Он голодный. Должен взять ее быстро. Без прелюдии и истязаний ласками. Какие теперь ласки, он ее ненавидел лютой ненавистью. Пусть это будет сразу, только не здесь — в спальне.

— Сделай то, что хочешь. Я тоже хочу.

— Откуда ты знаешь, что я на самом деле хочу с тобой сделать? — с холодком.

— Я все знаю, — сказала с поражающей уверенностью и словно запустила в нем какой-то механизм. Сорвала внутреннего зверя.

И всё пошло яростно, быстро. Маринка едва успела заскочить в спальню. Но он уже поймал ее. Уже прижал к себе спиной, сделав как раз то, чего она боялась.

Только не так! Начала вырываться и вертеться, но, кажется, только сильнее раззадорила.

Не успев опомниться, оказалась в его руках голой. Хорошо, что в спальне света нет. И не будет. Того неяркого, что из прихожей падал, ему хватит.

Сжал ее, будто смял всю. Скомкал. Впился пальцами. Вдавливая ладонь в кожу, прошелся по груди, животу. Ниже…

— Ты такая же… я тебя не трогал толком еще, ты уже мокрая.

— Видишь, как я тебя хочу, Мажарин. Ты еще не трогал меня, а я уже хочу. Соскучилась по тебе. Тоже смертельно. — Пыталась развернуться, но никак. Руки у него стальные. Если животом на кровать завалит, вообще не вырваться. — Чуть откинула голову, чтобы вдохнуть глубже, и Мажарин прижался к шее горячими губами.

Марина неожиданно для себя громко застонала.

— Похотливая…

— Кто? — перебила. Отвлечь как-то хотела. — Похотливая кто? Столько лет прошло, ты уже определился, кто я: дура или сука?

— Определился. Ты не дура. Когда думал, что ты дура, было легче. Поэтому трахать я тебя буду, как суку… как суку тебя буду трахать…

— Да ради бога… — выдала что-то похожее на смех, — напугал… тогда какого черта ты еще в одежде? Я голая, а ты в одежде, — голос отказывал, сев где-то в груди. — Раздевайся быстрее, Мажарин. Раздевайся… — Царапнула его ногтями, задирая футболку.

Как и рассчитывала, он отпустил, чтобы стащить с себя одежду. Маринка глубоко и быстро вздохнула, будто запасаясь кислородом, и попятилась от него на кровати.

Медлить он не стал. Раздевшись, откинул ее на спину и грубо ворвался в нее, оглушив болью и удовольствием одновременно.

И замер. И она замерла. Как парализованная. Не дыша переживая первый озноб.

Он навис над ней. Смотрел. Жег взглядом — кожа от него горела. В спальне не было абсолютной темноты, она видела его глаза. Или просто знала, как именно Сергей должен на нее сейчас смотреть. С каким выражением.

Задышала прерывисто, думая, что, когда он начнет двигаться, она умрет. Нервно облизнулась, открыла рот шире, чтобы вдохнуть, и Мажарин рефлекторно потянулся поцеловать, но остановил себя.

Не надо им этого. Ему точно не надо. Он просто возьмет то, что ему нужно, сделает, как хочет, и уйдет. Просто трахнет. Сорвет дозу кайфа. Глотнет, как алкоголь, ее стоны и уйдет. И убедится, что она уже не имеет над ним такой власти, как раньше.

Пригнувшись, потерся раскрытыми губами о шею, жаля горячим языком. От ее вкуса и запаха — по всему телу судорога. Маринка выгнулась под ним, застонала, подаваясь навстречу его первым невыносимо медленным движениям. Так тесно в ней, туго. Убийственно сладко…

Хотел, чтобы всё было не так. Чтобы не сдыхать от первого в нее толчка, не кусать от желания, не рваться изнутри. Не реагировать на ее стоны и самому не стонать. Быть каменным, двигаться механически примитивно и ничего не чувствовать.

Чтобы и секс с ней — как все эти семь лет, — холодный как лед.

Но безразлично не получалось. Разум сопротивлялся, а тело реагировало. Тело всё помнило.

Крошилось изнутри от желания то ли разорвать ее на куски, то ли брать тягуче медленно, продлевая адское удовольствие и адское мучение.

Так и свихнуться недолго. Хотя он уже свихнулся, наверное, раз решил вернуться туда, откуда когда-то еле выбрался.

А она стонала, хныкала, сжималась под ним и его сжимала бедрами, словно старалась каждое движение впитать, каждый импульс удовольствия прочувствовать. Вогнать себе под кожу. Шумно втягивала воздух, который он яростно из нее выбивал. Потому что ни одной мысли в голове. Только сильнее ее чувствовать. Сильнее…

— Если бы ты знал, как непросто быть похотливой сукой. Если бы ты только знал… — кривясь, выдохнула. — Меня долго этому учили…

— Я знаю, мне сказали. Даже показали. Я помню.

Она задрожала под ним. Не от бурного удовольствия.

Веня, тварь такая… Знала, что он наглядно всё продемонстрирует. У него было чем похвастаться. Наверное, самым скромным поделился. Где она прилично выглядит. Таких парочка всего, остальное то с кровью, то с рвотой…

Подстегнутый ее словами, задетый напоминанием, он ощутимо впился зубами в ее плечо. Навалился, сплетя их пальцы у нее над головой.

Безжалостно вдавился во влажное горячее тело.

Боже, как больно…

Невыносимо больно быть с ним. Чувствовала, что у него внутри творилось. Его дикую ненависть чувствовала, которая в нее впечатывалась, била.

Мажарин ее боль. Сплошная боль. Ему не нужно даже ничего делать, ничего такого предпринимать. Ни оскорблять, ни бить, ни насиловать.

Достаточно рядом появиться, у нее всё начало болеть — и тело, и душа. Будто снова ринговкой выпороли.

А похотливой сукой быть действительно сложно, у нее только с ним и получалось. Правда, он этого не знал. Что он ее первый мужчина. Не тот, который девственности лишил, а первый, с кем она испытала оргазм. Мажарина она сама захотела. С ним получила первое удовольствие и испугалась. Но пошла к нему снова. Как завороженная.

Она и сейчас боялась этого удовольствия, которое уже накрывало с головой. Снова. Как в первый раз. Как все остальные с ним разы. Все те десять безумных счастливых дней. А без него снова стала холодная и равнодушная, спокойная будто даже не лед, а камень. Лед растает, камень — никогда.

Особенно к мужчинам стала равнодушная. Ничего ни к одному не испытывала и не хотела испытывать. Не доверяла, не подпускала. Мужчину не искала, семью строить не собиралась, о детях не думала. Это всё не про нее.

Он скользил горячими губами по напряженной шее, туго и влажно двигаясь в ней. Когда низ живота свела первая судорога зарождающегося оргазма, Маринка сладко и больно заплакала. Уже без стонов. Только приоткрывая рот и хватая воздух.

То ли слезы ее, то ли ощущение жаркой в ней дрожи добили окончательно, и Мажарин приподнялся, глубже вошел в нее, впиваясь пальцами в бедра. Насаживая ее на себя.

Глубже, сильнее, яростнее…

Сгорая и рассыпаясь в прах от этого трения. Вздрагивая, вжимаясь в нее, взрываясь, выплескиваясь. Потом замирая, горячо дыша в ее мокрую шею, касаясь языком бешено пульсирующей жилки…

— Пошли в душ, — сказал хрипло, когда оба отдышались.

— Иди, я потом. — Только этого сейчас не хватало. Душа совместного.

Сергей перекатился на бок. Выдохнув, поднялся и ушел в ванную. Маринка села на кровати и завернулась в покрывало. Голова кружилась. Всё тело горело. Кожа. Словно воспаленная, ошпаренная. Словно после долгой спячки разбудил, обжег. Всё вспомнилось и вернулось. А она, такая дура, думала, что это будет просто секс. Что она всё это сможет просто так пережить…

Как только ванная освободилась, Марина юркнула туда и заперлась. Прежде чем скинуть с плеч покрывало и встать под душ, несколько раз проверила, закрылась ли.

Трудно быть похотливой сукой, когда последний секс был семь лет назад.

Разве кто-то поверит? Разве Мажарин поверит?

Никто не поймет, какой для нее кайф не спать с мужиками. Кто-то трахается для удовольствия, а она с удовольствием — не трахалась. Ее столько раз брали без спроса, без разрешения, без ее на то желания, что сейчас истинное наслаждение — это отказывать. Отвергать.

Всех динамила, кроме одного. Кроме Мажарина. Ему всё позволено, всё можно. Он для нее особенный. На всю жизнь. Лишь бы не узнал ничего.

Спину не увидел. Кляла себя, что не удалила шрамы. Не попыталась хотя бы…

Не собиралась ему ничего рассказывать. Тогда не рассказала и сейчас не хотела.

Тогда стыдилась, боялась замарать и шокировать. Боялась, что для него это плохо кончится.

Всё равно не уберегла.

А сейчас — незачем. Сейчас в этом нет никакого смысла. Всё сломано, осквернено, исковеркано. Оба они покалечены. И душой, и телом. Такое прошлое не переживешь, не переступишь. Они не смогут. Это невозможно. После такого ничего невозможно. Кому нужны какие-то оправдания?

Семь лет назад всё сказано и сделано. Да и не хватит у нее сил что-то наружу вытащить. Он послушает и уйдет, а ей как жить потом с развороченными мозгами?

Жить после всего не хотела, а ее зачем-то на земле оставили. Грести бы теперь потихоньку, волочь свою жизнь дальше, а не с Мажарой воевать…

После душа надела джинсы и футболку. Надеялась, что, когда выйдет из ванной, Серёжи уже не будет. Но надежды не оправдались. Он всё еще был у нее в квартире. Стоял посреди гостиной.

— Мотя, я смотрю, у тебя плотно обосновался. Вещичек своих забросил, — кивнул на брошенную на спинку дивана мужскую толстовку. — А лампочку вкрутить в спальне не в состоянии? Или руки из задницы?

— Это не его вещи. Другого. А Мотя предпочитает трахаться в темноте. — Неловко присела на край дивана и плотно скрестила руки на груди.

Смотрела в пол, на Мажарина не смотрела. Только голос слышала. Металлический.

— Ты любишь сразу с двумя. — По горлу словно раскаленную лаву пустили.

— Не сразу. По очереди. — Вскинула глаза.

— Резаться будем? — холодно улыбнулся. — До крови?

— Мне до крови не привыкать.

— А этот «другой» тоже сейчас типа в командировке?

— Типа того.