— Они могут ловить мышей, — возразила старухе-кошатнице Тара, — чего не скажешь о детях. Им даже яблочка сорвать неоткуда, — со вздохом добавила она. — Как бы я хотела, чтобы приют наш был в деревне. Там нам жилось бы куда лучше, чем здесь, в Лондоне.

— И Лондон неплох, если у тебя есть деньги, — ворчливо заметила Мэри.

— Ну, в этом случае везде неплохо, — резонно согласилась с ней Тара.

Закончив кромсать мясо, она пересыпала его в кипящий на огне суп. Не прошло и нескольких минут, как варево запахло куда аппетитнее.

Бросив туда щепотку соли, Тара увидела несколько луковичек, оставленных на столе. Они, в свою очередь, также отправились в суп.

— Продолжай помешивать, Мэри, — сказала она, — а я пойду позову ребятишек. Ты уже помыла их чашки?

Ответа не последовало, из чего можно было заключить, что посуду Мэри не мыла и не собиралась этого делать.

Всегда одно и то же, со вздохом подумала Тара. Во всем, что касалось работы, на Мэри не было никакой надежды. Впрочем, вторая женщина, приходившая сюда мыть полы, была не лучше.

Поскольку приют в последнее время оказался переполнен, от столовой пришлось отказаться. Ее превратили в новую спальню, расставив здесь кровати и бросив на пол несколько матрацев. Так что дети вынуждены были есть, стоя в коридоре или рассевшись на ступенях лестницы. В таких условиях Таре никак не удавалось проследить за тем, чтобы всем детишкам доставалось поровну.

Стоило ей позвонить в колокольчик, как двери распахнулись, и в кухню с топотом устремились ребятишки. Наверху остались одни малыши. Таре приходилось вдвойне трудно, поскольку нужно было приглядывать еще и за бадьей с молоком, которая стояла в углу кухни. Она знала: стоит ей отвернуться, и детишки, которые по их законам в приюте считались уже взрослыми для молока, тут же запустят туда свои ложки и кружки.

В течение следующих пяти минут ей приходилось унимать настоящую бурю.

«Нет-нет, по куску хлеба на каждого! Фред, немедленно положи это, ты и так уже взял свою порцию. Осторожней, Хелен, или разольешь суп. Да не толкайтесь же, еды тут хватит на всех!»

Изо дня в день, перед каждой трапезой ей приходилось повторять одно и то же. Дети огрызались, хитрили и крали друг у друга вовсе не потому, что не желали слушаться Тары. Просто животный инстинкт самосохранения подсказывал им: нужно есть, чтобы не умереть с голоду.

Тара вылила из котла остатки супа и только тут заметила, как один из мальчишек стянул со стола последний кусок хлеба. Это значило, что самой ей уже не на что было рассчитывать. Но она и не думала протестовать. Сама виновата, подумала она про себя. Нужно съедать свой хлеб до того, как сюда сбегутся ребята.

На своем горьком опыте Тара узнала, что обходиться без еды слишком долго тоже нельзя. Она становилась такой слабой, что рисковала выронить из рук малышей, и мысль об этом приводила ее в настоящий ужас. Впрочем, оставалась еще надежда на то, что ей предложат чашечку чаю. Это была роскошь, доступная только миссис Бэрроуфилд. Но порой, когда та пребывала в хорошем настроении, она разрешала Таре допить то, что оставалось на дне ее чайника.

Для миссис Бэрроуфилд Мэри приготовила две свиные отбивные, которые аккуратно выложила на чистую тарелку, присовокупив к ним мелко нарезанный жареный лук — сразу несколько луковиц.

— И вот ее чай, — проворчала Мэри, со стуком опуская на поднос заварочный чайник.

— Спасибо, Мэри, но ты забыла картошку!

Картошка, которая плавала в супе, начала уже подгнивать, когда была куплена, но куплена была такая, поскольку дешевле были самые что ни есть отбросы. Но из этой мешанины удалось выудить три больших, еще не подпорченных кусочка. Их тоже положили рядом с отбивными, и рот у Тары невольно наполнился слюной. Она отвернулась, чтобы не видеть тарелку.

«Может быть, тот джентльмен даст мне сегодня что-нибудь поесть», — с надеждой подумала Тара. После чего, подхватив поднос и глядя прямо перед собой, поспешила в гостиную миссис Бэрроуфилд.

Глава вторая

И вот они едут — Тара и сопровождающий ее мистер Фолкерк.

Погода в тот день выдалась с утра ясная, без дождя. Он прошел ночью, омыв каждый куст, каждый стебель травы, каждый лепесток на цветочных головках. По небу весело плыли легкие, светлые, закурчавленные по краям облака. Ветер настойчиво гнал их, и вместе с ними по земле быстро и невесомо скользили их прозрачные тени. Но стайка облаков проплывала, и солнечные лучи опять беспрепятственно царили в воздушном пространстве.

Тара во все глаза смотрела на проплывающие мимо пейзажи — всхолмленная местами равнина и перелески тянулись по сторонам дороги, покуда хватал глаз; аккуратные сельские домики из серого камня-ракушечника утопали в цветах, радуя яркими красками на фоне древесной и травяной зелени. На огромных зеленых полянах лежали и бродили животные — коровы, овцы и лошади… Впечатления Тары об окружающем мире были до сей поры отрывочными и скудными, и сейчас все, что она видела, вызывало в ней едва ли не детский восторг.

— Какое все красивое, яркое, какое зеленое! — вырвалось у нее, когда они покинули улицы Лондона, и карета покатилась по загородной местности. — Я знала, конечно, что в деревне должна быть зелень… Но чтобы такая яркая! Такая густая! Это просто немыслимо, и это невероятно прекрасно!

Мистер Фолкерк только собрался ответить, как Тара продолжила все тем же восхищенным, певучим голосом, и голос этот даже немного дрожал, что придавало ему необычайную мелодичность:

— А вон то поле — смотрите, смотрите, да оно просто всё сплошь золотое!

— Кукуруза, — лаконично пояснил мистер Фолкерк. — Тебе ведь уже доводилось бывать в деревне?

Тара отрицательно затрясла головой.

— Нет, сэр! Нет! Никогда… Миссис Бэрроуфилд разрешала мне иногда погулять со старшими ребятишками в Гайд-парке. Но в последнее время у нас прибавилось малышей, и за ними нужно было постоянно присматривать, и там, знаете ли, глаз да глаз…

— Но дети же не могут все время сидеть под замком в помещении! — невольно возмутился было мистер Фолкерк, но оборвал себя и вздохнул. Тара здесь ни при чем. Так заведено в приюте. И надо навести там порядок!

— Дети играли на заднем дворе, — ответила ему Тара, обернув на секунду к нему лицо, и небесная прелесть ее синих глаз в темных густых ресницах, как в маленьких и пушистых тучках, опять поразила его. — Зимой там, конечно, грязно, зато они могли дышать свежим воздухом… Если бы только дети могли всё это тоже увидеть вместе со мной! — грустно воскликнула она и вновь прильнула к окну.

Мистер Фолкерк уже понял, что новый мир вокруг и радовал Тару, и заставлял ее сердце сжиматься болью: мысли ее неизменно возвращались к покинутым ею детишкам — ведь он своим внезапным приездом насильно оторвал ее от малюток!

Надо сказать, сцена расставания произвела на него неожиданно ранящее впечатление. Младшие дети отчаянно цеплялись за Тару и плакали — она была для них матерью, а другой мамы они просто не знали; старшие — кричали, вопили и протестовали разными другими способами, на какие были горазды, до тех пор, пока экипаж не скрылся из виду.

Даже миссис Бэрроуфилд расчувствовалась в самый последний момент прощания, хотя, скорее всего, переживала она главным образом за себя, поскольку лишалась такой ценной и безотказной помощницы. Хоть и были в этой женщине некие привлекательные черты, алчная и порочная сторона ее несчастной натуры их поглощала — так решил для себя мистер Фолкерк. Но как бы то ни было, Таре это расставание далось нелегко. Когда она смогла наконец вырваться из множества цепких ручонок и устроиться на сиденье в карете, по ее щекам градом текли горючие слезы.

Несколько минут она боролась с захлестывающими ее эмоциями, после чего, подавив рыдания, забормотала:

— Как же… что же… что же дети будут без меня делать? Я думаю… я знаю, что младшим придется голодать! И кто же их пожалеет, если они подерутся?.. Я не смогу о них не тревожиться… Я так к ним привыкла…

— Вот об этом я и хотел поговорить с тобой, Тара, — ответил ей тогда мистер Фолкерк. — Нет никаких сомнений в том, что дети плохо питаются, да и само здание пришло в полную негодность, чего, конечно, не следовало допускать.

Тара смотрела на него с такой тревогой в глазах, что он поскорее перешел к сути того, что хотел сказать.

— Словом, я отдал распоряжения, которые должны тебе понравиться и снять тяжесть с твоей души.

— Что же это… за… распоряжения? — судорожно всхлипнула Тара, все еще пытаясь справиться с рыданиями.

— Экономка в особняке Аркрейгов — пожилая, умудренная опытом женщина. Она помнит еще те времена, когда строился этот приют. Вдобавок она прислуживала герцогине Анне и знает, с каким душевным теплом и участием та относилась к бедным сиротам…

— Но со смертью герцогини все изменилось к худшему, — кивнула Тара, ладонями вытирая слезы, которые все текли и текли из ее синих глаз.

— Я так и понял, — не стесняясь своей печали, вздохнул мистер Фолкерк. — Так вот, миссис Кингстон займется тем, что наймет в приют повара, который будет покупать ребятишкам нормальную еду, и будет контролировать, как обстоят там дела.

Худенькое личико Тары просияло, а синие глаза наполнились радостью.

Для мистера Фолкерка не осталось никаких, даже самых малых сомнений в том, что бо́льшую часть денег, которые еженедельно передавали на нужды приюта поверенные герцога, миссис Бэрроуфилд тратила на свою неизменную выпивку. Что ж… При всех симпатичных чертах ее неуемной натуры и житейской смекалке эта страсть их все перечеркивала и сводила на нет… И он должен реагировать соответственно — в приюте следует навести полный и безусловный порядок. А миссис Бэрроуфилд пеняет пусть на себя — в ее должности непозволительно вести такой образ жизни, а он как управляющий герцога не имеет права и не хочет попустительствовать всему, что происходит в приюте. Там, где дети — независимо от сословий, — не место пороку.