Они снова собираются уехать. А вдруг у них снова не получится. Вдруг все снова оборвется.

Марина не хотела ничего менять, не хотела никуда ехать. Она боялась перемен, боялась двинуться с места.

Мажарин теперь у нее, с ней. Он вернулся, и пусть все останется как есть.

Рядом-рядом, близко-близко…

* * *

Ранним утром Сергей, как обычно, ушел на пробежку. Марина сварила его любмую кукурузную кашу и начала собираться в поездку. Спала она плохо. Чутко и нервно. Толком и не спала, прокручивая в уме воспоминания о прошлом.

Надо бы думать о будущем, но о нем она не привыкла думать — мечтатели не выживают.

О чем люди мечтают? Наверное, об уютном доме, о любимой работе, о крепкой семье и детях. К работе Марина относилась спокойно.

Ответственно и четко выполняла свои обязанности и не думала о карьерном росте. Чтобы сделать карьеру, надо обладать определенными внутренними качествами: коммуникабельностью, общительностью, стрессоустойчивостью, а она так и осталась замкнутой и необщительной. Она по-прежнему избегала людей и лишнего к себе внимания. Уютный дом? Он у нее был.

Уютный, скромный, очень тихий мирок, в котором чужакам не место. Он маленький, рассчитанный только на одного человека. Но Мажарин, если стены подвинуть не сумеет, крышу снесет обязательно.

Семья и дети? Без Мажарина были под запретом.

Все эти семь лет ей снился один и тот же сон. Вот она снова приезжает домой к Егору, идет по подъездной дорожке. То идет, то бежит. Поднимается на крыльцо, дергает на себя дверь… в голове все та же мысль: «Только бы вырваться…». Но она опять в ловушке. Холл, лестница на второй этаж, ее комната. Повторяется все. И холод в груди, и крик собственный. Кричать не получается.

Этот немой крик рвет ей внутренности. Она напрягает горло, связки, собирает все силы, все до последней капли, для одного единственного слова — «Отпусти!».

Сколько раз она просыпалась от собственных криков — не счесть. Словно декорации спектакля, менялись детали, менялись цвета, мебель, менялся даже цвет обоев в гостиной, но одно оставалось неизменным: она не могла вырваться.

Каждый раз во сне она придумывала что-то новое, искала потайные выходы, бегала по дому, открывая двери одну за другой, неслась из комнаты в комнату, как по лабиринту, но выхода не находила.

Она не могла вырваться из того дома во сне. Точно так же она до сих пор не могла вырваться из оков своей боли наяву. Тогда в раз у нее все отняли, а вернуть все за раз не получалось. От такого прошлого не отмахнешься в одну секунду.

Нормальная жизнь возвращалась к ней по кусочкам.

— Мариш, что случилось? — вернувшись, спросил Сергей, заметив ее озадаченность.

Он пришел с пробежки, уже успел принять душ, а Мариша, еще до его ухода поставив на кровать дорожную сумку, так и не бросила в нее ни одной вещи.

— Так давно никуда не ездила, что даже не знаю, что с собой брать. У меня даже футляра для зубной щетки нет. — Присела на краешек кровати и обхватила себя за локти, зябко ссутулилась, будто замерзла.

Разумеется, о нежелании ехать куда-то говорить Серёжке не стала. Лишнее это. Решила не тревожить его своими страхами и не расстраивать.

— Тогда вообще ничего не бери. На месте сразу поймешь, что тебе нужно — пойдем и купим.

— Отвернулся, открыв шкаф. Достал футболку и шорты, быстро натянул их на себя. Марина отвела глаза от его шрамов, посмотрев на дно пустой сумки.

— Замечательно, — рассмеялась, этим смехом прогнав внутреннюю дрожь. — Приедем в гости и вместо того, чтобы душевно общаться с твоими родственниками, будем носиться по магазинам Маринке вещи покупать. Нет уж. Брату позвонил?

— Позвонил. Он в Грецию с женой умотал, в отпуск. Тете Люде позвонил, нас уже ждут. Лёха как раз через пару дней вернется.

Мажарин распахнул другую дверцу шкафа и, порывшись в Маринкиных вещах, стал забрасывать кое-какие в стоящую на кровати сумку.

— Что ты делаешь? — удивленно спросила Марина, хотя вопрос не требовал объяснений.

— Вещи тебе собираю, — спокойно откликнулся Серёжа, так же спокойно продолжая выгребать с полок ее джинсы и футболки. — Зубную щетку, шампуни и прочий хлам везти с собой не нужно. Магазин от дома в пяти минутах, зайдем и купим все. Вечернее платье и шпильки тебе тоже не понадобятся. У Лёшки двое детей, гулять будем там, куда сможем взять мелких. Лифчики тоже можешь не брать… — будто между делом добавил он, бросив в сумку ворох трусиков.

— Почему это?

— Потому что мне нравится, когда ты без лифчика.

— Ой, Мажарин, отойди, а то ты меня сейчас соберешь! — смеясь, вскочила Марина и отпихнула его в сторону. — Лифчики ему не брать… Вспомни о приличиях, с нами будут дети!

— Я все утро к этому морально готовлюсь. Ты даже не представляешь, что это за чертята.

— Готовишься? Правда? Обещаешь не лезть ко мне под юбку?

— Если только ты будешь в джинсах.

Глава 21

Тревога Марины немного улеглась, когда они с Мажариным приехали на Ленинградский вокзал и сели в поезд.

— Волнуешься? — понимающе улыбнулся Сергей, безошибочно угадав Маринкино волнение.

— Нет, — сначала соврала она, но потом призналась: — Конечно, волнуюсь. Вдруг я не понравлюсь твоим родственникам.

— Не говори глупостей. Как ты можешь им не понравиться?

— Не знаю. Я трусиха, — пожала плечами, покрепче усаживаясь в кресле. Глянула на часы: десять минут до отправления.

— Женщины все — трусихи.

— Нет, есть женщины сильные.

На эти слова Сергей тихо рассмеялся:

— Есть. Сильные. Но падающие в обморок при виде мыши или таракана.

— Я про силу характера, — уточнила Марина, загоревшись доброй искоркой спора.

— Я тоже. Можно быть чертовски сильным человеком, сидеть на диете, отказываясь от сладкого, но орать на мать, бабушку, жену или детей, если быть не в настроении.

— Ты про ценности.

— Про то, что у каждого свое понимание силы. Ценностей тоже.

— Люди ведь не машины, чтобы всегда и при любых обстоятельствах держать себя в руках.

— Не машины, — согласился Мажарин. — Но машины не умеют извиняться, а люди вроде бы должны уметь.

— Это точно, — вздохнула Марина.

Рассеянным взглядом она оглядывала вагон и входящих в него пассажиров. Большие люди, маленькие люди. Разные. Они укладывали на полки багаж, усаживались в кресла. Они улыбались, разговаривали, молчали, смеялись. Ждали.

Когда поезд тронулся, пейзаж слился в одну неразличимую полосу, и смотреть в окно стало бесполезно. Мысли у Марины тоже побежали, но как будто и не в голове, а рядом; душа наполнилась детским восторгом, потому что даль всегда манит неизвестностью.

Поезд тронулся. Полупустой. Но битком набитый надеждами, стремлениями, ожиданиями.

Сергей сжал руку Марины, выводя тем самым девушку из полудремотного состояния, в которое она, задумавшись, погрузилась.

— Серёжа, ты чего-нибудь в жизни боишься?

— Ничего. За тебя.

— Мажарин, я тебя люблю, — прошептала, а он прижался губами к ее виску и промолчал. — А мне? — спросила, не дождавшись ответных нежностей.

— Что?

— Мне сказать.

— Тебе не буду. Вот такой я эгоист, хочу признание слышать чаще, чем говорить.

Марина улыбнулась и произнесла еще тише:

— Мажарин, я тебя люблю…

Говорят, от прошлого нельзя убежать. Врут. Они убежали. Унеслись на скоростном поезде в свою манящую даль. Вырвались. Из того страшного дня, из той жизни. Они перепрыгнули свою бездну…

Через несколько часов прибыли в Санкт-Петербург. Город встретил их дождем, свинцовым небом и резким ветром. На перроне Московского вокзала ждал Евгений Семенович, большой мужчина с круглым лицом и добродушными глазами. Он не был Мажарину кровным родственником, но относился Сергей к нему как к родному. Мужчины обнялись, поздоровались, Сергей представил Марину, и все вместе они спешно направились на парковку. Сначала шли быстрым шагом, потом пустились бегом, перескакивая через лужи на асфальте и пытаясь неловко укрыться в легких куртках от холодных колючих капель.

Марина взяла Сергея под руку, стараясь не отставать. Ветер бил в ребра, а в груди почему-то ширилось чувство необъяснимой радости, и охватывало ощущение, что, стоит легонько подпрыгнуть, и она взлетит в небо.

— Погодка, правда, подкачала, — сетовал Евгений Семенович, извиняясь за все: и за солнце, которое спряталась в тучах, и за эти тучи, обдававшие гостей холодной моросью.

— Нормальная погодка, питерская. Я бы удивился, если бы приехал, а у вас солнечно.

— Не скажи, солнце у нас бывает. Или в Москве дождей нет? — посмеялся дядюшка.

— В Москве дождей хватает.

В Москве дождей хватало. Но в Питере солнце светило по-особенному. Ярче и теплее оно всегда светило, будто откупаясь за мрачные серые дни.

Мажарин любил Санкт-Петербург и чувствовал с ним какое-то внутреннее родство, наверное, потому что сам корнями из этого города. Прощал он ему слезы дождей, угрюмость неба, враждебность ветров, скупость солнца и неразговорчивость утренних туманов.

Питер как дальний родственник — в любую погоду приветливый.

Москва доводит истериками происшествий и упрямством пробок. Она парадная и яркая в праздники, но хмурая в будни. Усталая, со вздутыми венами щербатых дорог на окраине, и энергичная, с богатым внутренним миром, в центре. Легко любить на расстоянии, видя только торжественные контуры внушительных зданий, а не захолустья с разбитыми фонарями.

Легко любить, идеализируя и не касаясь изъянов.

Москва как женщина, с которой живешь.

Мажарин любил Москву…

Пока добрались до загородного поселка, совсем стемнело. Кажется, небо опустилось на город и уперлось в крыши домов. Все вокруг потеряло цвет и стало непроглядным — сизо-серым.