– Дорогой, милый мой муж! О боже, Шура, только не бойся. Ты выслушаешь меня? Нет, не отворачивайся.

Александр отвернулся.

– Шура, – продолжала она, стискивая кулаки, чтобы не сорваться. Стоп. Дыши ровнее. Проси Бога о силе. – Думаешь, что единственный выход – твоя смерть? Помнишь, что я сказала тебе в Лазареве? Помнишь меня в Лазареве? Я не могу вынести мысли о твоей гибели. И я сделаю все, все, что могу в своей жалкой ничтожной жизни, чтобы этого не случилось. Чтобы уберечь тебя. Здесь, в Советском Союзе, у тебя нет ни единого шанса. Ни единого. Все равно тебя убьют, либо немцы, либо коммунисты. Это их единственная цель. А если ты погибнешь, это означает, что я до последних дней буду есть ядовитые грибы в Советском Союзе, одна и без тебя. И тебе это известно. Твоя величайшая жертва будет принесена во имя моей жизни во тьме. Ты хотел, чтобы мое любящее лицо больше не преследовало тебя?

Она задохнулась, но тут же взяла себя в руке.

– Вот она я. Вот оно, мое лицо, перед тобой.

Хоть бы он не смотрел на нее!..

– Беги, Александр. Беги! Беги в Америку без оглядки.

Стоп. Дыши. Дыши.

Она даже не могла вытереть глаза.

Ладно, пусть она плачет, но ведь все сделано правильно! И кроме того, он не смотрит на меня.

Отняв руки от лица, Александр обжег ее разъяренным взглядом и прошипел:

– Татьяна, ты в своем уме? Немедленно перестань молоть чушь! Можешь сделать для меня хотя бы это?

– Шура, – прошептала она, – я не представляла, что можно любить кого-то, как я люблю тебя. Сделай это ради меня. Уезжай! Возвращайся домой и больше не думай обо мне.

– Татьяна, прекрати, ты так вовсе не думаешь!

– Что? – воскликнула она, не вставая. – В чем я, по-твоему, лицемерю? Воображаешь, будто передо мной стоит выбор: знать, что ты жив и в Америке или остался в Советском Союзе и погиб? И что я хоть на секунду задумаюсь или стану колебаться? Шура, есть только этот путь, и ты сам все понимаешь. – Не дождавшись ответной реплики, она продолжала: – Будь я на твоем месте, уж знаю, что сделала бы.

Александр покачал головой:

– И что бы ты сделала? Обрекла меня на смерть? Оставила бы на Пятой Советской с Ингой и Станиславом, одинокого и осиротевшего?

Татьяна больно прикусила губу. Что возьмет верх: любовь или правда?

Победила любовь.

Сжавшись в комочек, она почти всхлипнула:

– Да. Я предпочла бы Америку тебе.

Александр не выдержал.

– Поди сюда, маленькая врушка, – грустно улыбнулся он, привлекая ее к себе, окутывая своим теплом.

Они целовались на разбитом мосту, переброшенном через только начавшую замерзать реку.

– Шура, послушай меня, – бормотала она, уткнувшись в его грудь, – если нам предстоит этот невозможный выбор, как бы мы ни выкручивались, пытаясь его избежать, если, как бы мы ни старались, меня нельзя спасти, тогда заклинаю тебя, заклинаю…

– Таня! Я ничего не желаю слушать! – заорал он, отталкивая ее и вскакивая.

Она, стоя коленями на льду, умоляюще смотрела на него.

– Тебя еще можно спасти, Александр Баррингтон. Тебя. Моего мужа. Единственного сына твоего отца. Единственного сына твоей матери, – твердила Татьяна, просяще протягивая к нему руки. – Я Параша. И цена остатка твоей жизни. Пожалуйста. Когда-то я спасла себя ради тебя. Взгляни. Я стою на коленях, Шура. Теперь твоя очередь спасти себя ради меня.

Она судорожно всхлипывала, сотрясаясь, как в ознобе.

– Татьяна!

Он с такой силой дернул ее на себя, что ее ноги оторвались от земли. Она льнула к нему, не отпуская.

– Никакая ты не цена остатка моей жизни, – бросил он, ставя ее на ноги. – Немедленно прекрати.

Но она упрямо покачала головой:

– Не прекращу.

– Еще как прекратишь, – прошипел он, стискивая ее.

– Предпочитаешь, чтобы оба погибли? – крикнула она. – Этого ты добиваешься? Выбираешь наши общие страдания, жертвы и в конце никакого Ленинграда? – Совсем потеряв голову, она принялась трясти его. – Это ты окончательно рехнулся! Ты должен, должен уехать! И уедешь, и там начнешь новую жизнь!

Александр оттолкнул ее и отступил.

– Если немедленно не замолчишь, клянусь Богом, я уйду и больше не вернусь! – пригрозил он, ткнув пальцем в противоположный конец улицы. – Никогда!

Татьяна кивнула, показав в том же направлении.

– Этого я и хочу. Уходи, Шура. Только далеко. Далеко.

– О господи! – раздраженно выпалил Александр, топнув ногой. – В каком же безумном мире ты живешь! Что ты воображаешь? Что можешь подлететь на своих крылышках, порхая и улыбаясь, и мило заявить: все в порядке, Шура, отныне мы пойдем разными дорогами. Неужели считаешь, что я на это способен? Я не смог оставить умирающего незнакомца в лесу. Как же смогу оставить тебя?

– Не знаю, – процедила Татьяна. – Уж постарайся, найди способ, солдатик!

Оба замолчали.

Что делать?

Она исподтишка наблюдала за ним.

– Неужели не видишь, как невозможно все, о чем ты толкуешь? Или совершенно потеряла голову?

Она видела.

– Я совершенно потеряла голову. Но ты должен бежать.

– Таня, я с места никуда не двинусь без тебя. Разве что к стенке, у которой меня расстреляют.

– Не смей! Ты должен бежать.

– Если не прекратишь… – начал он.

– Александр! – истерически крикнула она. – Если не прекратишь, я возвращаюсь на Пятую Советскую и вешаюсь в ванной, чтобы ты наконец освободился от меня и смог спокойно уехать! И сделаю это в воскресенье, через пять минут после твоего ухода, понятно?

Их глаза встретились. Долгое молчаливое мгновение.

Татьяна смотрела на Александра.

Александр смотрел на Татьяну.

Потом он распахнул объятия, и она бросилась к нему. Он подхватил ее на руки, они обнялись и так и не разжали рук. Наконец Александр пробормотал в ее шею:

– Давай договоримся, Татьяша: я пообещаю сделать все, чтобы остаться в живых, а ты – что будешь держаться подальше от ванных.

– Заметано, – кивнула Татьяна. – Знаешь, солдатик, ненавижу подчеркивать очевидное, особенно в такие минуты, но все же должна указать, что была совершенно права. И все на этом.

– Нет, ты была совершенно не права. И все на этом. Я говорил, что некоторые вещи требуют огромных жертв. А это вовсе не одна из таких вещей.

– Нет, Александр. Ты сказал другое: что все великие деяния требуют и стоят великих жертв.

– Таня, что ты несешь? Хотя бы на секунду отрешись от того мира, в котором ты живешь, и загляни в мой, и скажи, какую, черт возьми, жизнь я могу начать в Америке, зная, что обрек тебя в Советском Союзе на смерть или долгие мучения в лагерях? – вздохнул он, качая головой. – Уж тогда Медный всадник наверняка преследовал бы меня всю долгую ночь, прежде чем стереть в порошок.

– Да. И это будет твоей платой за возможность вырваться из тьмы на свет.

– Я не желаю ее платить.

– Так или иначе, Александр, моя судьба определена, – заметила Татьяна без горечи и злости, – но у тебя есть шанс, пока ты еще так молод. Шанс поцеловать мою руку и уйти с Богом, потому что ты предназначен для великих дел. Потому что лучше тебя нет на свете.

Она цеплялась за него, как утопающий – за соломинку.

– О да, – саркастически согласился Александр, еще крепче прижимая ее к груди. – Бежать в Америку и бросить жену. Ничего не скажешь, разве может кто со мной сравниться?!

– Молчи, молчи, ты просто несносен!

– Это я несносен? – прошептал Александр, ставя ее на землю. – Давай лучше пройдемся немного, пока не превратились в ледышки.

Они медленно пошли сквозь утоптанный снег, вдоль набережной Фонтанки к Марсову полю. Пересекли мост через Мойку и вошли в Летний сад.

Татьяна хотела что-то сказать, но Александр покачал головой:

– Ни слова. О чем мы только думаем, гуляя здесь? Пойдем. Быстро.

Склонив друг к другу головы, обнявшись, они торопливо зашагали по тропинке среди высоких голых деревьев, мимо пустых скамеек, мимо того места, где когда-то стояла статуя Сатурна, пожиравшего свое дитя. Татьяна вспоминала, как тепло здесь было летом, как жаждала она его прикосновений. А теперь, в холод и морось, она касалась его и чувствовала, что не достойна дарованной ей жизни, в которой ее любил человек, подобный Александру.

– Что я говорил тебе тогда? Что это было наше лучшее время. И был прав.

– И был не прав, – возразила Татьяна, боясь взглянуть на него. – Летний сад – не лучшее наше время.

…Она сидела в воде на его голых плечах, ожидая, пока он швырнет ее в Каму. Но он не двигался.

– Шура, – умоляюще произнесла она, – чего ты ждешь?

Он не двигался.

– Шура!

– Никуда я тебя не кину. Какой мужчина бросит в воду голую девушку, сидящую у него на плечах?

– Тот, кто боится щекотки! – взвизгнула она.


Выйдя через позолоченные ворота из кованого чугуна на набережную Невы, они молча направились вверх. Слабея с каждой минутой, Татьяна взяла Александра под руку и заставила замедлить шаг.

– Я больше не могу ходить с тобой по улицам нашей жизни, – хрипло объяснила она.

С набережной они свернули в Таврический сад. Прошли их скамью на улице Салтыкова-Щедрина, вдоль затейливой железной ограды, посмотрели друг на друга и повернули назад. И дружно уселись. Посидев немного, она встала и устроилась на коленях у Александра.

– Вот так-то лучше, – шепнула она, прижимаясь головой к его виску.

– Да. Так-то лучше.

Они молча сидели на холоде. Татьяна мучительно пыталась заглушить боль сердечных ран.

– Почему у нас не может быть даже того, что есть у Инги и Станислава? Да, пусть в Советском Союзе, но они двадцать лет вместе. Двадцать лет.

– Потому что они стукачи. Потому что продали души за двухкомнатную квартиру и даже ее лишились. Мы с тобой слишком многого хотим от советской жизни.