Джесс! Настроение тут же улучшается. Она трещит как сорока: в Кейптауне здорово и весело, она решила на время завязать с мужиками. Слышу, как она затягивается сигаретой, и в организме просыпается прежняя тяга. Открываю дверь комнаты Гейба.

«…Ну я и сказала себе: что было, то было, Джесс…»

Под ее чириканье выискиваю глазами красно-белую пачку. Взгляд падает на книжную полку в углу. Ага. Коршуном пикирую на «Мальборо» и победоносно извлекаю сигарету.

«… Ты права, лучше полюбить и потерять, чем…» Би-ип.

Автоответчик обрывает ее на полуслове. Джесс такая. Не помню, чтобы она хоть раз оставила сжатое сообщение строго по делу. Зато следующий звонящий сухо рубит фразы. На поезд опаздывает, что ли?

«Здравствуй, Гейб…»

Какое огорчение. Я-то надеялась, что это будет Гейб собственной персоной.

«Это твой дядя…»

Ага, тот самый престарелый дядюшка, про которого Гейб мне все уши прожужжал. Прихватив зажигалку, собираюсь уходить. Можно было догадаться. У него американский акцент, но не такой резкий, как у Гейба. Забавная штука, но он говорит совсем как…

«Виктор…»

Максфилд, завершает голос у меня в голове.

Холодею. Виктор Максфилд — дядя Гейба? Мой жилец — племянник моего нового начальника? Стою совершенно опешив. А потом беспощадная истина сшибает меня с ног, как десятитонный грузовик.

Вот почему я получила работу.

Сообщение продолжается — что-то про новое место встречи сегодня вечером, другой ресторан, но я почти не слушаю. Я падаю, падаю — и падению нет конца. Так вот почему Гейб предложил написать в «Санди геральд». Вот почему меня пригласили на собеседование. Вот почему после шести лет безуспешных попыток… Мне становится дурно. Колени подгибаются, и, прижав ладонь к губам, я опускаюсь на пол.

Мать вашу…

— Эй, что с тобой?

Не знаю, сколько времени просидела на ковре, оглушенная грохотом, с которым башня моей мечты разлеталась в пыль. Подняв голову, вижу перед собой Гейба в мотоциклетной куртке.

— Что с тобой?

За те секунды, что я смотрю ему в глаза, шок и обида перерождаются в ярость.

— Сукин ты сын!

Глава 39

Гейб бледнеет.

— Что такое?

— Отлично знаешь, — огрызаюсь я, пытаясь подняться.

Картинка собирается из отдельных фрагментов, будто чудовищная головоломка: Гейб диктует письмо, излучая оптимизм, Виктор Максфилд принимает меня с энтузиазмом… Вспоминаю, как показывала ему свои фотографии и какую ощущала гордость, когда он их хвалил.

— Господи, какая же я дура… — В жизни, кажется, не испытывала такой злости.

— Ну-ну, успокойся… — начинает он меня увещевать, будто капризного ребенка.

— Успокоиться?! — Сама знаю, что ору, но не могу сдержаться. Во мне пульсирует алкоголь вперемешку с адреналином и яростью. Убийственное сочетание. — Да как ты смеешь мне такое говорить после всего, что сделал?

— Да что я сделал-то? — растерянно бормочет Гейб и ждет ответа, запустив пятерню в волосы. Наконец отворачивается со вздохом, бросает шлем на кровать. — Нормально, да? — ворчит он, снимая очки и устало потирая переносицу. — Я прихожу, а ты с порога материшь меня и даже не желаешь ничего объяснять.

В ответ я говорю только два слова:

— Виктор Максфилд.

Спина у него напрягается, он медлит секунду, затем поворачивается и смотрит мне в глаза:

— И что?

А взгляд виноватый.

— Хватит врать!

— Когда это я врал?

Ей-богу, я сейчас расплавлюсь от бешенства.

— Он твой дядя, — произношу без выражения и по его глазам понимаю — он понял, что разоблачен. — Я услышала на автоответчике его сообщение. Игра окончена. — Сказала как отрезала.

— Я не играл… — Он еще пытается защищаться, но его решимость слабеет.

— В самом деле? Сделал вид, что тебе пришла в голову гениальная мысль, изобразил восторг, когда меня пригласили на собеседование… Тебе бы в кино сниматься. Пари держу, что твоя Миа тебе в подметки не годится… — Шампанское обострило эмоции и развязало язык. Я готова к полномасштабной ссоре.

Но Гейб отказывает мне в этом удовольствии. Стиснув зубы, он смотрит прямо перед собой и качает головой, будто отрицая все, что слышит.

И еще сильнее бесит меня этим своим молчанием.

— Нечего сказать?

— Слушай, Хизер… Я понимаю, что тебя это могло слегка задеть, но, честно, ты уж очень раздуваешь…

Каково! Он еще и улыбается. Да он не воспринимает меня всерьез!

— Хватит обращаться со мной как с ребенком! — кричу я, смаргивая слезы отчаяния. — Раздуваю, говоришь? Для меня это все очень важно!

— Не волнуйся ты так… — делает он очередную попытку меня урезонить.

— Что я слышу! Да ты кем себя вообразил? Почему тебе взбрело в голову, что ты можешь распоряжаться моей жизнью? Господь Бог выискался! Это была моя мечта!

— Да знаю я! — Гейб тоже заводится. — Потому так и поступил. Ты ведь всегда этого хотела.

— Ноя не хотела так! Ты не понимаешь? Я хотела сама это заслужить. Хотела, чтобы Виктор Максфилд взял меня на работу, потому что посчитал отличным фотографом…

— Ты и есть отличный фотограф…

Пауза.

— Я не хотел, чтобы ты узнала, — тихо говорит он.

— Почему? Потому что знал, какая будет реакция? — Я уже охрипла.

— Нет. — Гейб внешне спокоен, но я вижу, чего ему стоит это спокойствие. — Ты действительно очень талантлива, Хизер. Ты показывала мне свои снимки, и я видел, что тебе просто нужен шанс… потому что нам всем нужен шанс. — Он запинается, кадык так и ходит вверх-вниз. — А потом ты сказала, что с детства мечтаешь работать в «Санди геральд», а мой дядя там главный редактор, я подумал — вот так совпадение. Ну ты представь — какова вероятность вообще? Это судьба.

— Судьба? Это не судьба! Это подстава!

Гейб сереет на глазах.

— Ты даже продиктовал мне то дурацкое письмо. Это у тебя шутки такие? — Жестокость с моей стороны, но мне уже все равно. — Так вот знай, если это розыгрыш, он ни фига не смешной!

Гейб каменеет; атмосфера между нами неуловимо меняется.

— Да уж конечно! — Его голос звенит от обиды. — У меня вообще несмешные шутки. Как ты сказала тогда на пляже? Я дрянной комик?

Неужели я и вправду так сказала? Я ежусь от собственной грубости.

— Неправда, я такого не говорила…

Он перебивает:

— Говорила. Так кто из нас двоих врун, Хизер?

Я молчу. На щеках у Гейба пламенеют два алых пятна.

— Ну и отлично. Поеду в Эдинбург, провалюсь там с треском, и пошло все…

Разговор изменил направление и грозит окончательно вырваться из-под контроля — как река, вышедшая из берегов.

— Это не так, я…

Он не слушает, а меня вдруг начинает тошнить. И голова кружится. Как мы до такого докатились? Сердце чуть не выпрыгивает из груди, и я со страхом гляжу на Гейба. Его голубые глаза смотрят сердито и огорченно, и больше всего на свете я хочу это прекратить. Перемотать назад. Вернуться к началу.

— Не только у тебя есть мечты, Хизер. — Он упорно тянет меня туда, куда мне совсем-совсем не хочется.

— Знаю… — шепчу я.

Боже, какой кошмар. Зачем я прослушала то сообщение? Зачем, как дура, накачалась шампанским? Я едва справляюсь с очередной волной дурноты.

— Ладно. Я ухожу, — мрачно говорит Гейб, и у меня сжимается сердце.

— В смысле?

— Соберу вещи. Я все равно хотел в следующие выходные съезжать.

Секунду колеблюсь. Если прямо сейчас попрошу прощения, то, наверное, смогу уговорить его остаться, а если он уедет, буду бесконечно об этом жалеть. Если не скажу что-нибудь тотчас же, Гейб исчезнет из моей жизни и я больше никогда его не увижу.

— Скатертью дорога.

— Отлично. Уеду рано утром.

Наши взгляды встречаются, но мы больше не видим друг друга.

Пошатываясь, встаю на ноги и тащусь к двери.

— Ты права…

Оборачиваюсь.

Гейб смотрит мне вслед, однако печаль на его лице сменилась чувством, которое очень напоминает презрение, и это страшно.

— Я совершил большую ошибку. — Голос у него тихий, но твердый, и я знаю — речь не про собеседование.

Собственная гордость встает мне поперек горла, но я проталкиваю ее внутрь. Нельзя допустить, чтобы он увидел, как я расстроена.

— Я тоже, — говорю с вызовом и, собрав остатки решимости, на негнущихся ногах выхожу вон.

Глава 40

Невыносимо яркий луч солнца, просочившись сквозь щель в жалюзи, кнутом хлещет по сомкнутым векам.

— М-м-м… — жалобно мычу я.

Билли Смит, мяукнув, спрыгивает с одеяла.

Не помню, когда у меня последний раз было такое похмелье. Что ж это я пила? Затуманенный мозг кое-как пытается соображать. Минуту спустя ответы выпадают передо мной, как три одинаковые картинки в окошечках «однорукого бандита». Шампанское. Шампанское. Шампанское.

О черт. Гейб.

Вспомнив нашу ссору, сажусь на кровати, отчего комната начинает кружиться, потом неуверенно выбираюсь из постели. Ноги путаются в одежде, беспорядочно разбросанной по полу, я тянусь к халату. В зеркале гардероба отражается бледная перемазанная физиономия. Вот и верь после этого в водостойкую тушь.

Память безжалостно возвращает меня в предыдущий вечер. Сообщение на автоответчике… Виктор Максфилд — дядя Гейба… Я бросаю Гейбу в лицо оскорбления… Страдальчески морщась от тупой головной боли, шлепаю босиком в кухню.

Как ты сказала тогда на пляже? Я дрянной комик… Дверь его спальни приоткрыта, и, внутренне сжавшись, я толкаю ее.