Девушка чувствовала себя несчастной. Ее любовь можно было уподобить камню в груди, который рос, тяжелея день ото дня.

Любовь завладела всеми ее помыслами и ощущениями.

— Я люблю его! Я люблю его! — повторяла она как молитву в тысячный раз, чувствуя, что будет повторять эти слова до конца своих дней.

Через неделю после ее возвращения домой, когда они сидели за завтраком, принесли письмо, адресованное отцу.

Как обычно, всецело поглощенный своей книгой, он положил письмо на край стола, не выказывая намерения его вскрыть.

Одетта, побуждаемая некоторым любопытством, попросила:

— Пожалуйста, папа, открой письмо. Это, должно быть, гонорар от твоих издателей.

Она не верила тому, что говорила, однако единственным способом заинтересовать отца было упоминание о книгах.

Все другие проблемы и дела, относящиеся к деревне, приходу и миру за пределами Эденхема, оставляли его равнодушным.

— Скорее всего, это очередной счет для оплаты, — ответил отец с ноткой юмора. — Открой сама, дорогая. Я только хочу записать эту мысль, пока она не исчезла из головы.

Одетта взяла письмо со стола, отметив, что конверт изготовлен из дорогой пергаментной бумаги, и открыла его серебряным ножом для масла.

Сверху письмо было украшено величественным гербом.

— Это из Оксфорда, папа, — сказала она.

Он не ответил, так как был поглощен своими мыслями.

Тогда Одетта прочла письмо и внезапно вскрикнула.

Причем так громко, что отец поднял голову.

— Послушай, папа! Ты только послушай, что они пишут! — ликовала она. — Как замечательно! Это самое замечательное, что когда-либо с тобой случалось!

— Что такое? — равнодушно спросил он.

— Я уже сказала, письмо из Оксфорда. Ты победил в номинации на стипендию!

— Что ты говоришь? О чем ты говоришь? — недоумевал викарий.

Одетта встала из-за стола и подошла к нему сбоку с письмом в руке.

Склонилась над ним, пока он его читал.

Письмо и в самом деле оказалось замечательным.

Викарию сообщали, что среди стипендий, учрежденных Крайст Черч — его колледжем во время учебы в Оксфорде, — есть одна, которая присуждается ученым, занимающимся изучением древних религий и культур.

Книга викария «Влияние ведизма на цивилизацию» выбрана как наиболее весомое достижение в этой области.

Члены комиссии единодушно присудили ему ежегодную стипендию в пятьсот фунтов, чтобы он мог продолжать свои исследования.

Так как награждение состоится по окончании праздника Святой Троицы, декан Крайст Черч почтет за честь принять его в качестве гостя 14 июня сего года.

— Осталась одна неделя, — сказала Одетта. — Боже, папа, я так счастлива! Разве ты не понимаешь? Теперь мы богаты!

— Это действительно большая честь для меня, — тихо произнес викарий.

Он прочел письмо еще раз, словно не верил словам Одетты.

— Должно быть, мои издатели представили комиссии книгу без моего ведома, — заметил он. — У меня даже в мыслях не было, что они могут так со мной поступить.

— Как чудесно! Как здорово! — восторженно кричала Одетта. — Только подумай, как все изменится! Мы сможем позволить себе такие блага, о которых можно было лишь мечтать, — например, возьмем женщину из деревни в помощницы Ханне и, может быть…

Одетта запнулась.

Она уже была готова сказать: «Может быть, я смогу купить себе несколько новых платьев» — когда вдруг заметила, что отец не слушает ее.

Он неотрывно смотрел на письмо в своей руке.

Девушка была уверена, в этот момент он думает о своей книге и о том, что кто-то смог ее оценить, а не о материальных выгодах, которые принесет ему стипендия.

Вспоминая об этом эпизоде позже, Одетта поняла, что если б она не проверила содержимое конверта, то могла бы упустить одно важное обстоятельство.

Кроме письма, в конверте находился маленький листок с тремя вопросами: во-первых, желает ли викарий принять стипендию; во-вторых, принимает ли он приглашение остановиться в Крайст Черч; в-третьих, желает ли он привезти с собой в Оксфорд жену, сына или дочь.

Одетта написала утвердительный ответ на все три вопроса.

Когда отец в хорошем расположении духа отправился в кабинет перечитывать книгу, получившую награду, ей пришлось столкнуться с извечной женской проблемой: что надеть?

К счастью, у нее уже было прелестное платье в комплекте с коротким жакетом, которое подарила ей Эмелин.

Тем не менее ей не обойтись без вечернего платья.

То, которое она надевала в Париже на встречу с графом, ей уже недоступно.

Ах, если б она тогда знала об отцовской стипендии, то могла бы попросить Эмелин продать ей платье из серебристого газа.

Но уже слишком поздно.

Ханна тоже была озабочена этой проблемой.

— Вы не можете ехать в Оксфорд и ходить там на обеды со всеми этими донами в тряпье!

— Я не думаю, что они слишком уж элегантные люди, — улыбнулась Одетта. — Их больше интересует, что у людей в голове, а не что они носят на теле.

— Пока у вас не будет приличного платья — только через мой труп! — твердо заявила Ханна. — Мы поедем в Борн, купим там хорошей ткани и скопируем одно из платьев, сшитых для мисс Пенелопы.

Ханна буквально заразила этой идеей юную Одетту, которая в конце концов присоединилась к ней.

Однако она поймала себя на том, что ее не так уж сильно волнует, во что она облачится.

Будь каждый мужчина в Оксфорде подобен Адонису, ей все равно.

Они ничего для нее не значат.

Их лица для нее — пустое место, раз среди них нет человека, которого она действительно хочет видеть.

Вскоре они с Ханной отправились в Борн в коляске, запряженной Сноуболом.

В ней обычно разъезжал викарий, когда вспоминал о своих обязанностях в приходе.

Они долго добирались до рыночной площади.

Там фермерские жены продавали деревенскую провизию.

Многие улыбались, кивая головами Одетте и Ханне.

Но сегодня у них не было времени поболтать с фермершами.

Самой большой галантерейной лавкой в Борне считалась та, для которой в 1848 году Чарлз Ворт изготовил свои пресловутые пасхальные шляпки-капоры, а выручку от их продажи потратил на поездку в Лондон.

Одетте всегда хотелось узнать, какими были эти шляпки.

Наверное, очень живописными, с украшениями из кружев и искусственных цветов, кстати, модными и в этом году.

А может, они были громоздки и совсем не похожи на элегантные, маленькие шляпки, венчающие в нынешнем сезоне творения Ворта, или на его дерзкие шляпы с полями, вызвавшие сенсацию, когда его жена, Мари, впервые надела такую.

Ведь шесть лет назад женские шляпы с полями казались чрезвычайно мужеподобными.

Одетте рассказывали: как только Мари Ворт появилась в такой шляпе, в глазах всего Парижа это было то же самое, что женщина в брюках, так много в ней было мужской лихости и энергии.

Леди не должна обращать на себя внимание — гласило правило поведения, установленное строгими блюстителями нравов в обществе.

Однако принцесса фон Меттерних, слывшая поборницей передовых идей, не мучилась сомнениями на этот счет.

И когда Мари Ворт прокатилась в бойкой шляпе с полями по Парижу, она последовала ее примеру.

Не успели Одетта с Ханной войти в галантерейную лавку, как владелец и его помощники окружили их.

— Вы были в Париже, мисс Чарлвуд! — закричали они наперебой. — Вы видели Чарлза Ворта? Если нет, то, должно быть, слышали о нем?

— Я видела его и разговаривала с ним.

В ответ на эти простые слова послышались возгласы изумления и восхищения.

Потом Одетту засыпали вопросами, причем все говорили разом.

Как он выглядит?

Действительно ли он так популярен, как говорят?

Правда ли, что он сам делает примерки императрице, когда она заказывает у него платья?

Правда ли, что нынешняя мода так резко изменилась по сравнению с модой прошлого года? Правда ли, что с кринолинами покончено навсегда?

Одетта терпеливо отвечала на все вопросы, пока здравомыслящая Ханна не покончила с этой канителью, решительно заявив:

— Ну хватит, у нас больше нет времени. Мы хотим купить у вас самую лучшую ткань на вечернее платье. Мисс Чарлвуд едет в Оксфорд.

— В Оксфорд, мисс? Зачем вам туда ехать?

После этого, естественно, была предана гласности история официального признания викария в качестве ученого.

И Одетта с удовлетворением подумала, что через час эта новость распространится по всему городку.

Пусть знают!

Ведь долгое время лишь немногие могли оценить его, большинство же смеялось у него за спиной над его рассеянностью.

Теперь всем станет известно, какой он умный.

Жаль только, матери больше нет с ними.

Как бы она порадовалась этому событию!

Однако Одетте некогда было предаваться сожалениям.

Времени осталось лишь на то, чтобы шить день и ночь напролет.

Единственной тканью в Борне, выглядевшей красивой и дорогой, оказался бледно-голубой атлас.

Этот цвет так напоминал платье, в котором она была на маскараде, что девушка сначала хотела отказаться от покупки.

Затем подумала, что не сумеет объяснить Ханне, почему у нее нет желания носить платье из этой ткани.

К тому же чего-то подходящего в лавке было так мало, что выбора просто не оставалось.

Галантерейщик не смог подобрать им тюль того же цвета.

Но у него имелись ленты более темного оттенка, окаймленные серебром.

Ханна решила украсить ими платье таким же образом, как это сделал Чарлз Ворт: он использовал длинные ленты на одном из платьев Пенелопы.

Но тут как раз перед их уходом галантерейщик нашел некое подобие сеточки нежного голубого оттенка.