Она не ответила.

– Во всяком случае это не препятствие браку, – проговорила я. – Если тебе нужно законное препятствие, загляни в мою коробку из-под сигар.

– А что там? – спросила Делла.

– Моя клятва, – многозначительно проговорила я.

Она ничего о ней не спросила. Мы посидели немного молча, а потом я сказала:

– Думаю, в зале регистраций они не спросят об этом – ну, насчет препятствий?

– Надейся, что нет, – ответила Дел.


По пути домой она сказала, что теперь нам нужно зайти в текила-бар – вывести оставшиеся токсины. Через полчаса там появился делового вида классический красавец в костюме – совсем не Деллин тип – и по-хозяйски обвил ее рукой. Делла засияла, рот до ушей. Он показался мне довольно милым типом и якобы работал с компьютерными технологиями.

Когда он отошел к стойке за выпивкой, я заметила Делле, что это не ее тип, а она сказала, что он беглый осужденный, его приговорили к пожизненному заключению, но он уже два года в бегах, у него фальшивые документы, работа и все прочее.

– И за что же он сел?

– За убийство, – ответила она. – Но это из тех случаев, когда на самом деле виноват был не он, а его товарищ. Он-то милый. Не беспокойся. Совершенно безопасен.

– Угу, – сказала я. – Где ты его подцепила?

– В очереди к психиатру, куда ты меня послала, – ответила она и, чуть помедлив, добавила: – Насчет психиатра ты оказалась права. Она действительно знает свое дело.

Глава двенадцатая

Представьте себе такое. Представьте, как выглядит кучка людей на ступенях городского зала регистраций из окна такси. Некоторые из них в шляпах («Боже, зачем они напялили шляпы? Скажи, чтобы сняли». – «Прекрати», – говорит Эд. «Я не выйду, если они не снимут шляпы».) Представьте свое удивление, когда эти люди оказываются твоими ближайшими друзьями.

Представьте, что вы решили выйти замуж в костюме русалки («Разве русалки не плачут на скалах о своих давно ушедших возлюбленных-моряках?» – говорит Делла. «Да, действительно»). Представьте себе толкотню у священного алтаря – смутно улавливая затхлый запах, замечая ряды нахальных пузатых стульев, красные шторы и высокого мужчину с торчащими дыбом волосами – с этим мужчиной вы, судя по всему, решили провести весь остаток своей жизни. Представьте, как вы озираетесь в поисках своей сестры и видите, что ее нет.

Представьте профессиональное радушие присутствующих при этом государственных служащих. Представьте, что это бабки-повитухи, представьте их спокойные улыбки, не позволяющие тебе волноваться: они уже вдоволь навидались всего этого. Почему-то любезность незнакомых людей трогает больше всего. Тебе хочется прильнуть к толстушке в костюме цвета спелой сливы и попросить ее спасти тебя.

Представьте, что начинаются формальности, а потом врывается какая-то суматошная особа – это оказывается Флора, и ее вместе с Деллой заталкивают в задний ряд. Из-за их громкого шепота трудно сосредоточиться. И все же вам хочется обернуться, чтобы обняться с сестрой.

Потом представьте, что вы слышите, как регистратор спрашивает, не знает ли кто-либо каких-нибудь препятствий к заключению брака, потому что – да – это неотъемлемая часть гражданского ритуала, и представьте себе, как ваша лучшая подруга громко и отчетливо – но с восхитительным спокойствием – произносит:

– Такие препятствия есть!

Мы все оборачиваемся и изумленно смотрим на Деллу, которая простодушно встречает мой взгляд с другого конца зала и совершенно спокойно говорит:

– Можно тебя на пару слов?

Когда мы выходим, за спиной Дел появляется Флора, ее брови работают с повышенной нагрузкой, и они вдвоем утаскивают меня в сортир. Я походя удивляюсь тому, что все судьбоносные моменты в моей жизни происходят в сортире, а потом замечаю и у Деллы, и у Флоры пугающе серьезное выражение лица.

– Он нашелся, – говорит Делла. – Живой и невредимый.

Флора вытаскивает из сумки белую открытку с приглашением на свадьбу и протягивает мне.

– У тебя восемь часов, – говорит она категорическим тоном, как будто все сомнения ее вдруг оставили и наступило облегчение.

Я беру у нее приглашение и смотрю. У меня примерно восемь часов, чтобы воспользоваться им. Два незнакомых имени, калифорнийский адрес. Я снова читаю имена: «…свою дочь Черил за Александра Лайэла».

– Что это? – говорю я, чувствуя себя не в своей тарелке. Я просто-напросто напугана.

– Свадьба, для которой я устраивала фэншуй, – говорит Флора.

Я снова смотрю на карточку.

– Алекс, – говорю я.

– Это он, – говорит Флора. – Я встретила его в Лос-Анджелесе.

– Он сегодня женится?

Обе усиленно кивают.

– Но еще не женился?

Еще более энергичные кивки.

– И я тоже.

Неистовые движения головой.

– Так ты… его видела? – спрашиваю я у Флоры.

– Ну… да, – говорит она.

– Говорила с ним?

– Ну… да, – говорит она.

– О боже, – лепечу я, пытаясь осознать это. Наверное, я вся побелела, потому что Флора вдруг поворачивается к Делле и яростно лает:

– Не надо было говорить ей!

Делла лает в ответ:

– Этот человек – Любовь-Всей-Ее-Жизни! – вложив всю силу в последние четыре слова, а потом добавляет: – Я ведь рассказывала тебе про Уордурский мирный договор.

Уордурский мирный договор ознаменовал конец холодной войны между мной и Деллой. Холодная война началась в ту самую ночь, когда я застукала Деллу на танцплощадке «Ранчо любви» с Дэвидом. Дэвид уже был занесен в книгу моих любовных записей и числился в рубрике 6(c) – пропавшие, подраздел СЕ – сердцеед. Более того, в ту ночь на «Ранчо любви» чернила на этой записи только-только успели просохнуть.

Я просто перестала разговаривать с Дел – хотя мы жили тогда в одной двухкомнатной квартире. Ее предательство так поразило меня, что я буквально не могла вымолвить ни слова. Я говорила: «Это тебя», когда звонил телефон, и это, пожалуй, все.

Дел тоже ничего не говорила. Через несколько недель мы обе замкнулись в очень крепких раковинах. Я приготовилась к переезду, но и тогда мы ничего друг другу не сказали. После чего мы не виделись почти год. Легче было бы лишиться руки.

Потом однажды мы прошли мимо друг дружки на Уордур-стрит. И в ту мимолетную секунду, когда наши глаза встретились, мы обе не смогли скрыть радости. И пошли вместе пить кофе.

Я объяснила Дел, что, хотя мне было больно видеть ее с Дэвидом, больше всего меня ранило в этом предательстве то, что она не предупредила меня. А она сказала, что хотела оградить меня от боли. А я сказала, что эффект получился обратный.

В конце концов она пообещала, что отныне не будет ни от чего меня ограждать, а будет обо всем говорить. А я пообещала, что не буду дуться и молчать, а буду все объяснять. Мы скрепили договор рукопожатием и назвали его Уордурским мирным договором (за ним последовало Шеперд-Бушское соглашение, когда мы снова сняли квартиру на двоих).

– Уордурский мирный договор! – воскликнула Флора, толкнула Дел и приперла ее к раковине.

– Я тебя предупреждала, – сопротивлялась Дел. – Говорила, что нужно соблюдать осторожность, когда говоришь со мной. Ты меня вынудила.

– Мне пришлось рассказать Дел, – объяснила мне Флора, – что сказал вчера Алекс. Мне было нужно кому-то рассказать. Иначе я бы взорвалась!

Я видела, как нелегко ей пришлось. И ощутила в груди прилив любви.

– Что же он сказал? – спросила я, разнимая их.

– Он… Ну, в общем… Он говорил о… В общем… Я начну с самого начала…

– Стой, – вдруг сказала я, подняв вверх приглашение. – Вот что пришло мне в голову. Давай пресечем это в зародыше, а? – И разорвала открытку пополам.

Обе вытаращились на меня.

– Ну хорошо, – сказала я. – Ну хорошо, глупенькие мои неудачницы, что, по-вашему, мне следует сделать? Обмануть Эда?

– Обратный адрес на приглашении – это адрес Алекса, – торопливо выкрикнула Дел. Она очень внимательная.

– Правда? – сказала я и разорвала карточку на мелкие кусочки, после чего шагнула в кабинку и бросила их в унитаз. И спустила воду.

Обе смотрели на меня с выражением, которое я могу описать лишь как священный ужас.

– Серьезно, – сказала я, обернувшись к ним. – Больше никаких разговоров про Любовь-Всей-Моей-Жизни. Договорились?

Я сочла это самым подходящим моментом, чтобы удалиться со сцены.


– Ложная тревога, – сказала я регистратору, приплыв обратно на свое место рядом с Эдом, тютелька в тютельку. Ну, мне хотелось думать, что это так. Вероятно, я была немного взволнована, и, даже если приплыла, кому-то, наверное, показалось, что приковыляла. Чертов наряд русалки!

Платье было серебристо-голубовато-зеленое, вроде чешуи, и при ходьбе переливалось. Корсаж был, пожалуй, тесен, а юбка сначала слегка расширялась, как песочные часы, а потом сужалась у лодыжек и имела небольшой шлейф в виде рыбьего хвоста.

Звучит отвратительно? Но отвратительным платье не было. Для меня оно было прекраснейшим в мире. Но из-за него я едва ковыляла.

Подняв голову, я обратила внимание на то, что Эд уже не кажется мне чужим. Он был мне близок, рядом с ним было спокойно, потому что это был Эд. И более того – он не сердился, он улыбался.

– Извини, – сказала я.

– Сколько угодно, – ответил он и взял меня за руку.

Я подумала, что буду вечно любить его за это. Мой милый надежный утес во время шторма.

Когда дело дошло до клятв, я поняла, что нелепая интерлюдия в женском туалете очень даже пригодилась.

Там, где было смятение, теперь царила абсолютное спокойствие.

Там, где я только что пыталась сохранить подспудное знание, теперь царило стремление изгнать иронию и покончить со всем сразу и напрямик. Там, где раньше я думала, что заплачу слезами, какие бывают у меня, когда я смотрю «Дети дороги», где Дженни Эгаттер кричит «папа!» и в замедленной съемке бежит по дымной платформе с протянутыми руками… то есть заплачу сентиментальными слезами, – теперь мне глаза щипали самые настоящие слезы.