Ложь.

Даже приходя, он был чрезвычайно внимателен к Даше, особенно в присутствии Татьяны и Дмитрия. И это хорошо.

Ложь.

Татьяна старалась как можно лучше играть свою роль, улыбаться Дмитрию и зажать сердце в стальные клещи. И это ей удавалось.

Ложь.

Такое простое дело – разливать чай – и то было пропитано обманом. Наливать чай кому-то раньше, чем ему. Ее руки дрожали от усилия.

Ей так мечталось вырваться из заколдованного круга, который представлял собой Ленинград в начале сентября, вырваться из осады невзгод, страданий и любви, окруживших ее плотным кольцом.

Она любила Александра. А-а, наконец, вот оно. Хоть капля правды, за которую можно схватиться, как за соломинку.


После похоронной на Пашу папа стал пить еще больше и редко ходил на работу. Его постоянное пребывание дома мешало Татьяне готовить, убирать, читать.

Ложь.

Не мешало.

Но раздражало.

Невероятно.

Единственным местом, где она могла обрести покой, была крыша, и даже это состояние нельзя было назвать покоем в полном смысле слова. В душе царил хаос.

Выходя на крышу, она закрывала глаза и воображала, как гуляет без гипса, не хромая, под руку с Александром. Они шли по Невскому, к Дворцовой площади, вниз по набережной, обходили Марсово поле. Пересекали мост через Фонтанку, бродили по Летнему саду, снова возвращались на набережную, добирались до Смольного, потом мимо Таврического сада, до улицы Салтыкова-Щедрина, сидели на своей скамье и возвращались домой по Суворовскому. И, гуляя с ним, она чувствовала себя так, словно входит в последний отрезок жизни.

Так она мечтала, сидя на крыше и слушая эхо артиллерийской канонады и взрывов. И сознание того, что снаряды рвутся не так близко, как в Луге, служило слабым утешением: ведь Александр тоже не был так близок, как в Луге.

Приходы Александра становились все более редкими, по мере того как условия жизни становились все тяжелее. Татьяна тосковала по нему, умирая от желания побыть с ним наедине хотя бы минуту. Напомнить себе, что лето сорок первого не было иллюзией, что действительно было время, когда они гуляли по Ленинграду, а он смотрел на нее и смеялся.

Теперь всем было не до смеха.

– Но немцы еще не в городе, правда, Саша? – в который раз спрашивала Даша за чаем… проклятым чаем. – А когда они придут, мы отбросим назад фон Лееба?

– Да, – неизменно отвечал Александр.

Но Татьяна не верила утешениям.

Очередная ложь.

Бросив мрачный взгляд на Дашу, обнимавшую Александра, она старалась отвести глаза и спрашивала у Дмитрия, не хочет ли тот послушать анекдот.

– Что? – рассеянно отвечал он. – Прости, Таня, я немного задумался.

– Ничего страшного, – отмахивалась она, наблюдая, как Александр улыбается Даше.

Ложь, ложь и ложь.

Но, как бы ни старался Александр, Дмитрий не оставлял Татьяну в покое.

Марина так и не перебралась к ним, а медсестры в больнице целыми днями перебирали военные новости. Война больше не была чем-то абстрактным, что поглотило Пашу, что пожирало украинские села и города, губило людей, валилось бомбами на крыши англичан в их далеком чопорном Лондоне. Война подходила все ближе.

Что ж, может, это и к лучшему, потому что больше так продолжаться не могло.

Город, казалось, затаил дыхание. И Татьяна вместе с ним.


Четыре вечера подряд она жарила на ужин капусту, в которую лила все меньше масла.

– Что за мерзость ты стряпаешь? – возмущалась мама.

– И ты называешь это едой? – шипел папа.

– Она совсем сухая. Где масло?

– Я не смогла купить, – оправдывалась Татьяна.

Новости по радио становились все более угнетающими. Татьяне казалось, что дикторы специально ждут очередного поражения советских войск, чтобы начать передавать сводку. После того как в конце августа пала Мга, Татьяна слышала, что бои идут под Дубровкой. Мать Ирины Федоровны, бабушка Майя, жила в Дубровке, небольшом поселке за рекой, рядом с городом.

Шестого сентября взяли Дубровку.

И вдруг Татьяна получила неожиданно хорошие новости, которые в последнее время стали так же редки, как масло в магазинах. Бабушка Майя переезжала к ним, на Пятую Советскую! К несчастью, Михаил, отчим мамы, умер от туберкулеза несколькими днями раньше, а когда немцы сожгли Дубровку, бабушке удалось пробраться в город.

Она заняла одну комнату, а отец с матерью переехали обратно, к Даше и Татьяне. Никаких больше пожалуйста, Таня, оставь нас.

Бабушка Майя прожила в Ленинграде всю свою долгую жизнь и утверждала, что ей бы в голову не пришло эвакуироваться.

– Здесь жила, здесь и умру, – объявила она, разбирая те немногие вещи, которые удалось захватить.

Она вышла за отца Ирины в начале века. После того как ее муж пропал без вести на фронтах Первой мировой, она больше не вышла замуж и тридцать лет прожила невенчанной с беднягой Михаилом. Татьяна как-то спросила ее, почему она не вышла за Михаила, та искренне удивилась:

– А что, если мой Федор вернется? Что же тогда будет, Танечка? Вот тогда-то я и попаду в переплет!

Бабушка была художницей: до революции ее картины висели во многих галереях. Но после семнадцатого года она зарабатывала себе на жизнь, рисуя агитационные плакаты. В ее доме в Дубровке повсюду были разбросаны блокноты с набросками натюрмортов и цветов.

Бабушка пожаловалась Татьяне, что не успела спасти свои блокноты, но пообещала в скором времени что-нибудь нарисовать.

– Может, яблочный пирог? – с надеждой спросила Татьяна. – Хорошо бы сейчас съесть один.

Назавтра вечером, седьмого сентября, наконец явилась Марина, как раз к ужину. Отец ее погиб в бою, сгорел в танке, собранном им же самим. Дядю Бориса любила вся семья Метановых, и смерть его стала бы страшным ударом, не будь потеря Паши еще слишком свежа.

Мать Марины по-прежнему лежала в больнице, медленно умирая от почечной недостаточности. По крайней мере эта смерть не имела никакого отношения к войне.

Иногда Татьяна сама удивлялась своей наивности. Как может все происходящее в эти дни не иметь отношения к войне? Сначала дядя Миша, теперь тетя Рита… Было что-то крайне несправедливое в том, что люди умирали вне зависимости от боев, наступления немцев, града снарядов и мин, воздушных налетов и окопов, вырытых сотнями добровольцев.

Папа уставился на чемодан Марины. Мама уставилась на чемодан Марины. Даша уставилась на чемодан Марины. Только Татьяна воскликнула:

– Маринка! Давай помогу тебе развесить вещи.

Папа спросил, надолго ли к ним Марина, и Татьяна ответила, что, по всей видимости, да.

– По всей видимости?

– Папа, ее отец уже скончался, а твоя сестра умирает. Так она может побыть с нами?!

– Таня, – вмешалась Марина, – разве ты не сказала дяде Гоше, что пригласила меня? Не волнуйтесь, дядя Гоша, я захватила карточку.

Отец полоснул Татьяну злобным взглядом. Мать полоснула Татьяну злобным взглядом. Даша полоснула Татьяну злобным взглядом.

– Давай разберем чемодан, Марина, – предложила Татьяна.

Этим вечером случилась маленькая неприятность. Девушки оставили ужин на плите, а когда вернулись на кухню, обнаружили, что жареная картошка, лук и маленький помидор исчезли. Грязная пустая сковорода стояла на столе. Ко дну прилипли несколько ломтиков картофеля. Даша и Татьяна долго и безуспешно обыскивали кухню и даже вернулись в комнату, посчитав, что уже отнесли туда еду и просто забыли.

Но картофель исчез.

Разгневанная Даша потащила Татьяну по коридору, стуча в каждую дверь и спрашивая о картофеле. Жанна Саркова, растрепанная, с распухшим лицом и безумным видом, чем-то роднившим ее со Славиным, встала на пороге.

– У вас все в порядке? – участливо спросила Татьяна.

– Прекрасно! – рявкнула Жанна. – Картошка… К черту картошку, мой муж исчез! Вы не видели его на Греческой?

Татьяна покачала головой.

– Я думала, может, он ранен и его отвезли в больницу.

– Где его могли ранить? – мягко осведомилась Татьяна.

– Откуда мне знать?! И не видела я вашей дурацкой картошки! – выпалила она и хлопнула дверью.

Славин, как всегда, лежал на полу, что-то бормоча. В его каморке воняло чем угодно, только не жареной картошкой.

– Как он сможет прокормиться? – покачала головой Татьяна.

– Это не наша забота! – отрезала Даша.

Игленко вообще не оказалось дома. После смерти Володи, погибшего вместе с Пашей, сам глава семьи дневал и ночевал на заводе по переработке металлолома. Только вчера они получили вторую похоронную. Петька, их старший сын, был убит в Пулкове. Остались младшие: Антон и Кирилл.

– Бедная Нина! – воскликнула Татьяна, когда они возвращались к себе.

– Бедная Нина?! – фыркнула Даша. – Какого черта ты ее жалеешь! У нее еще осталось два сына. Счастливица! И вообще все они лгали! Кто-то наверняка стянул наш ужин.

– Они правду говорили, – возразила Татьяна. – Жареный картофель с луком так просто не спрячешь.

Метановым пришлось поужинать хлебом с маслом, причем взрослые остались крайне недовольны. Отец накричал на девушек за то, что упустили ужин. Мать слезливо жаловалась. Татьяна помалкивала, помня предупреждение Александра держаться поосторожнее с людьми, способными ее ударить.

Решено было впредь не рисковать. Мама и бабушка перенесли консервы, крупы, мыло, соль и водку в комнаты, рассовав припасы по углам в крохотной прихожей.

– Повезло еще, что у нас отдельная дверь в коридор, – ворчала мама. – До чего же было глупо держать продукты на общей кухне!

Александр, который пришел позже и услышал о картофеле, посоветовал Метановым запирать черный ход.

Даша познакомила его с Мариной. Они обменялись рукопожатием, глядя друг на друга куда пристальнее, чем позволяли приличия. Александр улыбнулся и обнял Дашу за плечи.

– Так это и есть та самая Марина?