Александра Поттер - Мечтай осторожнее

Фу-у! Какое счастье! Черт, я в бешенстве!

— Какого хрена?! — ору. — Я от страха чуть не умерла!

— Да ладно тебе, я пошутил.

— Пошутил?! Я думала, ты утонул!

— Я упал с доски и вынырнул с другой стороны бухты.

— Но я искала тебя, кричала… — К глазам подступают слезы, и я злюсь еще больше.

— Давай еще, Хизер, тебе идет злиться!

— Вовсе не смешно!

— Очень даже смешно. Забыла, что имеешь дело с профессионалом? — фальшиво возмущается Гейб. — Я ж комик!

Вот сейчас мне бы молчать в тряпочку.

— В том-то и дело!.. (Естественно — какое там «молчать».) Терпеть не могу эстрадных комиков.

Как только эти слова слетают с языка, мне тут же хочется поймать их и запихнуть обратно.

Пауза.

— Терпеть не можешь комиков? — изумленно тянет Гейб. — И мои шутки тебе не нравятся? Тебе не смешно?

Черт, черт, черт. Может, сделать вид, что я не всерьез? Нет, поздно. Смиренно мотаю головой.

— Что, совсем не смешно?

Я наклоняю голову, боясь встретиться с ним взглядом, потом все-таки смотрю — и вижу перед собой человека, обиженного до глубины души. Чертов мой длинный язык. Ну зачем было это говорить? Какая же я дура.

Я мысленно крою себя на чем свет стоит, распаляясь все больше, а Гейб… откидывает голову и разражается хохотом. Он буквально ревет от смеха, во все свои тридцать два безукоризненных зуба.

Я хлопаю глазами, а он, отсмеявшись, хватает меня за руки:

— Может, я и несмешной, но ты, Хизер Хэмилтон, — это просто уржаться.

Издевается?

— Я думала, тебя в живых нет!

— Понимаю, прости. Дурака свалял.

Гейб поднимает доску, и мы медленно возвращаемся к автостоянке. В молчании — пока Гейб не поворачивается ко мне, подняв брови:

— Послушай, а почему тебе не нравятся мои шутки?

Вот прицепился, теперь в покое не оставит. Сказать, что ли? Конструктивная критика еще никому не вредила. Глядишь, потом еще благодарить меня будет.

— Я видела, как ты репетируешь, и мне кажется, тебе совершенно ни к чему прикидываться другим человеком.

Как говорится, ты мне друг, но истина дороже.

— В смысле? — Гейб выглядит оскорбленным, и я начинаю сомневаться, что истина мне так уж дорога.

— Ты строишь из себя эдакого злобного пессимиста, которому весь мир не угодил. Сигарета в зубах, ужимки, бородатые анекдоты…

Раз уж начала, Хизер, иди до конца…

— Комик и должен быть злобным пессимистом!

— Но ты-то не такой. Характер у тебя легкий, ты обычно доволен жизнью и ко всему готов. — Я позволяю себе улыбочку. — Американец как-никак. Первое, что произносят в вашей стране дети, — не «мама», а «все о'кей»!

— Но роль обязывает! — упорствует Гейб.

— Вот именно. Это роль. А почему бы тебе не быть самим собой?

— На каждом сеансе спрашиваю об этом своего психоаналитика. Уже кучу денег спустил, — острит он. — Хм… Ну, не знаю. Я об этом не думал, но… Наверное, я просто не верю, что могу веселить людей таким, какой есть.

— А по-моему, ты очень забавный такой, какой есть. Плюнь на анекдоты, говори о себе!

— Кому это интересно?

— Попробуй — узнаешь.

Гейб достает полотенце из-под сиденья мотоцикла и, устроившись на каменной ограде, вытирает голову.

— Для человека, который терпеть не может эстрадный юмор, у тебя немало соображений по этому поводу.

Я пожимаю плечами:

— Извини. Длинный язык меня вечно подводит. В другой раз сразу скажи, чтоб заткнулась.

Он хохочет.

— Ну, что теперь?

— А чего бы тебе хотелось?

— Да что угодно, ты ж сама сказала — я ко всему готов.

Язык чешется отпустить какую-нибудь двусмысленную шутку, но на этот раз я успеваю его прикусить.

— Время до обеда навалом, могу устроить тебе экскурсию по деревне? Хочешь?

— Супер. То есть я буду глазеть на местные достопримечательности, как самый настоящий американский турист?

— А ты и есть американский турист, — поддразниваю я.

Он швыряет в меня скомканное полотенце:

— Заткнись, Хизер.

— Это моя школа.

— Bay! Клевая. Кукольный домик.

— Само собой. Это вы в Штатах больны гигантизмом, — парирую я дружелюбно. — Твоя-то школа небось с футбольное поле?

— Не-а, я ходил в «Венецианскую среднюю». Помнишь фильм «Бриолин»?

— У вас, что ли, снимали?

— Ага.

— Ух ты. Шикарно.

Гейб прыскает.

— А что смешного?

— Поверь мне, «Венецианскую среднюю» можно назвать какой угодно, только не шикарной.

Поднявшись на крутой холм, проходим мимо почты, стены которой украшены кашпо с цветами.

— То есть, по-твоему, в Порт-Исаак интереснее, чем в Голливуде?

На карнизе ближайшего домика пригрелась сонная полосатая кошка. Низенькая старушка, прихрамывая, выходит на крыльцо с сумкой для продуктов.

— Приезжай как-нибудь, сама посмотришь.

У меня, кстати, есть свободная комната.

— Ой, не искушай.

— Придется, конечно, установить правила… — ухмыляется Гейб, и я краснею, вспомнив свою безразмерную инструкцию по пользованию жилплощадью.

— А вот здесь у меня случился первый поцелуй! — Я торжественно указываю на раскидистый дуб в дальнем конце поля. — Мальчика звали Себ Робертс, и мне было тринадцать.

— Потрясное местечко для первого поцелуя. А у меня все случилось дома, и нас застукала мама. Сижу весь из себя взрослый, щупаю лифчик Хопи Смит под футболкой, а тут мама нарисовалась. В жизни так стыдно не было.

Я смеюсь и тут же грустнею.

— Помню, как мне хотелось побежать домой и рассказать маме про Себа, но она умерла за год до того…

Гейб сжимает мою ладонь:

— Эй, прости, я не подумал.

— Все в порядке. Просто иногда — вспомнишь какой-нибудь пустяк, и нахлынет…

Мы задумчиво рассматриваем дуб, его могучий ствол — шершавый и узловатый. Он здесь уже много лет и простоит еще долго.

— К счастью, со мной был отец. Он стал для меня второй мамой. Когда я была девчонкой, у меня не было от него секретов, я все ему рассказывала. Да и сейчас тоже. Мы очень близки.

— Отсюда и проблемы с мачехой?

Мы спускаемся по склону холма.

— В смысле?

— Ну, третий лишний, все такое.

— Не в этом дело. Она сама по себе противная. Холодная, надменная. Мы никогда не ладили.

— Но отцу-то она нравится.

— Видимо, да. Не знаю почему. Мама была такой жизнерадостной, все время смеялась, шутила. А Розмари зануда, вечно пилит его: сделай то, сделай это… Меня это бесит.

— Может быть, так она выражает свою любовь?

— Оригинальный способ, — ворчу я. — Ладно, сменим тему. — Мы останавливаемся перед пабом «Герб барсука». — Ты как, нагулял аппетит?

— Что за вопрос? Да я бы слона съел.

— Ну, слонов здесь вряд ли подают, — смеюсь я. — Но могу предложить «обед пахаря»[60].

— Что еще за фигня?

Я тяну за ручку и придерживаю дверь, чтобы Гейб мог войти.

— Сейчас сам узнаешь.

Сделав заказ, мы выносим две кружки сидра в садик, где за деревянным столом в полном составе уже обедает моя семья.

— А мы-то гадали, где вас носит, — рокочет Лайонел, не отрываясь от сыра и маринованных овощей.

— Мы встали пораньше, Гейб хотел испробовать здешнюю волну. — Я ставлю свою кружку на стол и чмокаю Лайонела в щеку.

— Ну и как прилив по сравнению с Калифорнией? — Голова Эда выныривает из-за спортивного раздела «Санди таймс». Судя по заголовку, раздел целиком посвящен английской сборной.

— Потрясный.

— Хорошая волна? — встревает Майлз с видом эксперта, хотя я-то знаю, что он в серфинге полный ноль. Аннабел сидит рядом с мужем, у каждого в руках по близнецу на детских «вожжах», и выглядят счастливые родители, как всегда, замученно.

— Ну-ка, подвинулись! — командует Лайонел, заметив, что мы мнемся в нерешительности.

— Ничего, можно и там присесть, — киваю я на соседний столик, из-за которого как раз поднимается парочка.

— Вот еще! Семья должна обедать вместе.

Все послушно сдвигаются, освобождая место… рядом с Розмари. Черта с два я с ней сяду! С кем угодно — только не с ней. К счастью, Гейб первым опускается на скамью.

— Пора нам обнародовать наши отношения! — прикалывается он, а моя мачеха краснеет, промокая салфеточкой матово-розовые губки.

— Два «обеда пахаря» с сыром чеддер! — В садик, держа на весу два огромных блюда, выходит официантка с обветренным лицом. Мы машем ей, и она ставит блюда перед нами.

Гейб таращит глаза и поддевает вилкой маринованную луковицу:

— Это что?!

— Попробуй. Тебе понравится.

Он с храбрым видом откусывает, и все за столом замолкают. Громкий хруст, а затем:

— О-о-о! Вы это ради удовольствия едите… или в качестве наказания?

Взрыв хохота. Видели бы вы его лицо — такое зрелище ни за какие деньги не купишь. Я так смеюсь, что на глазах выступают слезы. Тянусь за салфеткой и вздрагиваю, услышав:

— Хизер?

Кто это?

— Джеймс!

Смех застревает у меня в горле. Наконец удается выдавить:

— Что ты здесь делаешь? Ты разве не в Париже? — добавляю быстренько.

— Удалось вернуться пораньше.

— Но как…

— У меня был адрес, и я поехал прямо к вашему дому. Там никого, и я решил, что вы в пабе: воскресенье, время обеда, все такое…

За столом воцаряется тишина, но я кожей чувствую, что мои родные переглядываются, и представляю себе всю картину: я, Гейб и остальные — шутим, болтаем, смеемся в тесном семейном кругу… Что ж ты сидишь как приклеенная, Хизер? Надо подпрыгнуть и броситься Джеймсу на шею. Мне полагается быть в восторге: ведь он приложил столько усилий, ради меня преодолел такой путь.