. Возможно, с нетерпением.

– Это звучит чертовски убедительно, – проговорил он так громко, что продавщица взглянула на нас.

Я объяснила про рейс на Нью-Йорк.

– Прошу тебя, – сказала я. – Ситуация может или совсем ухудшиться, или улучшиться. – И я с неловкостью прошептала: – Мы ведь женаты. – Периферийным зрением я заметила, что продавщица перестала считать выручку или чем там она занималась.

Эд ненадолго задумался, потом встал, поставил чемоданы на тележку, отвесил мне что-то вроде поклона, словно говоря: «Твое желание для меня закон», – и поставил «Венеру и Марс» на место.

– Эд, я очень, очень сожалею, – с благодарностью проговорила я.

Он отвернулся и не ответил. А я взглянула на продавщицу. Она тоже отвернулась.

В самолете, когда я закончила напоминать Эду о достоинствах Мака, он сказал:

– Мак – просто бандит.

– Нет, – ответила я, не совсем его поняв. Эд в холодной ярости отвернул голову – то есть отодвинул ее, насколько это возможно в экономическом классе «Боинга-747».

Я наверняка пнула бы себя, будь побольше пространства для ног – или хотя бы для одной, чтобы встать. Но в данный момент мне ничего не оставалось, кроме как хорошо себя вести.

У наших кресел остановилась стюардесса и спросила:

– У вас медовый месяц?

– Откуда вы узнали? – спросил Эд.

– Вот, – сказала она, протягивая бутылку шампанского, – это подарок.

– Спасибо, – сказала я, – очень мило. – И мы какое-то время просидели, ничего не говоря. Я держала между колен замороженную бутылку шампанского.

Когда объявили о задержке с проходом через терминал и стало ясно, что наши муки продлятся еще какое-то время, я наконец сказала Эду:

– Ты слышишь голоса?

Он пропустил мои слова мимо ушей.

– Я слышу голоса, – повторила я.

Он на миллиметр повернул голову и хмыкнул.

– Ты разве не слышишь? – спросила я.

– Что именно?

– Я слышу голоса, – встревоженно проговорила я.

– Какие еще голоса?

– Тихие, – сказала я.

– И что они говорят? – рявкнул он.

– Самое разное. «Какая ты высокая и красивая!», «Какие великолепные ноги!», «Какие милые глазки!» – и все такое.

– Ага, – раздраженно ответил он. – Может быть, заткнешься?

– Это не я, – сказала я, – это голоса.

Он не удостоил меня ответом. Мы посидели молча, а потом я воскликнула:

– Я поняла, что это! Это бутылка шампанского! – и вытащила ее.

Эд посмотрел на меня так, будто расчленяет. Но по крайней мере посмотрел, и я перешла к кульминации:

– Это подарок!

Трудно разыгрывать трагического героя идиотским образом. Я бы не сказала, что ситуация между Эдом и мной значительно улучшилась, когда мы ночью вышли через терминал в бензиновое тепло и хаос аэропорта Кеннеди, но Эд хотя бы со мной разговаривал.

Не скажу, что он смеялся над моей глупой шуткой, зато и не шел с каменным лицом. Он покачал головой и фыркнул, и лед немного треснул.

– Самое смешное здесь то, что тебе это кажется смешным, – сказал Эд.

На самом деле мне так не казалось, но спорить с ним я не собиралась.

Иногда мне кажется, что самое лучшее в Нью-Йорке – это шум. Постоянные гудки и сирены автомобилей, желтые такси, гремящие по металлическим щитам на улицах, мусоровозы, лязгающие ночью так, будто с небоскреба Крайслер Билдинг упала верхушка.

Когда мы вышли из такси, наш отель светился в вышине голубыми огнями. Он напоминал рождественскую елку, в которую можно было войти и жить внутри нее. Сказать, что он выглядел радушно и приветливо, – значит ничего не сказать. Он напоминал Диснейленд для взрослых. И вместе с тем был угрожающе-изысканным. Отель словно говорил: «Забудь реальность, всяк сюда входящий».

Благодаря любезности Мака, нас вынесло через гремящие вращающиеся двери на свет. Швейцары в костюмах от лучших модельеров были, очевидно, манекенщиками на халтуре. Я подумала, что какая-нибудь богатая одинокая леди вполне могла бы снять одного из них на вечер.

Когда мы поднялись, Эд бросил взгляд на нашу комнату – на обширную, соблазнительно-роскошную, восхитительно-аппетитно застеленную высокую кровать с множеством подушек, а за окном виднелись обалденно-пышные, урбанистически-сексуальные очертания Нью-Йорка, к ночи гарантирующие вызвать эрекцию даже у отвергнутого любовника, – и повалил меня на кровать.

Секунд за тридцать ему удалось наполовину меня раздеть, непрерывно целуя. Не знаю, как он это делает. Наверное, оттачивал технику годами. Он водил языком по моей груди, а потом остановился и сказал:

– У нас нет презервативов.

Да, мы пользуемся презервативами. Я люблю презервативы. Это предоплата за предохранение.

Они напоминают счетчик за электричество – никогда не получаешь счета по почте.

– Почему у нас нет презервативов? – спросила я.

Эд ответил:

– В Хитроу я купил три больших упаковки со скидкой, – и добавил: – То есть всего тридцать шесть штук.

– Ого! – воскликнула я, ошарашенная таким энтузиазмом и еще раз пожалев, что из-за меня все пошло кувырком.

– Мужчина в очереди за мной хотел купить одну упаковку. Он воззрился на мой запас, и я сказал: «Что тут говорить – выходные будут долгие!» – Эд улыбнулся при воспоминании о более счастливых временах.

– Ну, так где же они? – спросила я.

– Ох, когда я понял, что ты опоздала на самолет, то раздал их все, по одному, девчонкам, отправлявшимся в Ибицу. Что-то вроде терапии.

– Закажем через обслугу, – сказала я, схватив трубку.

– Что ты, нельзя! – завопил он.

– Еще как можно, – возразила я.

– Ты что… А если их принесет мальчишка-коридорный и мне придется еще давать ему на чай… Нет, этого я не сделаю.

– Не будь ты таким англичанином! – сказала я. На секунду я подумала, что Эд собирается стать одним из тех типов, которые, оказавшись в каком-нибудь новом месте, превращаются в страшных буржуа-с-задраенными-люками. Мне представилось, что он сжимается передо мной, становится все меньше и меньше, и я подумала, не побочный ли это эффект замужества. Но потом вспомнила, что мне полагается вести себя как можно лучше, и дала по тормозам. Смирившись, я сказала:

– Я сама спущусь и куплю.

– Где? – спросил он.

– В вестибюле есть киоск, там продают. Не беспокойся. Никто не узнает.

В киоске и в самом деле нашлись презервативы. Огромный открытой планировки вестибюль заворачивал к уставленному креслами, как склад, бару. Повсюду в круглых аквариумах плавали золотые рыбки. Я с жаждой посмотрела на народ в баре – они казались такими элегантными и праздными.

– Все они к ночи умрут.

Я вздрогнула и оглянулась, почувствовав, что реплика обращена ко мне. Рядом никого не было. Передо мной, чуть правее, стояла элегантная пара, но мне были видны лишь их спины.

– Они как будто плывут на дно аквариума, – произнес мужской голос. Мужчина говорил со своей девушкой. Оба выглядели ухоженными и лощеными.

В голове у меня вспыхнула мысль – хотела бы я оказаться на ее месте. Быть с ним. Наверное, я жалела, что мне приходится так изнурительно себя сдерживать. Мне хотелось, чтобы моя душа чувствовала себя внутри так же, как их души смотрелись снаружи. Короче, это был один из тех моментов, когда чувствуешь, что всем остальным лучше, чем тебе.

Все это при одном взгляде на их спины. «Ты, наверное, переутомилась, девочка», – подумала я. И все же у меня было такое чувство, что мужчина очень привлекателен. Я хотела, чтобы он обернулся – наверное, сигналила моя генетическая служба оповещения. Но теперь я замужем – надо бы не забыть ее выключить.