Мажарин, конечно, поржал над ней, знал, что готовить она не умеет. И это правда. Но с кашей она точно справится. Еще омлет сумеет пожарить и яичницу. А так придется Серёге и дальше самому себе котлеты жарить, тут она не помощник. Не то чтобы руки, как говорится, не из того места, просто никогда не стремилась научиться. У них в доме всю жизнь домработница, а для Егора готовить не хотелось принципиально.

Пока думала о своей дрянной жизни, сварила Мажарину кашу. Для него она с удовольствием. Для него вообще приятно что-то делать. Он благодарный, отзывчивый какой-то. Теплый. Думала, что в жизни так не бывает, чтобы всё в человеке нравилось. Всё. Без раздумий, без сомнений.

Когда смотришь в глаза и не можешь взгляд отвести; слушаешь и не хочешь, чтобы замолкал; обнимаешь и не можешь отпустить. Улыбается он — смеешься тоже, хочешь, чтобы поближе был. На два часа уйдет в спортзал — душа не на месте. Никакие великие основания для этих ощущений не нужны, сами по себе чувства возникли. И жили, и крепли.

Мажарин вернулся с пробежки мокрый от дождя и пота, раскрасневшийся. Спросил, получилась ли каша, и ушел в душ. Пришел на кухню взъерошенный, Маринка потрепала его по влажным волосам, и они сели завтракать.

— Тебя дома не потеряют? — Сергей разглядывал ее лицо, подумав, что оно сейчас совсем другое. И не из-за отсутствия косметики. Марина никогда ею не злоупотребляла.

— Так скажем, дома не будут сильно горевать, даже если я потеряюсь, — сказала она, оставаясь невозмутимой, будто разговор не ее лично касался.

— Почему? — спросил расслабленно, готовый ко всяким сюрпризам. Со Стэльмах, видимо, по-другому не будет.

— Я живу с братом. И отношения у нас не очень.

— А родители? — поинтересовался, хотя уже знал кое-что от Нины. Поспрашивал. Она рассказала, что родителей у Маринки нет и живет она с братом.

Сама Марина ничего не говорила, но это как раз не удивляло. Не начнешь же исповедоваться на пустом месте. Как-то коснулись в разговоре его семьи, и он объяснил, что его родители погибли давно, а растили его бабушка с дедушкой.

Трагедию из этого не делал, горе оно и есть горе, чего утрировать столько лет прошло. Всё пережито, прожито. Всё сложилось так, как сложилось.

— Родителей уже нет. — Вздохнула и добавила, смутившись: — Ты тоже ничему не удивляйся.

— Хорошо, не буду, — спокойно пообещал Мажарин.

Маринка улыбнулась его невозмутимости и качнула головой. Не очень приятно выдавать о своей семье такие факты, но придется рассказывать: откровенность всегда требует ответной откровенности.

— Егор… это мой брат… Он мне только по отцу брат. Матери у нас разные, у отца была другая семья. Жена, ребенок. У мамы была связь с отцом.

Мама умерла в тридцать восемь лет от инсульта, мне было двенадцать. Всё внезапно случилось, неожиданно. Отец взял меня к себе. Жена была против, семья развалилась, братик меня возненавидел.

— Папа погулял. А ты причем?

— Вот и я не знаю.

— Брат старший?

— Да. Он на десять лет меня старше. Сам понимаешь, в двадцать два года получить неожиданный подарочек в виде сестренки… Он так и не смирился с этим. Он не считает меня сестрой, я для него чужой человек.

— Чем занимается?

— У него фирмы туристические. От отца. Но, по-моему, дела там идут не очень хорошо.

Поэтому он сейчас вообще не в себе.

— Тебя долбит.

— Угу.

— Это очень шаткий бизнес, его завалить много ума не надо. Ветер подул не в ту сторону, и всё.

— Да. А Егор хочет, чтобы всё само делалось и само работало.

— Само. Само ничего не бывает. Ну, лично у меня, — хмыкнул Мажарин и замолчал, ожидая продолжения.

Но Марина молчала тоже, решив, что всё уже сказано, и налила им кофе.

— Пойдем на диване поваляемся.

— О, да-а, сейчас в самый раз на диване поваляться. — Взял свою кружку.

— Иди, я посуду помою и приду.

Убрав со стола, Марина пришла в гостиную. Уселась рядом с Сергеем и посмотрела на него долгим немигающим взглядом. Улыбающимся и загадочным.

— Мажарин, а ты не москвич.

Он сразу рассмеялся, услышав ее уверенные слова.

— Почему ты так думаешь?

— Рожа у тебя питерская, — улыбнулась Маринка. — Интеллиго. Вас ни с кем не спутаешь.

— Правда? — расхохотался он. — Ну да. Я родился в Питере и жил там до десяти лет, пока родители живы были.

— Видишь, как я на тебя запала. На интеллиго.

— Особенно в парке с гвоздодером я был как никогда интеллигентен.

— Когда орал «пошли все нах*й»?

— Не ругайся.

— А я не ругаюсь. Я за тобой повторяю.

— Не повторяй за мной всякие гадости. Вот дед меня и приучил к пробежке.

— Спортивный дедуля был?

— Угу, — кивнул Мажарин. — С утра зарядка, гантельки, пробежка. Как вспомню… шесть часов утра. Серёга, вставай. А мне оно нафиг надо. Я с Витьком полночи прошлялся, спать хочу. Не пойду, говорю, никуда.

— А он? Ругался? — Маринка прилегла, подперев голову рукой.

— Нет, у него другая метода была. Очень простая. Но очень действенная.

— Какая?

— Сейчас скажу, — засмеялся Сергей. Смех рвался так безудержно, что пришлось сделать над собой усилие, чтобы говорить спокойно. — Не пойду, говорю. А он мне: «Лежишь? Ну, лежи дальше. Как мешок с дерьмом». И уходит.

Маринка захохотала, заваливаясь на подушку.

— Угу, — продолжил Мажарин со смешком, — вот я лежу и думаю: «Старик побежал. А я что мешок с дерьмом?» Поднимаюсь и вперед. Бегу, матерюсь про себя, нахрена мне оно надо. А потом ничего, разбегаешься, давление поднимется, взбодришься… хорошо уже… — рассказывал, отпивая периодически кофе из кружки, — домой придешь, бабуля конфетку даст за подвиг… ей меня жалко, она деда ругает. А у него на всё про всё один ответ: «Шурка, ты мне из пацана бабу не делай!» Пусть бежит… идет, делает…

— Ясно всё с тобой, — заулыбалась Маринка, так живо представив обрисованную картину.

— Я примерно такая же мажорка, как и ты. Ты даже помажористей меня будешь.

— Нет, Мариша. Мажором надо родиться. Я не мажор и никогда им не буду. Мне не суждено.

— Почему?

— Потому что у меня к деньгам другое отношение. Я отдельно, деньги отдельно.

— Как это? Ты на бирже играешь. Делаешь деньги на деньгах.

— Именно поэтому к деньгам я отношусь легко, это для меня обезличенные цифры, на которых я работаю. Деньги — это мой рабочий инструмент.

У меня есть план. И планка, которую я не двигаю. Кто двигает, тот никогда не остановится и в итоге сольется.

— А посчитать, просчитать? Прибыль, убыток.

— В процессе — никогда в жизни. Потом можно посчитать, когда прибыль на счетах осядет, в процессе — никак. Моя работа — это оценка рисков и выбор варианта. Выстрелит или не выстрелит. Максимально приземленно, без надежд. Мечтатели не выживают. Эмоций никаких. Иначе выгоришь изнутри, сожрешь себя. Все на этом ломаются. Отыгрываться нельзя, реванш — не дай бог, — это смерть.

— Даже не думала никогда, что это так. Мне казалось там сплошная экономика, голова сломается.

— Экономика, — усмехнулся Мажарин, — надувной пузырь. В котором, чтобы продать что-нибудь ненужное, даже покупать это не надо. Но бабло там настоящее, реальное. Игра на бирже, хоть и работа, все равно — игра. А мы игроки.

Играем на своих нервах. Первая задача — это убить собственный страх. Убиваешь страх, жадность и работаешь. И держишь планку. Иначе сольешься. Цель выполнил — идешь дальше, цель не выполнил — идешь дальше. Убыток не считаешь. Упущенную прибыль тем более не считаешь. Идешь на новую цель.

— А где ты этому учился?

— Тому, кто на это учился, дорога на биржу закрыта.

— Почему?

Мажарин рассмеялся:

— Потому что это, знаешь, как в том анекдоте… купил билет на семинар «Как не стать жертвой лохотрона», дорого, но что делать…

— Точно! — расхохоталась Маринка.

— Пошли гулять, — вдруг сказал Сергей. — В кино сходим. Где-нибудь посидим потом.

Марина глянула в окно: ветер, пасмурно и промозгло, мелкий дождь липнет к стеклам.

— Дождик, — сморщила нос.

Серёжа многозначительно помолчал, а потом выдал со знакомым выражением:

— Лежишь? Ну лежи дальше…

Стэльмах вскинула взгляд, хлопнула Мажарина по бедру и расхохоталась:

— Блин!

— Работает метода, да? — довольно кивнул Серёжа.

— Работает. — Вскочила с дивана. — Пойду собираться. Одиннадцать утра. Самое время идти в кино!

Глава 8

— Я хочу тебя.

— Серёжа…

— Сильно.

— Прекрати…

— Глубоко.

— Мажарин, закрой рот.

— В рот тоже хочу.

Маринка облизнула губы.

— И язык хочу. — Он говорил тихо. Даже не шепотом. Еще тише. Она больше читала по губам, чем слышала. Но каждое слово действовало, как реальное прикосновение.

— Зачем мы тогда сюда приехали? — шепнула ему в шею. — С таким же успехом можно было дома остаться и из спальни вообще не выходить.

— Я уже наелся, напился и хочу секса, — сказал в ухо, обдавая горячим дыханием.

— Пьянь, — засмеялась Марина, поёжившись, и потянулась к его губам.

— Отвали.

— Неа, — смеющимся ртом приникла к нему.

— Отвали, говорю, — не разжимая рта.

— Не отвалю, говорю.

— На. — Мажарин засмеялся и расслабил губы, чтобы мягко поцеловать Маринку. Слегка укусил. Его возбуждало даже слабое движение воздуха у щеки — от ее дыхания. А она целоваться лезет. При всех.

— Ладно, потом пойдем в комнату, я тебя завалю.

— Сейчас меня завали. — Смотрел на нее с полуулыбкой. Сначала в глаза, таким взглядом, от которого всё внутри переворачивалось; потом на губы — жарко, и с таким желанием, которое оставляло без кислорода в легких.