Полина Саймонс - Медный всадник

– Зачем вы явились? – грубо спросила ее инспектор, выписывая продовольственные карточки. – Мы все еще в блокаде.

– Знаю. Но в больницах не хватает санитарок. Пока идет война, кто-то должен ухаживать за ранеными.

Женщина пожала плечами, не отрывая глаз от стола. Интересно, хоть кто-то в этом городе собирается поднять глаза и посмотреть на нее?

– Летом было лучше. Больше еды, – пробурчала женщина. – Сейчас картошки не достать.

– Ничего, – вздохнула Татьяна, корчась от боли при воспоминании о кухонном столе, который сколотил Александр… Тогда он предложил класть на него картошку.

Взяв карточки, она отправилась в Елисеевский гастроном на Невском. Вернуться в магазин на углу Фонтанки и Некрасова? С этим местом связано столько горьких воспоминаний! Хлеба, конечно, уже не было. Полки опустели. Зато на черном рынке она купила немного фасоли, луковицу, чуточку соевого масла и банку тушенки. Поскольку она еще не работала, ей полагалось триста пятьдесят граммов хлеба, но рабочим выдавалось по семьсот. Татьяна решила найти работу.

Зато буржуйку купить не удалось. Она побывала даже в Гостином дворе, но ничего не нашла. У нее оставалось три тысячи от денег Александра, и она с радостью истратила бы половину на буржуйку, но ничего не вышло. В воскресенье снова придется тащиться на толкучку.

Татьяна медленно пересекла Невский, прошла мимо гостиницы «Европейская», повернула на Михайловскую улицу, забрела в Итальянский садик и села на скамью, где когда-то Александр рассказывал ей об Америке.

И не двинулась с места даже после того, как началась бомбежка. Даже когда бомбы стали падать на Михайловскую и Невский. Как же рассердится Александр, когда узнает, что она здесь, думала Татьяна, встав и направляясь домой. Но главное, чтобы он был жив, пусть даже в ярости убьет ее! Она видела, каков Александр в гневе: последние несколько дней в Лазареве он не раз выходил из себя. Просто непонятно, каким образом ему удалось сохранить рассудок после того, как он покинул ее. Удалось ли?

Она вернулась в больницу на Греческой. И оказалась права. Больнице отчаянно требовались рабочие руки. Инспектор отдела кадров, увидев больничный штамп в паспорте, спросила, работала ли Татьяна медсестрой. Она не стала лгать. Ответила, что трудилась санитаркой, но быстро наберется опыта и вспомнит, чему ее учила Вера. И попросила направить ее в отделение для тяжелораненых. Ей выдали белый халат и велели подучиться у сестры Елизаветы, работавшей в первую девятичасовую смену. Ее сменила Мария. Татьяна проработала обе смены почти без перерыва. Обе сестры так и не подняли глаза на Татьяну. Только пациенты удостаивали ее взглядами.

Проработав две недели в две смены, Татьяна наконец получила право работать одна. В первый же выходной она набралась храбрости пойти в Павловские казармы.

Только одно было нужно ей – получить подтверждение, что Александр жив, и узнать, куда его отправили.

Часовой у ворот был ей незнаком, но охотно назвал себя и был рад помочь. Татьяна узнала, что его имя – Виктор Буренич. Сверившись со списком нарядов, он сказал, что Александра Белова нет в казармах. Она спросила, не знает ли он, где капитан. Часовой с улыбкой ответил, что ему не полагается знать такие вещи.

– Но он хотя бы жив?

Буренич пожал плечами.

Татьяна, затаив дыхание, поинтересовалась, жив ли Дмитрий Черненко.

Оказалось, что Черненко жив, но в гарнизоне его нет, поскольку его перевели в ОРС, поручили снабжение продуктами и он постоянно приезжает и уезжает.

– А Анатолий Маразов?

К счастью, Маразов оказался на месте и через несколько минут подошел к воротам.

– Татьяна! – обрадованно воскликнул он. – Какой сюрприз! Александр говорил, что вы вместе с сестрой эвакуировались. Слышал о вашей сестре. Мне очень жаль.

– Спасибо, лейтенант, – обронила она, чувствуя, как саднит глаза от слез. Но дышать стало легче. Если Маразов вот так, небрежно, между делом, упоминает Александра, значит, все в порядке.

– Не хотел расстраивать вас, Таня, – покачал головой Маразов.

– Нет-нет, я не расстроилась, – пробормотала Татьяна.

Они загораживали проход, и Маразов, заметив это, предложил немного прогуляться.

– У меня есть несколько минут, – добавил он.

Они медленно побрели к Дворцовой площади.

– Вы здесь, чтобы повидаться с Дмитрием? Он больше не в моем взводе.

– Знаю, – начала она и запнулась. Вспомнит ли она всю ложь, которую успела нагромоздить за это время? Удержит ли ее в голове? Откуда она может получить известия о Дмитрии? – Он сам сказал мне, что был ранен. Я видела его в Кобоне несколько месяцев назад.

Но если она пришла не к Дмитрию, тогда к кому же?

– Да, теперь он на этой стороне, служит в интендантских войсках и постоянно жалуется. Не знаю, что уж ему и нужно!

– А вы… вы по-прежнему в отряде Александра?

– Нет. Александр был ранен…

Маразов осекся и поддержал падающую Татьяну.

– Что с вами?

– Ничего. Простите, я споткнулась, – пробормотала она, по привычке скрестив руки на животе. Не дай бог, она упадет в обморок! Нужно держаться любой ценой! – Что с ним случилось?

– Сжег руки во время сентябрьской атаки. Несколько недель не мог удержать кружку с водой. Теперь ему лучше.

– Где он?

– На фронте.

Татьяна не выдержала:

– Лейтенант, нам пора. Мне нужно возвращаться.

– Как хотите… – недоуменно протянул Маразов. – Но почему вы вообще вернулись в Ленинград?

– Медсестер не хватает. Я и раньше работала в больнице, так что это дело для меня привычное.

Она ускорила шаг.

– Вы назначены в Шлиссельбург?

– Со временем. У нас теперь новая база военных действий на Ленинградском фронте. В Морозове.

– Морозово… очень рада, что с вами все в порядке. Куда вас отправляют?

Он покачал головой.

– Мы потеряли столько людей, пытаясь прорвать блокаду, что постоянно перегруппировываемся. Но думаю, в следующий раз окажусь вместе с Александром.

– Правда? – прошептала она, чувствуя, как слабеют ноги. – Будем на это надеяться. Рада была повидаться.

– Таня, вы здоровы? – встревожился Маразов, глядя на нее с какой-то грустной осведомленностью. Точно так же он смотрел на нее во время их первой встречи, в сентябре прошлого года. Словно уже был знаком с ней.

Она выдавила кривую улыбку.

– Конечно. Все хорошо, Анатолий. – Она с трудом подковыляла к нему и положила руку на рукав. – Большое спасибо.

– Сказать Дмитрию, что вы заходили?

– Нет! Пожалуйста, не надо!

Он кивнул. Татьяна успела уже отойти, когда он крикнул вслед:

– Может, Александру?

Она быстро повернулась:

– Пожалуйста, не надо…

Назавтра вечером, когда Татьяна пришла домой из больницы, в коридорчике ее ждал Дмитрий.

– Дима! – потрясенно ахнула она. – Как… что… что ты здесь делаешь?

Под ее негодующим взглядом Кротовы смущенно потупились.

– Я его впустила, Танечка, – залебезила Инга. – Он сказал, что в прошлом году вы встречались.

Дмитрий подошел к Татьяне и обнял за плечи. Она не шевелилась.

– Я слышал, ты спрашивала обо мне. Очень тронут. Пойдем к тебе?

– Кто сказал, что я приходила?

– Буренич. Объяснил, что к нему обратилась молодая девушка. Имени он не назвал, но очень точно описал тебя. Я в самом деле тронут, Таня. Эти месяцы мне трудно приходилось.

Кривая улыбка, пустые глаза, какой-то весь перекошенный…

– Дмитрий, мне тоже было нелегко, – сухо напомнила она, продолжая сверлить Ингу и Станислава злобным взглядом. – Прости, я устала.

– Ты, должно быть, голодна. Не хочешь поужинать?

– Я поела в больнице, – солгала она. – И здесь у меня почти ничего нет.

Как заставить его уйти, просто уйти?

– Мне завтра вставать в пять и работать две смены подряд. Я весь день на ногах. Может, в другой раз?

– Нет, Таня. Не знаю, когда будет этот другой раз. Брось! Может, заваришь мне чай? И дашь немного поесть? Ради старой дружбы.

Татьяна боялась даже представить реакцию Александра, когда он узнает, что Дмитрий был в одной комнате с ней. В ее планы не входило иметь с ним дело. И как теперь быть?!

Но ведь Александру по-прежнему приходится с ним общаться! Значит, и она должна. «Это наше общее бремя».

Татьяна поджарила на примусе, одолженном у Славина взамен на помощь по хозяйству, немного соевых бобов с морковью и половиной луковицы и отрезала Дмитрию ломтик черного хлеба. Когда тот спросил, нет ли водки, Татьяна отрицательно помотала головой. Не хватало еще, чтобы он напился. Тогда ее никто не спасет.

Комната была тускло освещена керосиновой лампой. Электричество хоть и включили, но лампочек не было.

Он ел, держа на коленях тарелку. Она сидела на противоположном конце дивана, даже не сняв пальто. Потом все же разделась и, оставшись в белом халате и сестринской косынке, пошла заваривать чай.

– Почему у тебя так холодно? – спросил Дмитрий.

– Нет печки, – коротко обронила она.

– Ну, Таня, расскажи, как дела? Выглядишь прекрасно. Расцвела, повзрослела. Выглядишь настоящей женщиной, – улыбнулся он.

– Время идет. Многое случается. Даже то, что от тебя не зависит.

– А война пошла тебе на пользу. С нашей последней встречи ты поправилась…

Татьяна наградила его таким взглядом, что он осекся и поежился.

– Дмитрий, – бесстрастно напомнила она, – во время нашей последней встречи я просила помочь похоронить сестру. Может, ты забыл. А вот я – нет.

– Знаю, Таня, знаю, – небрежно отмахнулся он. – Мы просто потеряли друг друга. Но я никогда не переставал думать о тебе. И рад, что ты выбралась из Кобоны. Многим это не удалось.

– И в том числе моей сестре.

Татьяну так и подмывало спросить, как он мог смотреть Александру в глаза и лгать насчет Даши, но она не могла произнести имя мужа в присутствии Дмитрия.