Он проштемпелевал ее паспорт, и она смогла купить билет.

Этот поезд в отличие от того, на котором она приехала, был куда комфортабельнее и чем-то напоминал пассажирский. На нем она доехала до Казани. Правда, ей нужно было на север, но Казань – город большой, и там она сумеет пересесть на нужное направление. Она собиралась попасть в Кобону, а оттуда на барже доплыть до Кокорева.

Когда поезд отошел, Татьяна, стоя у окна, смотрела на Каму, мелькавшую между сосен и берез, и спрашивала себя, увидит ли когда-нибудь Лазарево еще раз?

Почему-то ей так не казалось.


В Казани ей удалось пересесть на поезд, идущий в Нижний Новгород. Теперь она оказалась в трехстах километрах к востоку от Москвы. Почти сразу же подвернулся грузовой поезд до Ярославля, а оттуда – автобус до Вологды.

В Вологде оказалось, что можно доехать до Тихвина, но Тихвин день и ночь обстреливался немцами. Кроме того, попасть в Кобону оттуда было невозможно. Поезда бомбили с воздуха, и наши несли огромные потери. К счастью, Татьяне повезло разговориться с поездным контролером, который объяснил ей все это. Она спросила, каким образом продовольствие доставляют в блокадный Ленинград, если немцы фактически отсекли Кобону, и, узнав все, она решила следовать тем же маршрутом, что и продукты. В Вологде села на поезд до Петрозаводска, но вышла гораздо раньше, в Подпорожье, и пешком пробиралась пятьдесят километров до Лодейного Поля. Оттуда до Ладоги было всего десять километров.

Остановившись похлебать пустого супа в столовой, Татьяна подслушала разговор четырех водителей. Очевидно, немцы практически перестали бомбить Ленинград и сосредоточили все воздушные силы и артиллерию на Волховском фронте, там, куда направлялась Татьяна. Вторая армия под командованием маршала Мерецкова находилась в четырех километрах от Невы, а немецкий фельдмаршал Манштейн старался не дать Мерецкову выбить его с позиций, занятых вдоль берега реки.

Водители долго обсуждали последние новости с фронта, пока Татьяне не надоело слушать. Ей была нужна информация другого рода. Она подсела поближе, завела беседу с мужчинами и узнала, что баржи с продуктами отправляются с Ладожского озера к югу от небольшого городка Сясьстрой, в десяти километрах к северу от Волховского фронта. Сясьстрой находился примерно в ста километрах от того места, где сейчас была Татьяна.

Татьяна уже хотела попросить подвезти ее, но вовремя опомнилась. Они должны были переночевать в Лодейном Поле, и, кроме того, ей не понравилось, как один из водителей на нее поглядывал. Значит, не помог даже старушечий платок в клетку…

Она поблагодарила их и ушла. На сердце стало легче при воспоминании о заряженном пистолете Александра.

Три дня она пешком добиралась до Сясьстроя. Правда, сейчас, в начале октября, уже начались заморозки, но снег еще не выпал, и дорога была замощена. Идти было не страшно, в том же направлении двигалось много народу: женщины, дети, старики и даже направлявшиеся на фронт солдаты. Татьяна полдня прошагала рядом с парнем, возвращавшимся из отпуска. Он выглядел таким несчастным, что она сразу вспомнила об Александре. Потом он попросился на проезжавший мимо армейский грузовик, а Татьяна продолжала свой путь.

Рев тяжелых бомб и снарядов, взрывавшихся где-то недалеко, постоянно сотрясал землю под ее ногами, но Татьяна не поднимала головы. Каким бы страшным это ни казалось, все же лучше, чем бежать через картофельное поле в Луге. Или сидеть в здании вокзала, понимая, что немцы не улетят, пока не добьют ее.

Она шла даже по ночам: так было спокойнее, а после одиннадцати фашисты не бомбили. Как-то ей посчастливилось найти пустой сарай и отоспаться. На вторую ночь она набрела на семью, поделившуюся с ней едой, за которую Татьяна честно расплатилась.

В десяти километрах от Сясьстроя, на реке Волхов, Татьяна нашла небольшую баржу, готовую отправиться в плавание вокруг Новоладожского мыса. Грузчик уже отвязывал причальный канат. Татьяна дождалась, пока он соберется убирать сходни, метнулась вперед и показала ему бутылку водки. Тот жадно уставился на водку. Татьяна сказала, что готова отдать все, лишь бы он помог ей добраться до Ленинграда, увидеться с умирающей матерью. Она знала, что для местных жителей настали тяжкие времена. Большинство родственников, живущих в Ленинграде, либо погибли, либо были на краю гибели. Грузчик с благодарностью принял подарок и пропустил ее.

– Только смотри, кабы хуже не было. Путь неблизкий, а чертовы фрицы то и дело топят баржи.

Татьяна лишь кивнула.

На этот раз судьба пощадила ее.

Баржа пристала к берегу в Осиновце, к северу от Кокорева, и Татьяна отдала четыре последние банки тушенки и еще одну бутылку водки водителю, который вез продукты в Ленинград. Он позволил ей сесть в кабину и даже поделился хлебом.

Татьяна не отрываясь смотрела в окно. Неужели у нее хватит сил снова войти в дом на Пятой Советской? Но что еще остается?

Зато она вернулась в Ленинград!

Татьяна вздрогнула. Ей не хотелось думать о том, что ждет впереди.

Водитель высадил ее на Финляндском вокзале, в северной части города. Она доехала на трамвае до Невского проспекта и отправилась домой с площади Восстания.

Ленинград был печален и пуст. Стоял поздний вечер, горели редкие фонари, но по крайней мере в городе было электричество. Татьяне повезло: ни одного налета. Но по дороге пришлось пройти мимо десятков сгоревших, обрушившихся зданий и черных провалов на том месте, где когда-то стояли дома.

Оставалось надеяться, что их дом не сгорел.

Дом стоял на месте. По-прежнему зеленый, по-прежнему убогий, по-прежнему грязный.

Татьяна несколько минут постояла у двойных дверей подъезда. Пыталась найти в себе то, что Александр называл мужеством.

Она оглядела улицу. Церковь тоже была цела. Повернув голову в направлении Суворовского, она заметила входивших в дома людей. Наверное, возвращаются с работы. Тротуар был чист и сух. Холодный воздух царапал ноздри.

Все для него.

Его сердце еще билось и звало ее.

Он – это ее мужество. Ее сила.

Она кивнула себе и повернула ручку. В подъезде нестерпимо пахло мочой. Держась за перила, Татьяна поднялась на три пролета и остановилась перед своей квартирой.

Ключ скользнул в скважину.

В коридоре было тихо. В передней кухне ни души, двери остальных комнат закрыты. Все, кроме славинской. Татьяна постучала и заглянула внутрь.

Славин, валяясь на полу, слушал радио.

– Кто там? – взвизгнул он.

– Таня Метанова, помните? Как поживаете? – улыбнулась она. Есть еще на свете вещи неизменные!

– Вы были здесь во время войны девятьсот пятого? Задали мы жару этим япошкам! – Он ткнул пальцем в громкоговоритель. – Слушайте, слушайте радио!

По комнате разносился стук метронома: тик-тик-тик…

Татьяна тихо попятилась в коридор. Русские проиграли ту войну. Славин поднял голову и совершенно нормальным голосом заметил:

– Тебе следовало прийти в прошлом месяце, Танечка, на город упало только семь бомб. Так было бы куда спокойнее.

– Не волнуйтесь, – пробормотала она. – Если что-то понадобится, я у себя.

В ее кухне тоже никого не оказалось. К удивлению Татьяны, дверь в крохотный коридорчик оказалась не заперта. В коридорчике, сидя на ее диване, двое незнакомцев пили чай. Татьяна недоуменно уставилась на них.

– Кто вы? – спросила она наконец.

Они назвались Ингой и Станиславом Кротовыми. Обоим было за сорок: он – лысеющий и нездорово грузный, она – маленькая и морщинистая.

– Но кто вы? – повторила она.

– А вы кто? – парировал Кротов, даже не глядя на нее.

Татьяна опустила на пол рюкзак.

– Это моя квартира. Вы сидите на моем диване.

Инга поспешно объяснила, что они жили на углу Седьмой Советской и Суворовского.

– У нас была прекрасная отдельная квартира. Комната, кухня и ванная.

Оказалось, что их дом разбомбили в августе и, поскольку жилья не хватало, горсовет поместил Кротовых в незанятые комнаты Метановых.

– Не тревожьтесь, – заверила Инга, – нам скоро дадут другую квартиру, может, даже двухкомнатную, верно, Слава?

– Ну а я вернулась, – бросила Татьяна, – и у этих комнат есть хозяйка.

Она оглядела коридорчик и с грустью подумала, что Александр хорошо прибрался перед уходом.

– Да? А нам куда деваться? – возмутился Кротов. – Нас здесь прописали.

– Может, переберетесь в другие комнаты?

Другие комнаты… где умерли другие люди.

– Все занято, – буркнул Станислав. – Слушайте, о чем тут говорить? Здесь достаточно места. Занимайте любую комнату.

– Но обе комнаты принадлежат нашей семье.

– Да ну? – съязвил Станислав. – А я думал, государству. И наша страна сейчас воюет. – Он невесело рассмеялся. – Плохая из тебя комсомолка, товарищ.

– Мы со Славой – коммунисты, – похвалилась Инга.

– Я рада за вас, – вздохнула Татьяна, вдруг ощутив невероятную усталость. – Какая комната моя?

Инга и Станислав заняли ее старую комнату, где она спала с Дашей, родителями и братом, единственную, где было тепло. В комнате деда и бабушки печка была сломана. Впрочем, у Татьяны не было дров, чтобы ее топить.

– Может, все-таки отдадите мою буржуйку? – взорвалась она.

– А что нам делать? – хмыкнул Станислав.

– Как вас зовут? – торопливо вмешалась Инга.

– Таня.

– Таня, почему бы вам не подвинуть койку к той стене, у которой стоит печка? От стены идет тепло. Хотите, Слава вам поможет?

– Прекрати, ты же знаешь, у меня спина больная! – рявкнул Слава. – Она сама справится.

Татьяна кивнула и отодвинула дедушкин диван настолько, чтобы между ним и стеной поместилась маленькая раскладушка Паши.

Стена в самом деле оказалась теплой.

Татьяна накрылась пальто и тремя одеялами и проспала семнадцать часов. Проснувшись, она отправилась в жилищную комиссию исполкома сообщить о своем приезде и вновь прописаться.