Оксана Сергеева - Мажарин

— Сереженька, я весь день тебя хочу. Я только о тебе и думаю.

— Ты не обо мне думаешь, ты о сексе думаешь.

— Какая разница? Это одно и то же. Можно подумать, ты меня не за этим вспоминаешь.

— Только не ори, — предупредил, скользнув ладонью по бедру, и Маринка сразу заерзала, прося поласкать.

— Я тихо.

— Ты не можешь тихо.

— Могу. — Еще больше прижалась к нему, подаваясь навстречу. Прерывисто задышала в щеку. Вся отдалась, расслабившись, готовясь получить то, чего так страстно желала.

— Все, закрой рот, — шепнул он и, сдвинув в сторону узкую полоску трусиков, погладил ее.

Это могло бы быть прекрасно и хорошо, когда девушка так сходит от тебя с ума и возбуждается, что способна за короткое время получить высший кайф. Это охрененно — самому сходить от нее с ума… Если бы за этим всем не чувствовалась бездна. Обычно знаешь, что даст та или иная связь, понимаешь, на что идешь. А с ней — как в бездну. Ни контроля, ни понимания.

Хоть кто-то должен быть трезвее, кому-то нужно сохранять немного холодка в голове для разумных мыслей.

Только где же взять этот холодок трезвости? Откуда? Она мокрая, невыносимо горячая, вся дрожит и просит. Молча. Не стонет, не скулит. Но тело…

Чувствовал каждой клеточкой ее напряжение, возбуждение, ее жар, опаляющий его сквозь одежду. Они ведь даже не раздеты, а горели оба. Она в это платье запакована — ни потрогать, ни поласкать. Не снимешь же на улице, только и можно что под юбку залезть. Но это заводило еще больше.

Добавляло возбуждения. Пальцами всю ее внутри чувствовал. У самого в горле пересохло от желания поскорее взять, погрузиться в стонущее вожделением тело.

Господи, Мариша, ты меня точно с ума сведешь… Я с тобой точно без мозгов останусь…

Лихорадочно облизнув пересохшие губы, Марина укусила Сергея за шею. Потому, что больше не могла терпеть эту ласку рукой.

Его умелые пальцы, знающие, как сделать ей хорошо и приятно…

Ее удовольствие, молчаливо рвущее изнутри…

Что-то невыносимое, нечеловеческое — так хотеть его. Ничего не видеть и не слышать, ничего, кроме него, не чувствовать. Звону пряжки ремня радоваться как спасению. Вскипать от первого касания его раскаленного и твердого члена к своему измученному телу. И захлебываться от полного проникновения…

Марина задержала дыхание, парализованная первыми ощущениями. Это не секс, это мученье какое-то. Все медленно, размеренно, едва-едва.

Неудобно-осторожно. В окружающей ночной прохладе. В одежде, которую хотелось друг с друга содрать. С дыханием сквозь сжатые зубы. С внутренним жаром, разрывающим кожу.

— Сереженька, милый, еще немножко, пожалуйста…

Он поцеловал ее, раскрывая влажные губы и погружаясь языком в рот.

Приподнял на себе и снова вжал в пах. Она судорожно выдохнула, вздрогнула всем телом, и вся сжалась вокруг него. Так плотно и сильно, что у Мажарина закружилась голова и едва хватило сил дождаться ее, не кончить. Не выплеснуться раньше. И только потом, позже с задушенным рыком…

Они отдышались. Мариша горячо лизнула его шею, проходясь языком по набухшим венам.

— Пульса нет… Мажарин мертв от счастья… все прекрасно… — хрипло прошептала она.

— Я сейчас вернусь… и укокошу тебя, Стэльмах… за то, что ты со мной делаешь… — Тяжело выговорил он. — Обещаю. Курить ты бросаешь.

Так продолжалось несколько дней: на телефонные звонки Марина не отвечала, но приезжала к Мажарину вечером. Сегодня он ей не звонил.

Что толку звонить в пустоту? Надоело, и не оставляло ощущение, словно он шлюха какая-то, и его используют. Будто он мальчик по вызову, хотя это она приходила к нему и уходила. Она эти встречи инициировала, никак не впуская его в свою жизнь. Чем она занималась? Как жила?

В Стэльмах было все, что должно его раздражать: пристрастие к сигаретам и алкоголю, развязное поведение, импульсивность. Но его это не отторгало, а почему-то затягивало с каждым днем все глубже. Уже затянуло.

Потому, что смотрел на часы и ждал. Бесился и ждал ее. И ничего не мог с собой поделать.

Наконец, около двух ночи в дверь позвонили. Мажарин, оторвавшись от ноутбука, хлебнул кофе и поднялся с кресла, чтобы впустить свою гостью.

Похрен, конечно, что он в это время никогда не спит, главное, что Марина позволяла себе заявляться в такой час. Будто это нормально.

Он открыл дверь, и Стэльмах прошла в квартиру. Глянула на него и остановилась в прихожей. Прислонилась спиной к стене. Может, что-то поняла по его взгляду. Что-то почувствовала. Но смотрела на Сергея без выражения — тоже чего-то ждала. Маринка умела так смотреть. Становилась похожей на куклу, словно застывшей в одном мгновении.

— Может, не будем в спальню проходить? Я тебя тут отымею, и все. Ты же за этим приходишь. Даже не ночуешь у меня. Трахаешься и уезжаешь.

— А в чем проблема? Я думала, мальчикам так нравится. Без головняка и мозговыноса. Я приехала и уехала.

— Мальчикам, наверное, нравится. Но я не мальчик, чтобы меня мажорка какая-то за член водила.

— Хочешь, я до утра останусь, раз тебе так этого не хватает?

— Езжай домой. И больше не приезжай.

Она некоторое время смотрела на него. Все так же спокойно. Потом слегка улыбнулась:

— Все правильно. Сереженька хороший. Сереженьке нужна хорошая девочка, а не блядина какая-то. Я больше не приеду.

Мажарина от этих слов будто что-то в спину толкнуло, он шагнул к ней, схватил за джинсовую куртку и встряхнул. И еще сильнее бы тряхнул, только бы выбить из нее что-нибудь. Не то, что она говорила. Другое. Правду какую-то.

Потому что все, что она делала сейчас, казалось ему ложью.

У нее слишком умный взгляд для дуры и многовато в ней аккуратности для безалаберной шлюхи.

— Скажи что-нибудь!

Марина зажмурилась:

— Я сказала.

— Другое!

— Я не умею.

Она бы ушла, не коснись он ее. Но схватил, к стене припечатал, снова запах духов и кожи ее почувствовал, и мысли сбились в кучу.

— До утра останешься, — рыкнул он. — А утром уйдешь!

— Я лучше сейчас уйду… — сморщилась, как от боли.

— Утром уйдешь!

***

Как Мажарин и хотел, Марина ушла утром и приходить больше не собиралась. Это разумное решение, правильное. Не обижалась на его слова и претензии, но все равно оглушило чувством, словно потеряла что-то важное и значительное.

Почему-то очень хотелось плакать, и больно было внутри, хотя думала, что уже никакая боль ее тронуть не сможет.

Боль должна чем-то питаться — грызть, выжирать, уничтожать. А в ней ничего уже не осталось…

Приняв душ, обтерлась полотенцем, отжала мокрые волосы и осмотрела себя в большое зеркало. Все тело в отметинах. Грудь, живот и на шее, с одной стороны, тоже яркое пятно.

Он специально это сделал. Просила же без следов, но он постарался, чтобы следы на ее коже остались.

Мажарин, ты зверь… Совсем дурной…

Высушив волосы, перекинула их на одно плечо и заплела в слабую косу, прикрыв ею засос на шее. Спать Марина не собиралась, хотя всю ночь не спала. Есть тоже не хотелось, но что-нибудь впихнуть в себя просто жизненно необходимо, иначе она свалится. Аппетит у нее давно пропал. Все, что могла затолкать в себя за день, это пара бутербродов.

Завернувшись в махровый халат и накинув капюшон на голову, спустилась на кухню. Налив себе крепкого чая, уселась на диване перед телевизором.

— Скажи-ка мне, сестричка, куда триста тысяч дела? — спросил подошедший к ней Егор.

— Которые вчера сняла? — переспросила Марина, не удивляясь. Она давно в курсе, что Егор контролирует ее расходы. Что, куда и когда она потратила.

— Прогуляла. Шмоток купила. А что тебя это так заботит?

— Как что? Ты ж кровиночка моя, роднулечка! — Уселся рядом и похлопал ее по колену. — Переживаю, вдруг что случилось. Люблю ж тебя. По-своему.

— Угу, я тебя тоже.

Чтоб ты сдох. И долго мучился.

— Погуляла, шмоток купила, — повторил он и уставился на Стэльмах пристально.

— Молодец. Хорошо. А чего в трауре тогда?

— Ничего. — Упрямо смотрела в экран телевизора, не видя картинки.

— По Вене соскучилась? — с ехидцей усмехнулся.

Марина внутри вся вздрогнула. Память тут же непрошено подкинула воспоминания о его издевательствах. Эти мысли толкнули руку к сигарете.

Захотелось в очередной раз затуманить голову никотином и ни о чем не думать, ничего не вспоминать. Но карман халата был пуст…

Откинув капюшон, она впервые за время разговора взглянула на Егора красными, воспаленными, уже высохшими от слез глазами.

— Если твой Веня еще раз подойдет ко мне и хоть пальцем меня тронет, я вскроюсь. Я тебе клянусь, я так и сделаю.

— Ты глупости не говори…

Что-то мелькнуло в лице брата, похожее на страх, и Стэльмах обрадовалась:

— Страшно, да? Может, мне себе рожу вот так располосовать? А? — Провела указательным пальцем себе от виска до подбородка. — Вы тогда сразу от меня отстанете. Такая я уж точно не буду никому нужна.

— Ты успокойся, не бесись, — с опаской сказал брат.

— Боишься, что я что-нибудь с собой сделаю? — улыбнулась, как оскалилась. Даже какое-то удовольствие получила от Егоркиного недолгого смятения.

— Давай успокойся. А то правда с катушек слетишь. Отдохни, погуляй. Что я не понимаю, что ли? Молодая же, развлекухи хочется… Давай, оторвись, отдохни. Денег тебе еще кинуть на карточку? — спросил с тошнотворной заботливостью.

— Угу, — кивнула Марина, — и побольше.

— Все будет, только не бесись и будь умницей. Ну, звони иногда, что все нормально. И отдыхай. — Снова похлопал ее по колену.