Хотя не верил ни во что, пока послание от нее не передали. Дело не только в словах, а в том, что бросил эти слова ему в лицо какой-то дерьмовый ублюдок. Швырнул то, что только они с Мариной знали, будто в постели у них побывал.

Сразу все в фарс превратилось. Их жизнь совместная, чувства, близость. Все рассыпалось и обесценилось, стало фарсом, а он сам — игрушкой.

Тогда все сложилось, а вот теперь совсем не складывалось. Никак не сходилось.

Потому что, если в тот раз он был игрушкой, плакать Маринке сейчас незачем, не из-за чего расстраиваться. Бездушная мразь, которая просто поиграла, выбросила и угробила, должна быть другой. Бездушная мразь не будет после его слов блевать до желчи. А ее рвало так, будто водки пережрала. Но она алкоголь не пила, ничего такого не ела, на самочувствие не жаловалась. От другого ее тошнило.

Его тоже тошнило. Мутило натурально. Самое время пойти в откат. Сыграть против рынка, как говорится. Пойти против себя, против движения, против ненависти, против как будто правды. Именно сейчас. Когда бурлил и кипел внутри.

Именно сейчас нужно протащить себя сквозь эту лаву.

Без Маринки хуево было, а если все бросить и не разобраться, можно и не жить дальше. Без нее теперь вообще жизни не будет.

Давай. Откатываем. В самую боль. В самую грязь.

«С чем на выходе остался? С тем, что у Стэльмах мужик был, и она состояла с ним в долгих отношениях. Шампанское пила, клубничку ела. Когда он уехал, экзотики захотелось. С мусором поразвлекалась, со мной. Потом бросила.

Послание передала. Зачем? Уехала и уехала. Зачем послание?

Чтобы не искал? Нашел бы, и что? Чего бояться? Отправила бы мусор подальше».

— Сам пришел… а ты что меня искать собирался? не я, ты мне нравишься… давай трахать ее вместе, устроим тройничок…

«Пригоняет в промзону, чтобы наказать за то, что девку его трахал, а потом предлагает трахать ее вдвоем».

— Любовь с Мариной у меня… не узнаешь? ей со мной лучше… смотри, как хорошо…

«Маринка на фотографии. Точно. Без вариантов. Голая на постели. Полубоком.

Чуть повернувшись. Прикрывает глаза тыльной стороной ладони и смеется. Радуется. Это она. Ее тело, ее лицо. Точно она. Хорошо, пусть так. Она не девственница была, и из себя никогда скромницу не строила.

Спала она с этим мужиком. Это просто факт. Пусть так».

Дерьмо какое. Спокойно. Не уплывать.

— Не для тебя она… не нужен ты ей… никогда она с тобой не будет… устроим тройничок… будем трахать ее вместе…

«Так не для меня же. Не нужен. Но на тройничок присоединяйся, будем трахать ее вместе.

Жалко, что ты, сука, второй раз сдохнуть не можешь. Что оба вы, ублюдки конченные, второй раз сдохнуть не можете. Жалко, что не я вам кишки выпустил. Сами, мрази, смерть свою нашли. Или она вас…»

Сглотнул. Выдохнул.

Мозг все-таки у человека удивительный. Иногда подкидывает ответы, когда их не ждешь, не ищешь даже. Или факты, которые забыл.

Трусы Харин ему в ноги бросил. Любой бабе могли принадлежать эти трусы.

Могли и Маринкины быть. Потом вспомнил: красные они. Кадром в голове всплыло, память у него фотографическая. А Марина красный цвет не любила.

Шутила, что лифчик красный и под дулом пистолета не наденет, что пошлятина это. Кукольный цвет. Белья и одежды такого цвета она боялась, говорила, что с оттенком можно не угадать.

Так и фотографию память позже воспроизвела. Так четко и во всех подробностях, что хоть в дурку сдавайся. Хотел бы не видеть этого никогда.

Забыть. А не забывалось.

Смеялась она…

Стал вспоминать, как Марина смеялась, улыбалась. За эти дни до сих пор ни разу не улыбнулась. Только сейчас понял, что она потеряла улыбку.

Она у нее яркая, широкая. Губы крупные. Не полные, пухлые, а крупные. Если улыбалась, зубы ровно обнажались. Рот приоткрывала, резцы красиво и чувственно выступали из-под верхней губы. Поэтому не мог оторваться от ее рта.

Погрузился в то время полностью. Когда жили вместе. Марина все время улыбалась и смеялась. Довольная была. Счастливая? Тогда хотел верить, что да. Она в счастье готова была его утопить, он его пил с нее, он им объедался. Надо еще раньше, еще дальше. Когда познакомились. Откатываем.

— Мажорка… упоротая… секса у нас с тобой не будет… мне нельзя с тобой быть…

«Нельзя. Мне. Не «не хочу», а «нельзя». Почему нельзя?»

— Шуба у меня есть и не одна… ни хрена не греют… я такая же мажорка, как и ты… ты помажористей будешь… «Тогда почему нельзя?». Окунулся в прошлое, нырнул с головой. Будто плавал в воспоминаниях.

Вытаскивал и выдергивал на поверхность факты, фразы, картинки.

— Что она тебе сказала? что вы расстались… «Формулировочка, ага».

Усмехнулся про себя, но понял, что Марина тогда не посмеялась. Искренне так сказала.

Сказала, как думала.

— Мне плохо… я устала… сейчас домой поедем… домой не поеду… к тебе поеду… жить надоело? кого это волнует? меня волнует… нет, не надоело… все равно не дадут… кто не даст? кони в пальто…

«Домой не поедет. Кони в пальто. Не дадут».

И тут же…

— Теперь ко мне поедем… к тебе не поеду… почему? у меня удобнее… кому? мне… «Почему?»

— Я в тебя влюбилась, Мажарин… как идиотка… а ты в меня влюбился?

На этой мысли, сам не замечая, улыбнулся. А она тогда не улыбалась, не заигрывала. «Влюбился, конечно. Нет, не как идиот. Хуже. Как конченный, самый последний кретин. Насмерть влюбился».

— Зачем ты это делаешь? потому что люблю тебя… — теперь ко мне поедем… к тебе не поеду…

«Любит, но не поедет. Неудобно. Почему?» …пошли в душ… иди, я потом… Мотя предпочитает трахаться в темноте… ты с Мотей не трахалась… за ум взялась… «За ум взялась…» …потом трахаешься, где попало… в машине, в туалете… хоть куда, только не домой? …пошли в душ… иди, я потом… Мотя предпочитает трахаться в темноте… «В темноте. Хоть, где, только в темноте».

— Сережа я тебя замарала… с детства… немножко было… переросла, пропали эти приступы… сейчас вот снова… Мажарин, сразу скажи: ты маньяк? «Переросла и снова приступы».

— Живу с братом… отношения не очень… родителей нет… семья развалилась, братик меня возненавидел… «Не очень. Братик возненавидел. Отношения не очень? Возненавидел. Кони в пальто. Не дадут».

— Я конченная неврастеничка, мне уже ничего не поможет… «Ничего не поможет. Клубничку надоело есть и шампанское пить? Жить не надоело. Не дадут. Кони в пальто».

— Она до тебя с ним спала и сейчас с ним спит… шампанского попить и клубнички поесть…пусть я сдохну от отека Квинке… аллергия у меня на клубнику… я ее с детства не ем…

— Марину, говоришь, тебе надо… так я ее не держу… она сама ко мне пришла… а потом у меня все отняли… тебя… и ничего у меня не осталось…

— Она погуляла, поиграла, поразвлекалась и устала от тебя… мусор ты для нее, понимаешь?

— Ты никогда не был для меня мусором… никогда… ты был для меня всем… я специально так сказала, чтобы тебя не тронули, чтобы ничего с тобой не сделали…

Тяжело вдохнул. По спине озноб.

«Все у нас отняли. Ничего не осталось. Семь лет отняли. Вырвали из жизни. Ничего не осталось!»

— С абрикосовым вареньем мы ели блины! с абрикосовым, Мажарин! я хочу тебя…помнишь? сильно, глубоко… помнишь? Сережа, прекрати… нет, не так… Мажарин, закрой рот…

— Кайфа хочу… много… прям много? всю… Мариша моя… только я буду тебя трахать… только я буду с тобой спать… только я… Сереженька, мой дорогой, мне так хорошо, очень хорошо… спасибо, милый… я очень хочу, чтобы тебе было хорошо…

— Мариша моя… только я… — шептал вслух. — Моя Мариша… моя-моя-моя…

И снова перед глазами фото, услужливо памятью подкинутое. Так четко, как никогда.

Мариша. Голая на постели. Чуть повернувшись и прикрывая глаза тыльной стороной ладони.

Смеется и радуется.

Мариша, да. Голая, да.

Прикрыл глаза, чтобы ненавистный кадр всплыл еще четче. Повторил губами

Маринкину непринужденную улыбку и такую, что на фото.

Приподнял верхнюю губу.

Холодок по спине.

Не улыбка это, не смех. Хотя похоже. Оскал болезненный. Не улыбалась она — от боли скалилась.

Поднял руку к лицу, повторяя ее жест. Потом скрестил две руки.

Не просто прикрывала она глаза — защищалась. Ладони наружу выворачивают, когда защищаются. Все. Всегда. Лежала, не чуть отвернувшись — отворачиваясь. Не смеялась она, не радовалась — плакала.

Вздохнул глубоко, что легкие заломило. Посмотрел на Маришу спящую. Голова раскалывалась, все тело горело.

И только желудок полный льда. По самую глотку…


Глава 15

Утром Сергей отвез Марину домой. Они почти не разговаривали. И не потому, что сказать было нечего. Оба словно внутренне застыли, переваривая болезненный разговор и все произошедшее. Только смотрели друг на друга. Будто прозрели и новыми глазами увидели.

Марина ничего не спрашивала: что им делать дальше, приедет ли он к ней вечером.

Мажарин словно стеной отгородился, уйдя глубоко в свои мысли, и это немного пугало. До этого близко не подпускал, а сейчас еще спокойнее стал, холоднее.

Холодный был, но не равнодушный: за всеми ее движениями следил, за мимолетными взглядами, каждое оброненное слово ловил, кажется, к вздоху даже прислушивался. А Марину тоска начала жрать. Так хотелось тепла от него.

Того, что у них раньше было. Только как его теперь разжечь? Где искру взять?

Всю дорогу вспоминала, не сказала ли вчера того, чего говорить не стоило, не ляпнула ли чего запретного в своей агонии. В любви призналась…

Ну и ладно. Пусть знает, что дорог. Что ей тоже было что терять, вернее, что все она тогда потеряла. И боль ее тоже еще не прошла: за его страдания она до сих пор своей болью расплачивается.