Кимбра только-только закончила делать начинку для шарлотки с корицей и изюмом, когда за окном раздался стук копыт. Выглянув, она увидела, что это вернулся брат.

Хоука не было две недели. Он провел это время при королевском дворе. Отряхнув руки от муки, Кимбра вышла поприветствовать брата и нашла его усталым и погруженным в свои мысли. Ее теплая улыбка несколько развеяла уныние Хоука. Он бросил поводья конюху, раскрыл сестре объятия и с ходу спросил о здоровье. Тон его был, по обыкновению, ласков, лицо прояснилось, но глаза остались тревожными.

Кимбра припомнила дорогу из Скирингешила. Их отношения с Хоуком тогда достигли точки конфликта. Она кричала на брата, обвиняла его в вероломстве, угрожала никогда больше ему не доверять, умоляла повернуть корабль назад и клялась в страстной любви к Вулфу. Все было напрасно. Хоук настаивал на том, что события последних дней помрачили Кимбре рассудок и она слепо верит в свою собственную выдумку. Лишь позже, когда она замкнулась в беспросветном отчаянии, он вынужден был признать, что чувство, в которое он упорно не желал верить, на самом деле существует.

Но возвращаться было поздно — зима дышала им в спину. Укрытая в Хоукфорте от снегопадов и метелей, Кимбра глубоко страдала душой, так что в конце концов Хоуку пришлось подыскивать ключик, чтобы разговорить ее. Он начал рассуждать о ее супруге. Хоук понял, что ошибался в Вулфе. Неизменно честный, в том числе с самим собой, он признал совершенную ошибку. Но признать было мало, следовало еще исправить. И вот теперь Хоук искал для этого пути. Тем не менее его главной целью оставалось благополучие сестры, так что ее великодушное прощение принесло ему немалую радость.

— Я здорова, — сказала Кимбра, когда они в обнимку шли через двор. — А ты?

— Насколько это возможно после такого визита. Король Альфред из тех, кто отлично обходится без сна и пищи. Ему не понять, что другим все это необходимо. Вообрази себе: за столами, что ломятся от яств, никто не успевает положить себе в рот ни кусочка, потому что надо поддерживать разговор о насущных делах государства.

— Бедный ты, бедный! — поддразнила Кимбра. — И впереди ни малейшего просвета! На стол подадут не раньше, чем ты расскажешь мне о политике, модах, а главное, каков придворный лекарь и какими лекарствами он пользуется. Надеюсь, ты не забыл про книги?

— Я привез их четыре, одну переписал для тебя сам король. Он сердечно благодарит за пилюли и сожалеет, что ты не вручила ему их лично.

— Ты объяснил почему?

Хоук кивнул, бросил взгляд на выпуклый живот сестры, заметный даже под плащом, и вздохнул:

— Объяснил, конечно. Мы вернемся к этому разговору весной.

Весной, когда моря снова станут судоходными. Тогда, быть может, придет конец ожиданию. Только тогда она узнает, есть ли будущее у любви, которую она носит в себе так же бережно, как и дитя.

Кимбра запрокинула лицо к бледному зимнему солнцу. Хотя на небе не было ни облачка, шел мелкий снег. И лишь с крыши конюшни, где пригревало всего сильнее, свисала пара тонюсеньких сосулек.

Глава 25

Ласточка вцепилась коготками в край гнезда, сунула гусеницу в один из пищащих, вечно голодных клювиков и снова унеслась на промысел. Кимбра проводила ее взглядом и медленно поднялась из кресла, держась за ноющую поясницу.

Солярий был полон солнца. Все окна были распахнуты, ветерок то и дело врывался внутрь, принося сочный запах оттаявшей плодородной земли.

Двор замка, куда солнце заглядывало несколько позже, был еще полон ночной прохлады и сырости. В его самых укромных уголках до сих пор притаились кучки грязного снега, но зима осталась в прошлом. В округе вовсю хозяйничала весна.

В противоположном конце просторного солярия собрались жены командного состава небольшой армии Хоука. Они шили и сплетничали под неусыпным оком Доры. У Кимбры не было ни малейшего желания вливаться в их круг.

Надо сказать, у нее не было вообще никаких желаний, за исключением ходьбы взад-вперед с рукой на пояснице. Боль началась прошлой ночью, и поначалу Кимбра не придала ей значения. Тогда она просто мешала уснуть, теперь начинала по-настоящему раздражать.

— Что, болит сильнее? — спросила Мириам.

Последние несколько дней нянька почти не отходила от своей подопечной, даже перетащила свой тюфяк к изножью ее кровати.

— Да нет, болит все так же.

Кимбра положила обе руки на живот и оглядела себя без всякого удовольствия. Где-то под этим холмом должны были находиться ноги, но увидеть их не было никакой возможности. Почти весь срок Кимбра оставалась довольно стройной, разнесло ее только за последние недели.

— Близятся роды, — заметила Мириам с довольным смешком.

— Нет, что ты! — Кимбра была по-настоящему изумлена подобным предположением. — Это бы означало, что я…

Она запнулась, зарделась румянцем, но подавила смущение, вспомнив, что лекарь не должен выказывать девическое смущение при упоминании о простых житейских вещах.

— Это означало бы, что я забеременела в брачную ночь! Не думаю, чтобы это было так.

— Она не думает! — сказала Мириам, обращаясь как будто к стороннему наблюдателю. — Но и не знает наверняка. — Ее глубоко посаженные глаза заискрились смехом. — Могу поклясться ей было не до раздумий на эту тему!

— В самом деле! Мои недомогания никогда не были регулярными.

Кимбра вспомнила свое безмерное смущение, когда выяснилось, что она беременна. А еще врачеватель, целительница! Ей бы следовало разбираться в своем организме не хуже, чем в чужом.

— Ничего странного, — заметила чуткая Мириам. — Вы слишком сильно чувствуете за других, на себя просто не остается сил.

— Возможно, ты и права, — рассеянно ответила Кимбра. — Главное, что я чувствую свое дитя. И мне кажется, что ему еще не время появляться на свет.

Нянька не сказала ни слова, просто ниже склонилась над шитьем, скрывая улыбку. В руках у нее была распашонка.

День близился к полудню. Мало-помалу солнце разгоняло туман, в том числе и над морем. В бухте над волнами кружились чайки, добывая пищу для птенцов. Какое-то время Кимбра следила за их бросками к воде. Она смутно ощущала присутствие других, но не придавала ему значения, пока не почувствовала нечто странное. Она обернулась.

Самая молоденькая из женщин смотрела в окно с таким видом, словно за ним проплывал дракон.

— Чт-то это?..

Женщины дружно повернулись.

— Не знаю… — начала другая, но вдруг ахнула и зажала рот обеими руками.

— Сколько их! — прошептала самая молодая.

Все бросились к единственному окну солярия, которое выходило на открытый океан. Замешкавшаяся Дора протолкалась сквозь толпу, пару мгновений стояла, вытянув шею, потом повернулась. На ее желтоватом лице застыл ужас. От ее вопля заложило уши:

— Викинги! Викинги!!! Нам конец!

Кимбра тоже закричала, но не потому, что поняла смысл услышанного. Ее полоснула опоясывающая боль такой силы, что пришлось согнуться вдвое. В тот же миг между ног хлынул целый поток влаги.

— В чем дело? — осведомилась Дора с большим неудовольствием.

Но драматический момент был испорчен, и женщины повернулись от окна. Мириам быстро поднялась, бросилась к Кимбре, но прежде покосилась на дальнее окно.

За ним виднелась морская даль, все еще туманная, и из тумана выскальзывал корабль за кораблем. Их было не меньше полутора дюжин, и каждый показывал драконью морду на носу. Только у викингов были такие корабли. Они шли на веслах и были так близко, что можно было различить гребцов.

С башен замка доносились звуки рожка: часовой трубил тревогу. Мужчины, женщины и дети бежали к распахнутым воротам, гнали перед собой скот, тащили самое ценное. Хоук, спешно пристегивая меч, распоряжался во дворе.

— В самом деле викинги, — сказала нянька без особого удивления. — Твой муж-северянин вот-вот появится… — Она оглядела Кимбру, которая пыталась отдышаться после схватки, и удовлетворенно добавила: — И его ребенок тоже.

Дальнейшие несколько минут в солярии царила полная неразбериха. Раздираемые желанием помочь роженице и страхом перед тем, что близилось с севера, женщины бестолково метались по залу. Мириам положила этому конец. Она вытолкала Кимбру из солярия, на ходу раздавая приказы, словно всю жизнь только этим и занималась.

— Кто-нибудь, передайте лорду Хоуку, что роды начались и что его племянник… ну, или племянница уже сегодня появится на свет. Вы вдвоем, марш на кухню за горячей водой, а вы втроем — за чистым тряпьем! Да поспешите, у нас уйма дел!

Сообразив, что ребенок просится на свет Божий, не считаясь с опасностью, женщины опомнились, и их суета стала наконец осмысленной. Только Дора осталась у окна. Она ощущала глубочайшее удовлетворение, которое с трудом удавалось скрыть под маской страха.

Настал час, когда глупцы получат по заслугам, думала она. Получат за все разом: за отказ чтить ее и превозносить ее заслуги, за неспособность видеть в ней избранное существо. Ничтожества! Все, все! Ей было судьбой предназначено стать королевой и подругой жизни тому, кто заслуживал власти не в пример больше, чем этот жалкий Альфред, — мужчине достаточно умному, чтобы прислушиваться к ее советам и следовать им без колебаний. Но что-то пошло не так, вся затея кончилась крахом, и теперь ей остается только быть благодарной за подачки сводного брата. А между тем ей хорошо известно, что Хоук о ней думает. Проклятый, ненавистный! Ну ничего, он тоже получит свое. Скоро прольется кровь, а недостойные простятся с жизнью. Но только не она. В этой суматохе она ускользнет невредимой и получит все, что ей причитается. Только незаурядной личности могло прийти в голову расстроить возможный брак, а с ним и недостойный военный союз. Только удачливый человек мог без помех выкрасть печать. А какие сочные выражения были в том письме! Чего стоит один «грязный варвар»!

Доре вдруг пришло в голову, с каким наслаждением она будет лицезреть гибель тех, кто ее не оценил. Она повернулась наконец от окна, желая видеть панику, ужас, беготню. Но солярий давно опустел. Дора была одна. О ней просто забыли.