– Жаль, что она умерла, – почти беспечно выговорил он. – Мои родители тоже не выжили. Представляю, что ты испытала.

Он помедлил.

Татьяна ждала.

Ждала, пока он доест и уйдет.

– Как ты добралась до Ленинграда?

Татьяна коротко рассказала. Но она не хотела говорить о себе. И вообще ни о чем. Где Даша? Где Александр, мама и папа? Хоть кто-нибудь, войдите в комнату, чтобы она не оставалась наедине с Дмитрием!

Но пришлось крепиться. Спросить, как он поживает теперь, после тяжелого ранения.

– Я интендант. Знаешь, что это такое?

Татьяна знала, но покачала головой. Пусть болтает о себе. Поменьше будет задавать вопросов.

– Доставляю патроны и продукты на передний край. На любом транспорте, который подвернется. В основном на грузовиках. Распределяю…

– Где именно? В Ленинграде?

– Иногда. Но больше по дивизионным обменным пунктам на этом берегу Невы. И на карельской стороне, вблизи границы с Финляндией. – Он искоса взглянул на нее и задушевно спросил: – Видишь, как я несчастен?

– Разумеется. Война – дело опасное. И ты не желаешь в ней участвовать.

– Я не желаю вообще находиться в этой стране, – едва слышно промямлил Дмитрий.

Едва.

Но слышно.

– Говоришь, доставляешь продукты к финской границе? – переспросила она уже оживленнее.

– Да, пограничным войскам на Карельском перешейке. И в новую штаб-квартиру командующего, в Морозове. Там построили командный пункт, откуда будут проводиться новые операции…

– Где именно на Карельском перешейке?

– Не знаю, слышала ли ты о таком месте, как Лисий Нос…

– Слышала, – кивнула она, схватившись за подлокотник дивана.

– Вот туда. Представляешь, я даже обслуживаю генералов, – подчеркнул он, поднимая брови.

– Вот как? – равнодушно бросила она. – Кого именно?

Дмитрий понизил голос:

– Меня пригрел сам генерал Мехлис! Я привожу ему канцелярию и… кое-что сверх положенного… ты меня понимаешь? Папиросы, водку и все такое. Он мне всегда рад, уж ты поверь.

Татьяна понятия не имела, кто такой Мехлис.

– Мехлис? Какой армией он командует?

– Ты что, шутишь?

– Нет. Что тут смешного? – устало выдохнула Татьяна.

– Мехлис – член военсовета фронта, – объяснил Дмитрий, понизив голос. – В приятельских отношениях с самим Берией!

Когда-то Татьяна боялась бомбежек, голода и смерти. Еще раньше боялась заблудиться в лесу. Боялась людей, которые могут причинить ей зло просто так. Из желания причинить зло. Ранить. Обидеть.

Это зло было средством и целью.

Сегодня Татьяна не боялась за себя.

Но, изучая потасканное, порочное, зловеще-многозначительное лицо Дмитрия, она боялась за Александра.

До сегодняшнего вечера она мучилась сознанием, что нарушила клятву, данную мужу, и уехала из Лазарева. Но теперь прониклась убеждением, что не просто нужна Александру. Что он нуждается в ней куда больше, чем она предполагала.

Кто-то должен защитить Александра… не просто от шальной пули или случайного осколка, но и от предательства. Намеренного и подлого.

Татьяна продолжала изучать Дмитрия. Не двигаясь. Не мигая. Не дрогнув.

И очнулась, только когда он отставил чашку и подвинулся к ней.

– Что ты делаешь?

– Вижу, Таня, ты уже не ребенок.

Она не шевельнулась, хотя он был уже совсем близко.

– Твои соседи говорят, что ты целыми днями торчишь в больнице, должно быть, влюбилась в одного из докторов. Это правда?

– Раз мои соседи так сказали, значит, все чистая правда. Коммунисты не лгут.

Дмитрий кивнул и подвинулся еще на несколько сантиметров.

– Что это с тобой? – бросила Татьяна, вскакивая. – Послушай, уже поздно.

– Брось, Таня. Я одинок. Ты одинока. Я ненавижу свою жизнь, каждую прожитую минуту. Неужели ты никогда не испытываешь ничего подобного?

«Только сегодня», – подумала Татьяна.

– Нет, Дима. Никогда. У меня нормальная жизнь, особенно учитывая все, что случилось прошлой зимой. Я работаю, в больнице меня ценят, пациентам я нужна. Я выжила. Я не голодаю.

– Таня, но ты так одинока…

– Почему? Я постоянно окружена людьми. И, как ты сам сказал, влюбилась в доктора. Так что давай оставим эту тему. Уже поздно.

Он встал и шагнул к ней. Татьяна предостерегающе выставила руки.

– Дмитрий, все кончено. Я для тебя не единственная. Сколько ты знаешь меня, столько пытаешься настоять на своем. Почему?

Дмитрий весело рассмеялся:

– А может, я надеялся, дорогая Танюша, что любовь порядочной молодой женщины вроде тебя исправит повесу вроде меня?

Татьяна ответила ледяным взглядом:

– Рада слышать, что ты не считаешь себя неисправимым.

Он снова рассмеялся:

– К сожалению, ничего не выйдет. Потому что мне не дано испытать любовь порядочной молодой женщины вроде тебя.

Он вдруг перестал смеяться и вскинул голову:

– Но кому дано?

Татьяна не ответила, только отступила на то место, где раньше стоял стол, распиленный Александром на дрова. Так много призраков в этой маленькой темной комнатке! Словно здесь по-прежнему бушевали чувства, желания, голод…

Глаза Дмитрия вспыхнули.

– Не понимаю, – громко воскликнул он, – почему ты пришла в казармы и спросила меня? Я думал, ты именно этого хочешь. Или просто динамишь меня? Водишь за нос? Издеваешься?

Он уже почти визжал, и Татьяна боялась, что соседи все слышат.

– Знаешь, как в армии называют таких, как ты? Мамашами!

– Дима, ты действительно так думаешь? Считаешь, что я хочу одного, но кокетничаю и делаю вид, что вовсе ничего такого не имела в виду? Это я-то?

Он что-то проворчал.

– Я так и думала. Но ведь ты признаешь, что я с самого начала была честна с тобой? Я спрашивала не только тебя, но и Маразова. Просто хотела увидеть знакомое лицо.

Она не собиралась отступать. Но внутри стыл арктический холод.

– Может, ты и Александра спрашивала? Если так, ты все равно не нашла бы его в гарнизоне. Александр либо в Морозове, либо, если сменился и нашел несколько свободных минут, шляется по девкам и пьет.

Ощущая, как бледнеют душа и лицо, надеясь, что Дмитрий не увидит и не расслышит, как поблек голос, Татьяна объяснила:

– Я спрашивала обо всех, кого знала.

– Обо всех, кроме Петренко, – добавил Дмитрий, словно ему все было известно. – Хотя вроде бы подружилась с ним в прошлом году. Так почему ты не спросила о своем приятеле Петренко? Незадолго до гибели он рассказывал, как провожал тебя в магазин. Карточки отоваривать. По приказу капитана Белова, конечно. Петренко здорово помог тебе. Почему же ты про него не спросила?

Татьяна потеряла дар речи. Она так безумно нуждалась в Александре, в его защите от этого фантома, жалкого подобия человека, что теперь не знала, как поступить.

Она не спросила про Петренко, зная, что тот мертв. Но знала это из писем Александра, а тот не мог ей писать.

Что делать, что делать, как покончить с ложью, пропитавшей ее жизнь?

Татьяна была сыта по горло. Донельзя раздражена. Невыносимо устала. И так отчаялась, что едва не открыла рот и не высказала всю правду. Уж лучше так. Выговориться. И будь что будет. Любые последствия.

Именно мысль о последствиях остановила ее.

Выпрямившись и уничтожающе глядя на Дмитрия, Татьяна твердо сказала:

– Дмитрий, какого черта ты хочешь что-то из меня вытянуть? Перестань меня допрашивать. И не пытайся играть на моих чувствах. Либо спроси прямо, либо молчи. Мне надоели твои игры! Что ты хочешь знать? Почему я не спросила про Петренко? Узнала, что Маразов в казармах, и перестала спрашивать. Обрадовалась, что поговорю хотя бы с одним знакомым. С тебя довольно?

Дмитрий, явно не ожидавший отпора, пораженно уставился на нее.

В дверь постучали. Это оказалась Инга.

– Что тут творится? – сонно спросила она, кутаясь в потертый серый халат. – Что за шум? Таня, у тебя все в порядке?

– Да, спасибо, Инга! – рявкнула Татьяна, хлопнув дверью перед ее носом. С Ингой она разделается позже.

– Прости, Таня, – процедил Дмитрий. – Не хотел тебя расстраивать. Просто не так тебя понял.

– Ничего, Дмитрий. Уже поздно. Давай прощаться.

Дмитрий снова попытался подступить к ней, но Татьяна отпрянула. Он пожал плечами.

– Я всегда хотел, чтобы у нас что-то вышло.

– Неужели?

– Разумеется.

– Дмитрий! Как… – начала было Татьяна, но тут же осеклась и махнула рукой.

Дмитрий стоял в комнате, где провел столько вечеров. Где столько раз сидел за обеденным столом с семьей Татьяны, которая пригласила его домой и сделала частью своей жизни. Теперь он пробыл здесь час. Не стесняясь, говорил о себе. Обвинял Татьяну непонятно в чем. Клеветал на Александра. А может, и нет. Настолько ли лживы его речи?

Интересно, что он ни разу не спросил, что произошло с людьми, так радушно принимавшими его в этой комнате. Ни о матери, ни об отце, ни о дедушке с бабушкой. Ни о Марине, ни о второй бабушке. Ни тогда, в Кобоне, ни сейчас. Даже если он и знал об их участи, все равно не произнес ни слова сочувствия, ни слова утешения. Как он мог думать, будто между ним и кем-то, а особенно между ним и Татьяной может быть что-то искреннее, если не способен любить никого, кроме себя? Не способен заглянуть в чужое сердце? Не способен разделить с другим человеком свою жизнь?

И ей безразлично, спросил ли он о ее родных или нет. Единственное, что Татьяне нужно от него, – пусть перестанет притворяться перед ней, словно она не видит его насквозь. Словно не знает правды.

Все это она хотела высказать Дмитрию, но передумала. Не стоит он того.

Но взгляд ее, очевидно, был достаточно красноречив, потому что Дмитрий, опустив голову и еще больше сгорбившись, пробормотал:

– Похоже, я совсем не умею найти подходящие слова.

– Почему же? – усмехнулась Татьяна. – Самые подходящие слова – «спокойной ночи».