– Мне нравится твоя блузка, – прошептал он.

– Перестань, Шура, пожалуйста.

– Нет, – ответил он, гладя ее по спине. – Я не могу остановиться. Так же как не могу перестать дышать.

Руки Александра замерли под ее грудью. Ее едва зажившие ребра слегка и сладко ныли под его прикосновениями, и Татьяна, не сдержавшись, застонала. Сжав Татьяну сильнее, он повернул ее лицом к себе, прижался губами к ключице и прошептал:

– Ни звука. Внизу все слышно. Не выдавай себя.

– Тогда убери руки, – сердито пробормотала Татьяна. – Или заткни мне рот.

– Заткну, – пообещал он, жарко целуя ее.

Секунды через три Татьяна почти потеряла сознание.

– Шура, – выдохнула она, цепляясь за него, – не надо! Как нам остановиться?..

Пламя в животе все разгоралось.

– Никак.

– Нужно.

– Никак, – повторил он, целуя ее.

– Я… я хотела сказать, как можно получить облегчение от этого? Я не могу жить, день и ночь думая о тебе. Как избавиться от муки?

Александр отстранился.

– Единственное, чего я хочу в жизни, – показать тебе, каким образом мы можем получить облегчение.

Татьяна вдруг вспомнила слова Марины. Не стоит становиться очередной победой какого-то солдата…

И несмотря на свои чувства, на неколебимую уверенность в том, что она считала истинным, несмотря на минуты блаженства с Александром под куполом священного здания, наедине с ленинградским небом, Татьяна позволила сомнениям взять верх. Не доверяя собственным инстинктам, испуганная и сомневающаяся, она оттолкнула Александра.

– Что? Что с тобой? – встревожился он.

Татьяна пыталась найти в себе мужество, искала нужные слова, боясь спросить, боясь услышать ответ, и в конце концов так свято поверила в чистоту Александра, что почти возненавидела себя за то, что хотя бы на миг согласилась с циничными высказываниями Марины. Но они все равно вертелись у нее в голове и не давали покоя.

Она не хотела обременять Александра. Ему и без того тяжело. Но и не хотела, чтобы он продолжал ее ласкать.

Его руки нежно гладили ее бедра, спину, волосы.

– Что с тобой? – шепнул он. – Таня, скажи, что с тобой?

– Подожди, – повторила она. – Шура, ты не можешь… – Она похромала в сторону. – Погоди, остановись, хорошо?

Он не пошел за ней, и она, отойдя на пару метров, опустилась на пол и прижала коленки к подбородку.

– Поговори со мной о Дмитрии, – устало обронила она.

– Нет, – отказался Александр, продолжая стоять – Ни за что, пока не объяснишь, что тебя тревожит.

Татьяна покачала головой. Не стоит затрагивать эту тему.

– Все хорошо. Честное слово.

Она улыбнулась.

Получилась ли у нее улыбка?

Судя по его вытянувшемуся лицу, нет.

– Просто… нет, ничего.

– Тем более стоит облегчить душу.

Глядя на свою коричневую юбку, на пальцы, высовывавшиеся из гипсовой повязки, Татьяна глубоко вздохнула:

– Шура, мне очень-очень трудно.

– Понимаю, – кивнул он, присаживаясь на корточки.

– Не знаю, как тебе это сказать, – выдавила она, не поднимая головы.

– Говори как всегда.

Но Татьяна не нашла в себе смелости.

– Александр, нам так много нужно решить, обсудить…

Она украдкой взглянула на него. Он изучал ее с сочувствием и любопытством.

– Не могу поверить, что мы зря тратим время… Но…

Он молчал.

– Я не…

Нет, это слишком глупо. Что она знает о подобных вещах? Татьяна вздохнула.

– Представляешь, кто помог мне добраться сюда? Моя двоюродная сестра Марина.

– Прекрасно, – сухо ответил он. – Но какое отношение это имеет к нам? Ты собираешься нас познакомить?

– Может, ты и не захочешь, после того как я расскажу, что она мне говорила… о солдатах.

Она подняла глаза. Александр все внезапно понял, и расстроенное лицо залила краска раздражения, смущения… Вины.

Не такое она ожидала увидеть.

– Она открыла мне немало интересного.

– Да уж, представляю.

– Она не имела в виду тебя.

– Большое облегчение.

– Просто пыталась предостеречь меня насчет Дмитрия. Но добавила, что для солдата важнее всего уложить девушку в постель и хвастаться победой.

Татьяна замолчала, посчитав, что и без того проявила невероятную смелость.

Александр медленно подошел к ней. Не дотронулся, только сел рядом.

– Хочешь меня спросить о чем-то?

– А ты этого хочешь?

– Нет.

– Тогда не буду.

– Я не сказал, что не отвечу. Но вопросов не желаю.

Почему она не может разглядеть лицо Александра? Наверное, не хочет снова видеть виноватый взгляд. Что, если после их лета, после Кировского, после Луги, после всего того невыразимо прекрасного, трепетного, что у них было, окажется, что Марина все-таки права?

Нет, у Татьяны язык не повернется спросить. Но и без того так много в ее жизни построено на лжи… Как можно молчать?

– Спрашивай, – повторил Александр так мягко, так терпеливо, так нежно, что Татьяна, словно обретя новые силы, едва слышно выговорила:

– Шура, это правда, что я для тебя… всего лишь очередная победа? Только далась немного труднее? Еще одна зарубка на солдатском ремне?

Она подняла жалкие, неуверенные глаза.

Александр схватил ее в объятия, собрал в комочек и прижал к себе, словно крохотный, забинтованный сверток.

– Не знаю, что с тобой делать, – вздохнул он, целуя ее волосы. Потом немного отстранил и сжал ладонями лицо. – Татьяша, милая, о чем ты? Неужели забыла больницу? Очередная победа? Забыла, что в ту ночь, в следующую и любую другую я мог взять тебя, стоя, в переулке, в подъезде, на скамье? И ты бы отдалась мне. Стоя, в переулке, в подъезде, на скамье. Забыла, что это я положил конец той отчаянной глупости?

Татьяна зажмурилась.

– Открой глаза и взгляни на меня. Взгляни на меня, Таня.

Она послушно подняла ресницы и встретилась с нескрываемо нежным взглядом Александра.

– Таня, пожалуйста. Ты не моя победа и не зарубка на ремне. Я знаю, как тебе трудно и что ты переживаешь, но на твоем месте не стал бы беспокоиться о том, что в глубине души считаешь заведомой ложью. – Он страстно поцеловал ее. – Чувствуешь мои губы? Когда я целую тебя, что они говорят тебе? Что говорят тебе мои руки?

Татьяна молча покачала головой.

Ну почему она так беспомощна рядом с ним? Тем более что он прав, она не только отдалась бы ему тогда, но и сейчас, на холодном полу балкона.

Когда она пришла в себя, Александр смотрел на нее и слегка улыбался.

– Может, стоило спросить не о том, зарубка ли ты на моем ремне, а почему ты не зарубка на моем ремне?

Татьяна дрожащими пальцами вцепилась ему в рукава.

– Ладно. Почему?

Александр засмеялся.

Татьяна откашлялась.

– Знаешь, что еще сказала Марина?

– Ах уж эта Марина, – вздохнул он. – Что еще сказала Марина?

Татьяна опять подняла колени.

– Марина сказала, что все солдаты гуляют напропалую с гарнизонными шлюхами и не слушают отказов.

– Ну и ну. Эта Марина настоящая смутьянка. Хорошо, что в то июньское воскресенье ты не вышла из автобуса, чтобы отправиться к ней.

– Согласна, – кивнула Татьяна, мечтательно улыбаясь при воспоминании о встрече на автобусной остановке.

Ее улыбка мгновенно отразилась на его лице. О чем она думает? Что она делает? Татьяна покачала головой, злясь на себя.

– Послушай, я не хотел тебе говорить, но… – Александр прерывисто вздохнул. – Попав в армию, я понял, что искренние отношения с женщинами почти невозможны из-за образа жизни военных. Ни комнат, ни квартир, ни гостиничных номеров. Встречаться негде. Хочешь правды? Вот она: я не желаю, чтобы из-за этого ты боялась меня. В свободное время мы часто идем пить пиво и оказываемся в компании молодых женщин… всяческого рода, которые всегда готовы… ублажить солдата, не требуя ни клятв, ни признаний.

Александр замолчал.

– И ты… ты тоже… с ними…

– Несколько раз, – ответил он, не глядя на нее. – Не стоит расстраиваться по пустякам.

– Я не расстраиваюсь, – одними губами выговорила Татьяна.

Ошеломлена. Потрясена. Измучена сомнениями. И околдована им. Но не расстроена.

– Обычные забавы юности. Но поверь, я никому ничего не обещал и никем не увлекался. Ненавидел любые затруднения. И любые привязанности.

– А как насчет Даши?

– Что насчет Даши? – устало повторил он.

– Даша…

Она не смогла договорить.

– Тата, пожалуйста, не думай об этом. Спроси у Даши, как она проводила время до меня. Я не стану сплетничать.

– Но Даша и есть привязанность, – возразила она. – У нее тоже есть сердце.

– Нет. У нее есть ты.

Татьяна тяжело вздохнула. Слишком это тяжело – говорить об Александре и сестре. Слышать об Александре и безымянных, не играющих никакой роли в его жизни девушках куда легче, чем вспоминать Дашу.

Ей хотелось спросить, какие отношения у Александра с сестрой, но язык не повернулся. И вообще ей уже не хотелось ни о чем его расспрашивать. Хотелось снова стать такой, какой она была до той ночи в больнице, до того, как ей открылись злосчастные желания ее тела, ослепившие ее, не давшие увидеть правду.

Александр погладил ее бедра.

– Я чувствую, что ты боишься. Таня, умоляю, не дай этой глупости встать между нами.

– Хорошо, – с трудом выговорила она.

– Не позволяй этому абсурду, не имеющему ничего общего с нами, разлучить нас. И без того слишком много препятствий стоит между нами.

– Хорошо, – повторила она.

– Пусть все это останется где-то там, далеко. Чего ты боишься?

– Боюсь ошибиться в тебе.

– Таня, как можешь ты, именно ты из всех людей ошибаться во мне? – вырвалось у Александра. – Неужели не понимаешь, что я пришел к тебе потому, что я – это я, а не кто-то другой? Неужели не видишь, как я одинок?

– Едва-едва, и только сквозь свое одиночество, – призналась она, прислонившись спиной к перилам. – Шура, я тону в полуправде, странных намеках и прямой лжи. У нас с тобой нет ни минуты, чтобы спокойно поговорить, как раньше, побыть вместе…