— Я тогда Егору сказала, что не только деньги спину выпрямляют, — быстро заговорила, как будто боялась не успеть сказать, — что ты прямо ходишь, а он пресмыкаться будет всю жизнь перед такими, как Харин… всю жизнь на полусогнутых… это все я, мой язык… я наговорила там с три короба…. они, как специально, ноги сломали, чтобы не ходил…

— Глупая, причем тут ты и твои слова? — чуть усмехнулся Сергей и тут же рявкнул: — Не реветь! — погладил Маринкину руку, чтобы смягчить свой тон. — Братец твой ублюдочный прекрасно знал, что, если я буду на ногах, он — труп. Вот и всё. Ему не жить, и он это знал. Если я буду на ногах, я его убью. Я бы это сделал. Скажи мне, почему не пришла? Потом, позже… Скажи. Я же не поругать тебя хочу, мне надо знать, что у тебя внутри.

— Еще, — потребовала еще шампанского, попутно собираясь с мыслями, чтобы внятно ответить. — Я на своем собственном опыте знаю про растоптанную гордость, про унижение… Серёжа, я влюбилась в тебя как сумасшедшая и позволила растоптать… но я бы всё, что угодно, сказала, лишь бы тебя не трогали… Не перебивай! А то недоговорю… — прерывисто вздохнула и подтерла скопившиеся в уголках глаз слезы.

— Не реви, слышишь. Не плачь, — все равно сказал он.

— Это была игра на самых высоких ставках. Я проиграла, — болезненно улыбнулась. — Разве я могла после этого на что-то рассчитывать? Разве имела право? Когда случается то, чего больше всего на свете боишься, ничего внутри не остается. Для поступков и перемен силы нужны, а у меня их больше не было. Думала, для тебя так будет лучше… видеть ты меня больше не хочешь…

Влюбилась как сумасшедшая. Каждый вздох его глотала, ничего взамен не требуя, ни на что не надеясь. Проживала каждую минуту с ним как последнюю, где-то внутри зная, что последними эти минуты и будут.

— А ты думаешь, сильный тот, кто не отчаивается или духом не падает?

Марина в ответ лишь пожала плечами.

— Духом не падает только бесчувственный, потому что души нет. Нам не хватило чего-то, да? — понизил голос. Тихо заговорил, спокойно. — Чего-то не хватило… чтобы тебе потом вернуться, а мне разыскать… Чего не хватило?

— Времени, — уверенно прошептала она. — Времени нам не хватило. Рядом. Чувства же были, правда, Серёжа? Времени для них не хватило, уверенности какой-то внутренней, чтобы земля под ногами была, а не болото… чтобы мне потом всё равно вернуться, а тебе потом всё равно разыскать…

— Сколько, Мариша? Сколько не хватило, чтобы не было семи лет?

— Пять дней… еще недельку бы вместе… Не реветь! — приказала сама себе и замолчала.

Мажарин сделался сосредоточенным и жестковатым. Нахмурился. Марина замерла, ожидая от него чего-то убийственно серьезного и определяющего.

— И хватит уже меня, как шлюху, таскать. То по машинам, то по туалетам, — проворчал он. — Я в кровати хочу.

Марина взорвалась громким смехом и крепко обняла его. Прижалась болезненно счастливая, немного опьяненная красным вином и тяжелым разговором.

— Всё хорошо будет, — прошептал Мажарин ей в шею, прижимаясь губами. — Просто надо вместе… только вместе… рядом-рядом, близко-близко…

Глава 18

Влажная испарина между их сплетенных тел, тяжелые Серёжкины руки на ее спине, сбитое одеяло, прикрывающее кое-как, жаркая постель, пропитавшаяся их смешавшимся запахом, — всё непривычно, родное и чужое одновременно.

Родное — потому что Мажарин, но чужое — потому что совершенно отвыкла от этого. Давно забыто ощущение рядом мужчины, и даже собственное обнаженное тело вызывало какое-то смущение и легкую тревогу: привыкла спать в тонкой пижаме или хотя бы в трусиках.

Столько лет одна. Столько лет вторая половина кровати пустовала.

Теперь всему учиться заново. Спать со своим мужчиной, жить с ним. Жить другими мыслями. Для двоих, а не для себя одной. Снова для Него после стольких лет одиночества. Они ведь оба срослись с ним, с этим безнадежным одиночеством. Каждый по-своему. Смогут ли теперь привыкнуть жить вместе?

Хотелось перевернуться на другой бок, но боялась разбудить Серёжу, он так спокойно спал.

Чуть пошевелилась, немного переваливаясь на живот, и Мажарин вздохнул, скользнув рукой вниз по ее спине. Проснулся все-таки. То ли от ее шевеления, то ли сам по себе.

— Что-то у меня голова трещит от твоего игристого, как от ведра водки.

— Это не от него, это от нервов, думаю. Правда я не в курсе, как должна болеть голова от ведра водки. — Улеглась удобнее, прижавшись щекой к его груди.

Много лет не позволяла себе мечтать даже о такой простой вещи: прижаться к нему и слушать, как громко и ровно бьется его сердце.

Или мечтала все-таки?

Мечтала. Но где-то очень глубоко и тайно, что самой себе боялась признаться. Клеймила эти мысли невозможностью и прятала далеко-далеко, не думая, что когда-нибудь придется их наружу вытащить.

— И не надо оно тебе, — вздохнул Мажарин.

— У меня от игристого обычно не болит, поэтому я его легко пью, а сегодня болит тоже. Ну, это просто я такой невротик.

— А последнее слово сейчас слитно или раздельно пишется?

Марина задумалась сначала, потом расхохоталась:

— Мажарин, блин! Озабоченный!

— Я всегда такой был, — с улыбкой зажмурился, оглушенный ее звонким смехом. — Хотя нет, не всегда. Только возьму себя в руки, начну вести порядочный образ жизни, Стэльмах на горизонте появляется. Какая уж тут порядочность…

— Даже врожденная и та слетает.

— Особенно, если Маринка рядом с голой задницей.

— Ты забыл, я же за ум взялась, — напомнила, приподнимаясь на локте и заглядывая ему в лицо.

— Зря, — потянулся он и улегся на спину, закинув руки за голову. — Я же в плохую девочку влюбился. Где моя плохая девочка? Куда ты ее дела?

— Хочешь, чтобы я снова шлялась по ночам и танцевала на столе?

— Было бы замечательно.

— Угу, а кто вчера жаловался, что его, видите ли, как шлюху таскают?

— Кстати. В машине у нас точно секса не будет. Никогда в жизни. Это тогда я был невменяемый, но больше такого не повторится, — сообщил с наигранной серьезностью.

— Ассоциации плохие? — злорадно, с хрипотцой, засмеялась Маринка, понимая ход его мыслей.

— Двойственные, ага, — недобро усмехнулся.

Маринка расхохоталась:

— Серёжа, тебе не грозит.

— Очень на это надеюсь.

Они засмеялись, оба подумав об одном и том же. О смерти Харина.

Позорно он сдох. Ехал с какой-то проституткой за город, и она ему минет прям в дороге делала. Видать, так кайфанул, что помутилось в голове, — управлением не справился, слетел на обочину, вписался в дерево. И он, и его шлюха сознание потеряли при столкновении. Авария сама по себе мелкая была, для жизни неопасная, сдох Веня от потери крови, а не от удара головой. Девка переломом челюсти отделалась. Всё произошло глубокой ночью, на отрезке с неоживленным движением автомашин: некому было скорую вызвать.

Долго газеты пестрели заголовками о Харинской «нелепой» смерти, а Марина знала, что никакая она не нелепая — заработанная. Как жил, так и сдох, гнида паршивая. Харин, как никто другой, заслужил, чтобы ему член откусили.

Бл*дине этой памятник надо поставить. Дай бог ей долгого здоровья, что избавила свет белый от такого зла.

За ним следом через пару месяцев и Егорка помер. Ничего с ним сверхъестественного не случилось, а только то, что и должно, когда за руль в нетрезвом виде садишься. Егор всегда ездил неаккуратно, любил погонять, часто подрезал, в общем, вел себя на дороге нагло. Со смертью Харина, видно, совсем расслабился. Обрадовался, что выбрался из кабалы и стал веселиться на полную катушку. Забыл про все писаные и неписаные правила. Довеселился, что попал в автокатастрофу и разбился насмерть.

Ни одного, ни второго Марина не жалела. По братику ни минуты не грустила. Радовалась, словно праздник у нее. Тихо ликовала, что еще одной тварью на земле стало меньше. На похоронах Егора не была, где его могила не знала, и знать не желала: сидеть там и слезы лить не собиралась.

Грех, наверное, но по-другому не могла. Он ее всего лишил. Сломал жизнь ей и Мажарину.

Всё уничтожил — их любовь, их будущее.

Весной это случилось. Для нее со смертью брата в душе настоящая весна наступила. Она стала выходить на улицу и подолгу сидела на лавочке, просто дыша, греясь на солнце и возвращая себе почти забытое, давно потерянное чувство безопасности.

— Что снилось? — хрипло прошептал Сергей.

— Весна, — улыбнулась Маринка и села на постели. — А тебе?

— Что ты от меня снова свалила.

— А ты меня нашел?

— Нет. Сама вернулась. Сказала: прости, ошиблась.

— Врешь! — засмеялась и легонько толкнула его в бок.

— Шучу, конечно.

— Серьезно, что снилось?

— Не помню. Глаза открыл — из головы всё вылетело. Вроде что-то снилось, а вроде и нет.

То же самое ему снилось, о чем вчера говорили. Отдельные отрывки разговора, обрывки фраз, слов, крик, плачь, Маринкина голая спина с кровоточащими ранами. Месиво впечатлений рваными кадрами, яркими вспышками. Может, от этого голова и болела: даже во сне сознание не отдохнуло, мозг не отключился. Но знать Маришке об этом незачем.

Стэльмах прикрылась одеялом и, зажмурившись, посмотрела на незашторенное окно: часов десять утра, наверное. После одиннадцати солнце уже уходит и не светит прямо в комнату, как сейчас. Жарко, а Маринкины плечи вдруг зябко дрогнули: нет-нет, да промелькнет в голове какое-нибудь болезненное воспоминание.

Посмотрев на Серёжину татуировку, надолго задержала на ней взгляд, впервые сделав это открыто, а не быстро и случайно скользнув.

— Больно было? — Провела кончиками пальцев по рисунку, скрывающему длинный рубец.