Маринка, предавшись больному азарту, снова дико рассмеялась. Откуда-то в голосе вдруг сила появилась, и он странно зазвенел, зарезонировал, когда она снова заговорила:

— Всесильная ты мразь, Веня! Такая всесильная, что с двадцатилетней девкой справиться не можешь!

— Замолчи, Марина, до смерти забьет же! Замолчи! — пытался вмешаться побледневший братец.

А она, как не слышала. Вошла в раж:

— Не по зубам я тебе, мальчик, да? Не по зубам! Говно ты, Веня!

— Замолчи! Иди к себе! — Егор вдруг сорвался с места, бросился к ней. Схватил за плечи, чтобы поднять с пола.

— Не тронь! — заорал на него Харин.

Брат замер. Не убрал руки. Вдавил пальцы в кожу, крепче впившись в Маринку.

Она улыбнулась, четко ощущая, как дрожат у него руки и сам он весь, кажется, дрожит. И что-то плескалось в его зрачках. Совсем незнакомое, но такое приятное.

— Думаешь, только деньги спину выпрямляют? — тихо сказала, глядя ему в глаза.

— Ни-хуя. Мажарин по жизни прямо ходит, его таким мама родила, а тебе уже ничего не поможет. Ты всю жизнь будешь на полусогнутых. Всю жизнь будешь таким, как этот, ботинки вылизывать, — не отрывая взгляда от лица брата, кивнула на Харина. — Говоришь, до смерти забьет?

Так я тебя с собой заберу. Туда, — коротко глянула вверх. — И его. Вас обоих. Сдохните вы оба. Я вас в покое не оставлю, с того света достану. Не жить вам, ублюдки. Чувствуешь, что ты следующий? Главное, уйти вовремя. Суметь остановиться. А ты не смог. Поэтому ты — следующий.

— Отойди от нее! — орал Харин ему в спину.

Егор болезненно скривился, но все никак не отходил, вцепившись в ее плечи.

— Уйди от меня. Мне уже все равно. Поздно твоя братская любовь проснулась. Уйди.

Он отошел, и Марина снова посмотрела на Харина:

— У тебя без ринговки и член не встанет! Давай, Веня, кайфани, может, кончишь!

— Облизнув губы, почувствовала солоноватый вкус крови. Даже не заметила, когда из носа снова потекло. Не почувствовала.

Сняв водолазку, вытерла ею лицо. Егор отвернулся, и Харин с оглушающей силой хлестнул по спине первый раз.

Взмокнув от адской боли, которая затопила все тело, отдаваясь даже в кончиках пальцев, Марина выдохнула:

— Какой ты слабенький, Веня… когда он трахал меня, я и то громче орала…

Намеренно так сказала. Специально. Не представляла, как вынесет в сознании эту порку.

Невозможно больно. До сумасшествия. Она, если и выживет после этого, все равно умом тронется.

Пусть ударит так, чтоб сознание потерялось.

А лучше пусть стеганет так, чтобы сдохнуть сразу!

Радуйтесь, твари… А я буду молиться, чтобы вас за это наказали! За все, что вы со мной сделали! Чтобы вы сдохли, как бешеные собаки! Оба!

Сдохли!

Прежде чем просить для этих нелюдей смерти, она поблагодарила Бога за Мажарина. За то, что он у нее был. Что в ее гнусной, грязной запачканной этими тварями жизни, возник этот человек. Появился неожиданно и подарил ей десять дней безоблачного счастья. Настоящего, простого, человеческого. Любовь он ей подарил. А думала, что после Вени никогда и ни к кому не сможет такого почувствовать. Но она была.

Любовь. Случилась. Дурацкая, сумасшедшая, горячая. Вспыхнувшая от одной искры, от одного случайного прикосновения. Безумная, безумная любовь. Правда не успела в ней признаться, сказать Сереже, как много он для нее значит.

Что он все для нее значит.

Хотела. Не успела…

А Харин продолжал бездушно хлестать. Тело стало мокрым от больной испарины.

Запах собственного пота, смешанного с запахом крови, густой тошнотворной взвесью застыл в воздухе. Этот непереносимый удушающий запах заполнил и забил всю ее до отказа. Желудок, легкие, глотку, нос, рот…

Кожа на спине расходилась от ударов легко. Как выгоревшая на солнце ткань. И на прикрытых веках ничего, кроме этих десяти дней…

Мариша, завтрак… Мариша, прогулка… попали под дождь… его улыбка… обнимает… прижимается к губам… запах секса… его крепкие горячие руки… жаркая постель… пьяный, ненасытный… прохладное утро… недовольный усталый… отголоски музыки из его наушников… сосредоточенный и напряженный… смеется… запутались в одеяле… горелые блины…

Воспоминания, навсегда отпечатывались в сознании и на теле свинцовыми вмятинами.

Каждая минута, каждая секунда…

Прости, Сереженька, прости… Я так виновата… Это я во всем виновата…

Прости… Я так люблю тебя, прости…


***

— Сам, значит, пришел, — вместо приветствия сказал братец Марины, не удивляясь. Будто знал его и ждал.

У Мажарина, впрочем, было такое же чувство: будто знаком с этим ублюдком. В том, что этот лысый мажор ублюдок последний, и не сомневался. У него это на роже написано.

— А ты что меня искать собирался? — резко спросил.

— Не я, — кривовато улыбнулся Егор.

— Где Марина?

— Ее здесь нет.

— Где она?

— Ушла.

— Пиздишь ты мне, по-моему. Где она? Я отсюда не уйду, пока ты мне ее не отдашь, — само собой получилось сказать именно «не отдашь».

Хотя разве она вещь, чтобы ее «отдавать» или «не отдавать»?

Не уйдет он из этого блядского дома без нее, с места не сдвинется. Почти двое суток не ел, не спал, всех, кого мог, на уши поставил, только чтобы Маринку отыскать. Собрал по крупицам все, что она о себе выдавала, наконец, нашел, где живет. Через братика и вышел, через его конторки. У них даже фамилии разные, она Стэльмах по матери. И зарегистрирована, как оказалось, на квартире, в которой еще с матерью жила. Была б ее машина на брате, быстрее бы нашел, а так — все концы в воде и края подрублены.

Егор бросил короткий и непонятный взгляд на второй этаж. Этот взгляд Мажарин уловил и посмотрел туда же, ненадолго задержавшись. Что-то промелькнуло в его глазах, что Сергея внутренне зацепило, но не смог понять, что это было такое. Знал бы мудака хоть немного дольше, прочитал.

А так, чувствовал только, что внутренне тот метался.

Вот только хрена ли он метался?

— Ее здесь нет, — уверенно сказал мажор. — Можешь по комнатам пробежаться проверить.

Разрешаю.

Не врал он. Не было Маринки дома, в больнице она. В реанимации, забитая почти до смерти и с переломом позвоночника. То ли Веня ее с лестницы сбросил, то ли сама в агонии вниз кинулась. Сказали, что перелом компрессионный, грудного отдела. Даже на ноги встанет, если постарается. Но пока еще в себя не пришла. Не знал, что ему теперь с ней делать.

Выживет ли? А вдруг инвалидкой на всю жизнь останется? Что ему теперь с ней делать?

— Давай я тебе заплачу. Выкуплю ее у тебя. Говорят, у тебя трудности в бизнесе, так я тебя легко проинвестирую.

— Сомневаюсь, что у тебя денег хватит, — посмотрел на него почему-то затравленно.

— Зря. Не сомневайся. И не стесняйся. Говори. Сколько.

— Ты у нас мини-олигарх?

— Нет, от слова «мини» — это у нас ты. — Удавил бы ублюдка голыми руками, но незнание о том, где Марина и что с ней, останавливало.

Охлаждало дикую ярость.

— Выкупить хочешь? — поджал бледные губы. — Выкупай. Только не у меня. У меня ее нет. Она у мужика, с которым трахается. Она до тебя с ним спала и сейчас с ним спит. Просто его в Москве не было. Вот вернулся, и она к нему поехала. Сама. Соскучилась, видать, — говорил с удовольствием, стараясь уловить на лице Мажарина какие-нибудь уязвленные эмоции.

Но тот остался странно спокойным.

— Не тем ты, Егорка, занимаешься. Тебе бы сценарии писать. Для мильных опер, — брезгливо исковеркал слово.

— Она тебе, наверное, сказала, что уедет с тобой куда-нибудь? И типа домой за паспортом поехала. Она всем так говорит. Что она еще скажет?

Девочка наша и погулять, и выпить любит. Я ж понимаю, ей развлечений хотелось, гульнуть с молодым, секса нормального, горячего, вот и не мешал. Ну что, поехали?

Отключить эмоции. Отключить. Не уплывать.

Мажарин еще раз оглянулся, пробежавшись по гостиной быстрым взглядом. Остановился на своем отражении в расхлестанном зеркале. Потом увидел Маринкину голубую кофточку, которая скомкано валялась на диване. В ней она была, когда он ушел из дома. Значит, в ней она сюда и приехала.

Странно все это… Нет, не странно. Дерьмово!

Сердце гулко колотилось о грудную клетку. Не от страха, от другого совершенно чувства. От ощущения какой-то катастрофы. И тошнота!

Скопившаяся где-то выше, в груди. Болезненная, тянущая, звенящая тревогой. Это далеко не те ощущения, что беспокоили, когда Маринку от гопников спасал. Хуже. В желудок будто льда набросали, и в носу — запах крови.

Такой явный, что оглянулся снова, осмотрелся и невольно прокатил слюну языком по небу, словно хотел убедиться, что не обманывается. И не обманулся. Затошнило страшно, и внутри начало потряхивать.

— Поехали, — при всем, что в эту минуту испытывал, сказал спокойно и повернулся к двери.

Сделал шаг в том направлении, но когда Егор поравнялся с ним, то мертвой хваткой схватил его за горло, протащил через комнату и пришиб о стену затылком.

— Хуйня какая-то происходит, да? — рыкнул лысому в лицо. Так хотелось придушить урода, что с трудом себя сдерживал. Пальцы сами сжимались на горле. Неконтролируемо сдавливались с желанием вырвать глотку. — Я тебя, сука, удавлю! Я тебя, блять, на твоих же кишках повешу!

— Тогда ты ее точно больше никогда не увидишь, — прохрипел Егор.

Мажарин долго смотрел ему в рожу. Слушал, как он, хрипя, задыхаясь и пытаясь втянуть в себя воздух, трепыхался под его тяжестью. В глаза смотрел. А они пустые у него. Совсем. Как у смертника. И как бы ни бесился, точно понял, что хоть избей он его сейчас до смерти, не скажет тот, где Марина. Вот так скотина не скажет. Не храбрость это, не смелость. Что?