Все это было чистой воды нелепицей, но жизнь с Майей так подточила логику Акселя, что он не сумел подыскать достойных возражений. Она стояла, прижимая Алексу к груди, как щит, и это мешало зацеловать ее до головокружения и сбить с дурацкого хода мыслей.

– Меня касается судьба наших детей, – сказал Аксель. – Я не позволю подвергнуть их опасности. В данный момент недвижимость Пфайфера заморожена, и ничего нельзя предпринять, но когда условия будут благоприятнее...

– Аксель! – перебила Майя, баюкая ребенка. – Почему тебе непременно нужно беспокоиться? В смерти мистера Пфайфера нет ничего зловещего: он был найден со стаканом в руке и полупустой бутылкой спиртного. Родня раздула эту историю потому, что он якобы капли в рот не брал. – Внезапно она просияла. – Знаешь, что говорит Клео?

Он не горел желанием знать. Клео никогда не говорила ничего такого, что было приятно слышать.

– Что же?

– Что старик Пфайфер был нашим дедушкой!

Аксель откинулся в кресле и прикрыл глаза рукой. Так хотелось вернуться к простому, ясному и последовательному ходу если не жизни, то хотя бы беседы, но бесполезно было и пытаться.

– Не хватало только обвинения в убийстве, – проворчал он, – а мэр уж точно вас обвинит, если это выплывет. В браке у старика детей не было, значит, все его наследники – непрямые. У вас с Клео будут права на львиную долю имущества.

– О! – сказала Майя с интересом.

Акселя передернуло. Похоже, он только что обогатил ее арсенал еще одним мощным оружием.

– Забудь об этом! – сказал он строго. Ответом была сияющая, обезоруживающая улыбка, которую он называл про себя стопроцентно Майиной.

– А что такого? Мама понятия не имела, кто наш дедушка, так почему бы не этот милый старикан? Как приятно дополнить генеалогическое древо... – Она встретила свирепый взгляд и поспешно добавила: – Но можно и не дополнять!

– По крайней мере до конца расследования. Аксель почувствовал, как его засасывают удобные глубины кресла, и поспешил их покинуть. Возвращаться к делам день ото дня становилось все труднее.

– Клео сделает все, чтобы вернуть Мэтти! – крикнула Майя вслед.

Будто это могло его приободрить...

Динамики пробудились к жизни. Аксель расправил плечи и решительно перешагнул порог, думая: деторождение и секс – вот для чего нужны женщины. От остального их надо держать подальше.

И пока он шел к ресторану, в голове эхом отдавалось: секс, секс, секс...


– А, это ты, Китти! – буркнула Майя, скатывая простыни в ком и выбрасывая за дверь.

Приближалась полночь. Акселя все еще не было. Рыжий котенок, один из пяти (каждого звали Китти, потому что Мэтти не умел их различать), вылизывал лапку на платяном шкафу.

– Если ты такая чистюля, почему не вылизала заодно и эту комнату? – Майя вытряхнула подушку из наволочки, натянула свежую и с минуту яростно била кулаками, как боксерскую грушу. – Если он наивно полагает, что я буду ждать до утра!.. Что это, скажи на милость, за брак? – воззвала она к котенку. – В такой кавардак его калачом не заманишь... и вообще-то он прав.

Она оглядела комнату, где из каждой емкости свешивались предметы одежды и туалета. За всю свою жизнь Майя не износила столько вещей, сколько теперь имела в своем распоряжении, и потому не знала, что делать со всем этим добром. Даже рассортировать его для стирки и химчистки было задачей не для среднего ума. Непонятно, откуда бралось все это изобилие.

Столик с незаконченным мобилен занимал большую часть оставшегося места. Его бы унести, но краски быстро засыхают, если вовремя их не использовать...

Из гаража донесся звук поднимающейся двери. Нашел время, мрачно подумала Майя. Теперь решит, что вся эта суета с постелью – ради него! До сих пор она не верила в сексуальную неудовлетворенность, считала удобной отговоркой для сварливого характера. Она и теперь не собиралась в нее верить. Аксель Хоулм может отправляться прямиком в свою собственную кровать, а ей самое время выспаться. Надо бы приобрести табличку «Не беспокоить» и вешать на дверь.

Взбивая вторую подушку, Майя прислушивалась к шагам на кухне. Вот Аксель выключил свет, который, кстати сказать, она оставила гореть. А все потому, что сердилась. Школу, видите ли, можно и прикрыть, невелика потеря! А Клео навеки погрязла в наркотиках! Отсюда один шаг до того, что от нее никакого толку. Допустим, у нее нет докторской степени и денег тоже – да и не надо! Но толк от нее есть!

Хотя Майя намеренно оставалась спиной к двери, она ощутила присутствие Акселя, как только он встал на пороге. Словно для того, чтобы это подтвердить, мгновением позже до нее донесся легчайший запах его одеколона. Воровато глянув в зеркало, Майя увидела мужа: с пиджаком через плечо, ослабленным галстуком и растрепанной светлой шевелюрой. Утомленный, он казался еще красивее, еще сексуальнее. Вот он бросил пиджак в кресло, уже задрапированное парой платьев. Майя сильнее вцепилась в край простыни.

– Мэтти у себя? – осторожно осведомился Аксель и взялся за другой край.

– Он у Клео. Социальный отдел позволил взять его на выходные.

Это прозвучало сухо даже для собственных ушей. Мэтти, с печальными глазами уличного оборвыша, каким она впервые его увидела когда-то, занял в ее сердце прочное место. И там он должен был остаться навеки.

– Стивен тоже там? – еще осторожнее полюбопытствовал Аксель, расправляя угол простыни.

Господи, подумала Майя, нельзя же выглядеть так потрясающе, когда всего лишь заправляешь постель! Сердце, этот предатель, уже набирало обороты.

– Стивен вчера уехал в Нашвилл. Что-то насчет доводки альбома.

– Этого следовало ожидать, – заметил Аксель.

– Когда это работу ставили в вину? Котенок спрыгнул со шкафа на свежезастланную постель. Аксель подхватил его, выбросил в коридор на кучу грязного белья и прикрыл дверь.

– Я и не ставлю. На что ты теперь сердита?

– Ты бы рад распихать нас по коробочкам и хранить в вате! – огрызнулась Майя.

На что сердита, на что сердита! На то, что начала ждать еще много часов назад! На то, что хочет лечь с ним в постель! На то, что научилась желать того, чему раньше не придавала значения, – и правильно не придавала, ведь ничто не вечно! Сердита, как же! Она в ярости!

– Ладно, – сказал Аксель, берясь за брошенный ему край верхней простыни, – ты права. Мне нравится все раскладывать по полочкам. Чтобы каждая вещь была на своем месте. Так легче управляться с делами.

Он даже не притворяется, будто хочет ее понять!

– Люди – не вещи! – Майя бросила в Акселя подушкой. – Рыба не нуждается в гнезде! Это не сработает, и точка!

Расправляя простыню, Аксель пытался во все это вдуматься. Говорить с Майей было все равно что отгадывать сложный кроссворд. Где, черт возьми, ключевое слово? Однако последнее заявление было достаточно понятным, чтобы сжалось сердце. Если это не сработает, вина будет целиком его. Он все затеял, ему и расхлебывать.

– Рыба нерестится, – заметил он, – а это примерно то же, что гнездование. Когда рыба размножается...

Вообще-то он почти ничего не знал о рыбе, кроме того, что место нереста всегда одно и то же и что туда возвращаются вопреки всем преградам.

– О размножении и речи нет! – отрезала Майя, испепелив его взглядом. – Не в такое позднее время!

Аксель подавил смешок, из опасения, что вылетит в коридор следом за котенком.

– Сегодня был хлопотливый день, – объяснил он. – Удачно, что я сумел вырваться раньше двух часов ночи. Новый помощник еще не знаком с клиентурой. – Он аккуратно отогнул угол простыни, в то время как Майя яростно пихнула свой под матрац. – Если ты злишься из-за этого, то зря: я тебя честно предупреждал.

– А вот и не из-за этого! – Она швырнула поверх простыни одеяло. – Я злюсь, потому что проклятый ресторан застит тебе глаза! Что такое школа по сравнению с ним? А что важнее: учить детей или кормить пьянчужек?

Это уж слишком, подумал Аксель, расправляя одеяло.

– Мой ресторан приносит деньги! На них выстроен этот дом, куплен другой, в котором сейчас прохлаждается твоя сестрица, на них мы покупаем то, что едим! Одним учением сыт не будешь!

– Сытое брюхо к ученью глухо! – Майя рванула одеяло к себе. – И вообще, при чем тут еда? Всю жизнь, с самого первого класса, я мечтала устроить школу, в которую детям захочется возвращаться снова и снова, как в любящую семью!

Аксель махнул рукой на аккуратность и выпустил свой край одеяла. Главное, Майю удалось вызвать на спор. Вот если бы только она приводила солидные доводы, если бы оперировала близкими ему понятиями: цели, средства, затраты. Жизнь и семья – все это было слишком отвлеченным для восприятия.

– Я мечтала о школе, где к каждому ребенку будут относиться как с своему собственному, независимо от того, ходит он в кроссовках за сотню или в уцененных кедах! Ты не имеешь представления, насколько больше внимания получает ребенок из хорошей семьи, чем сирота! Того, кому по силам математика, осыпают похвалами, а к тому, кто на полях тетради рисует рыцарей и замки, относятся как к умственно отсталому! По-твоему, это справедливо? В каждом есть что-то свое, что можно развить, чему можно дать расцвести, даже если у него не заоблачный показатель интеллекта!

Майя кое-как побросала подушки на одеяло. Аксель оглядел результат ее усилий без всякого восторга, но от комментариев воздержался. Честно говоря, он не мог понять, к чему это – застилать постель в тот час, когда в нее пора ложиться. В пылкой тираде он слышал обделенного вниманием странного ребенка и мог понять ее вопреки тому, что сам принадлежал к «детям из хороших семей». Его часто хвалили за успехи, если не в математике, то в спорте. Никогда он не чувствовал себя инородным телом. Зато Майя знала, каково это.