— Я один, — заплакал он, — совсем один. Она была единственной, кто любил меня, и она ушла.

Стефан все плакал о своей потере. Рэннальф был очень смущен. Никогда прежде никто не призывал его для утешений, а способы утешения собственных детей он не считал подходящими для короля. В большой растерянности он молча стоял рядом.

— Благодарение Богу, — выдавил Стефан после нескольких минут безудержного плача, — ты, по крайней мере, не говоришь банальностей и не цитируешь Библию. Она сейчас на небесах, сказали мне монахи. Я это знаю. Разве она не была лучшей женщиной в мире? Но она не со мной, а она так нужна мне!

— Мы все переживаем смерть королевы, — тихо сказал Рэннальф. — Она нужна нам всем, милорд. Я не могу утешить вас. По правде говоря, у меня на сердце слишком тяжело, чтобы говорить банальности, а Библию я совсем не знаю.

— Ты был ей дороже многих. Она всегда тепло говорила о тебе.

Рэннальф знал, что королева была ему хорошим другом. В последние годы она противилась планам Юстаса уничтожить Рэннальфа. Вдруг он понял, что время суда над ним еще не пришло, как он надеялся. Если Юстас не встретился со своим отцом, у него еще не было возможности повлиять на Стефана.

— Разве ваш сын не здесь? — спросил Рэннальф, когда Стефан, по всей видимости, погрузился в себя.

— Он здесь, — ответил король. — Я сильно обманулся в нем. Он никогда не любил ни ее, ни меня. У него даже нет времени посидеть со мной. Единственное, о чем он думает, — это поход во Францию. Он провел весь день, тот день, когда получил известие о смерти матери, совещаясь о деньгах, вооружении и людях.

— Да, но это лучше, чем сидеть и плакать в углу. Король и Рэннальф одновременно обернулись, услышав резкий голос. Бросив взгляд на лицо Юстаса, Рэннальф понял, что суждение короля было, как обычно, не правильным. Покрасневшие глаза Юстаса говорили о бессонных ночах, а горькие складки на юном лице — о глубокой скорби.

— Подходят ли слезы слабости для эпитафии великой женщине? Она не просто умерла, она была убита!

— Что? — воскликнул Рэннальф, вскакивая.

— Бесспорно, это проклятый Анжуец убил ее, как будто он пришел сюда и воткнул нож ей в грудь. Утверждаю, что моя мать была убита, — голос Юстаса дрожал от волнения. Он говорил, кусая губы.

Стефан уронил голову на руки и заплакал снова.

— Если кто и убил ее, то это я. Она много трудилась, больше, чем самый ничтожный работник на наших землях. Я не давал ей передохнуть. Ее силы были подорваны. Я понимал это, но снова обращался к ней со своими бедами.

Лицо Юстаса задергалось. Он знал, как сильно разрывал материнское сердце, нарушая ее покой последние два года. Его чувство вины возопило, но он не мог выразить это или найти облегчение в самобичевании и признании вины, как его отец.

— Все мы исполняли наш долг, — сказал он заплетающимся языком, — но она одна никогда не ошибалась. Нам ее недостает. Ее планов, ее мудрости, которой она учила нас. Мы всем этим пренебрегали. Давайте, по меньшей мере, успокоим ее душу, уничтожим Анжуйца. Это будет нашим искуплением за долгие годы ее борьбы.

— Ты не можешь думать ни о чем, кроме убийства? Ты не можешь даже отдать дань уважения своей матери?

— Это не вопрос приличий! — воскликнул Юстас. — Я отомщу тем, кто причинял ей боль!

— Убей тогда меня! — завопил Стефан. — Я больше всех ее мучил. Я буду решать, пойдешь ли ты на Францию. Посмотрим, кто окажет тебе помощь без моего слова.

Рэннальф отошел к окну, чтобы не вмешиваться. Сердце его ныло от боли. Невероятно, но уже сейчас они готовы перегрызть друг другу глотки. Но ссора была порождена любовью, а не ненавистью. Стефан не хотел, чтобы Юстас подвергался опасности во Франции. Если Юстас желает править Англией, его отец должен дожить до его возвращения. Несмотря на все старания Стефана, Юстасу придется идти на Францию. Для страны это хорошо, а для Рэннальфа — спасение. Рэннальф знал, что Юстас смел и безрассуден. Если за ним никто не будет приглядывать, он наверняка не вернется домой из этого похода.

— Хорошо, Соук. Надеюсь, у тебя есть что сказать. Несомненно, ты тоже считаешь меня черствым сыном. Это должно совпадать с твоими тайными намерениями.

Рэннальф медленно повернулся.

— У меня нет и никогда не было тайных намерений, Юстас. Простите меня, монсеньер, но я всегда честно высказывал свое мнение. Я могу уверить вас, что не считаю вашего сына черствым или безрассудным. Сейчас опасные времена, и королева была почти единственной, кто нес добро нам всем.

— Почему на нее смотрят свысока даже после ее смерти? — вскричал Стефан.

— Нет, милорд, ее никогда не презирали и не смотрели на нее свысока даже ее враги. Все уважали Мод. Каждый, с кем я разговаривал, чувствовал, что дурно устраивать совет сразу после ее погребения.

— Не сомневаюсь, что ты говоришь это с определенной целью, — проворчал Юстас, более взбешенный поддержкой Рэннальфа, чем если бы тот возразил ему. — Я знаю эту цель. Ты собираешься посадить меня в седло с жаждущими новых завоеваний и богатства сынками моих подданных, вместо того чтобы предоставить мне ополчение из верных вассалов. Это твоя цель, так, мой дорогой друг?

Итак, кто-то донес Юстасу о совещании в Слиффорде. Шпион проник в дом. Лестер, Уорвик или Нортхемптон? Это не имело значения, так как Рэннальф хотел поставить этот вопрос на совете. С поддержкой Лестера, Уорвика и Нортхемптона он надеялся, что получит согласие и главных лендлордов страны, и Стефана. Юстасу придется согласиться, или он останется ни с чем.

Преждевременное раскрытие плана расстроило Рэннальфа. Он теперь в одиночку должен доказывать свою правоту безрассудному юноше, и этот спор может настроить Стефана против него.

— Я никогда не делал секрета из этого, — начал он, — и не считаю помехой, если, как ты говоришь, алчущие и жадные до денег юноши будут участвовать в этом походе. Нормандия, являющаяся бедствием для нас, станет нашей союзницей, так как они будут с большим пылом сражаться против Анжуйца, чтобы получить то, что не могут взять здесь. Подумай, Юстас, это дешевое вознаграждение за преданность — чужая земля. Пусть у них останется то, что они завоюют. Это не твоя потеря.

— Но это потеря для моей армии. Когда их утробы насытятся, они удерут, и я останусь один.

— Нет. Когда у них появится немного, они начнут сражаться за большее. Даже если бы это было и так, то ты скорее останешься без армии с вассалами, которые не хотят сражаться, чьи сердца и умы остались дома. Насколько ты знаешь, они обязаны участвовать в войне только сорок дней. Как только их время закончится, они оставят тебя.

— Разве я не защищаю их земли от тех, кто покушается на них, даже из других государств? Рэннальф хрипло рассмеялся.

— Ты никогда не убедишь их в этом. Никого, даже меня не заставишь поверить в то, что Генрих собирается вытеснить нас с нашей земли.

— Предатель! Ты собираешься объявить это моему отцу?

— Почему бы и нет? — сказал Стефан с горечью. — Никто не беспокоится обо мне. Ты разрушил здоровье матери, ты уничтожил его, усиливая раскол среди тех, кого она старалась сплотить. Ты пойдешь во Францию и умрешь там. А я умру с горя. Почему Соук не должен рассчитывать на Генриха?

Это было так похоже на правду, что Рэннальф побледнел. Ссора разгоралась, но он не мог говорить, во рту у него пересохло и губы не раскрывались. Было бы честнее открыто перейти на сторону противника, отказаться от присяги и стать мятежником. И навсегда навлечь позор на свою семью! Нет, лучше отдать душу дьяволу! И в любом случае, это выбор не для него. Будет ли он помогать или препятствовать, Юстас все равно склонит отца на свою сторону и пойдет войной на Францию.

Глава 10

Король восседал на троне. Его глаза налились кровью, лицо опухло от слез. Он был в бешенстве. Три недели прошло, как похоронили Мод, и двор переехал из Феверхэма в Лондон. Однако те, кого он ожидал, не приехали ни в Феверхэм, ни в Лондон. Три бесконечные недели ожидания переполнили чашу его терпения. Редко добродушный Стефан впадал в такую ярость. Когда это случалось, он был непредсказуем. Бароны, находящиеся в зале, наблюдали за ним с осторожностью и волнением. Что касается тех, кто знал, чем вызван его гнев, то их волнение усиливалось от недоумения, что же он собирается делать. Им не пришлось долго недоумевать. Предупрежденные резким жестом, они стояли и слушали, пока королевский глашатай зачитывал список баронов, обязанных приступить к воинской службе и предоставить определенное число воинов, необходимых королю для ведения войны.

Список был длинным. Каждый откликался на свое имя, подтверждал или отказывался от сроков. Из-за сегодняшнего настроения короля почти никто не отказывался. Некоторые тихо ворчали, а многие начали перемещаться с места на место. Пока глашатай монотонно бубнил, прерываемый отрывистыми ответами, людская масса незаметно разделялась на группы, связанные узами крови, дружбы или почтения. Как будто люди находились на ратном поле и собирались вокруг своих знамен.

Наиболее заметным было не единодушие ответов, а мертвая тишина и возрастающее напряжение каждый раз, когда называли имя отсутствующего барона. Обычно эта процедура сопровождалась громкими криками и объяснениями типа: «Его жена слегла, я отвечу за него». Сейчас ответа не было, только замешательство на унылых лицах. Люди еще теснее сближались, опустив глаза.

— Вильям, граф Глостерский! — выкликивал глашатай. — Рэджинальд, граф Корнуолльский!

Ответа не было, лишь тихий вздох кого-то из присутствующих.

— Рэннальф, граф Честерский!

— Изменники! — завопил Стефан, вскакивая на ноги. — Они изменники, и я не собираюсь дальше выносить их предательства! До сих пор я жил в мире с моими баронами, сейчас они узнают вкус войны. Я повешу их на виселице, а головы насажу на колья! Весь мир узнает, что нельзя презирать короля Англии!