Рассказ Скотта был простым, коротким и не изобиловал событиями, но Джули слушала затаив дыхание, потому что это была честная чистая жизнь, полная мужественного упорства и скромных ожиданий.

Глядя на Скотта, Джули ощутила прежнюю детскую привязанность к нему и неожиданно оробела. В отличие от него ей было что скрывать, если она не желала, чтобы Скотт плохо думал о ней. Джули вдруг захотелось вновь стать той девочкой, которую Скотт знал когда-то. Вот и сейчас он смотрел на нее, как раньше-так нежно, так уважительно…

Когда настало время прощаться, Скотт, наклонившись к Джули, спросил, когда они смогут снова увидеться.

— Не поужинаете ли вы со мной? Так хочется поговорить о старых временах, получше узнать вас.

Джули заколебалась, не зная, что ответить. Она в одно и то же время и хотела опять встретиться с ним, и боялась его, такого порядочного и искреннего. Когда она наконец решилась и утвердительно кивнула, глаза Скотта загорелись. Он пообещал заехать за ней завтра вечером.

Кроме того, Скотт попросил разрешения проводить девушку домой, и та согласилась. Прощаясь с Юнис, Джули почувствовала укол в сердце. Похоже, она действительно видит тетю в последний раз. Та заметила, что Джули разговаривала с молодым человеком, и в усталых глазах появился прежний блеск — так смотрит сваха, которой удалось наконец устроить судьбу очередной парочки. И Джули почему-то сразу почувствовала себя лучше.

На следующий день Скотт заехал за ней в дешевом, взятом напрокат автомобиле, и повез в скромный ресторанчик в Гринвич-Виллидже, который никогда не посещали люди ее круга, хотя Джули заходила сюда несколько раз вместе с приятелями, когда была пьяна до потери сознания. Но присутствие Скотта так преобразило ресторан, что он стал почти неузнаваемым.

Скотт был человеком, которого отвергло ее общество, его бедность разделяла их, словно Атлантический океан, но быть с ним означало не иметь ничего общего с миром, в котором жила Джули и который она ненавидела.

Скотт рассказывал ей о жизни в Англии, которую жизнерадостно именовал «унылой»: — «футбол, метро и Би-Би-Си»… Джули не сводила с него глаз. Худощавый, но с мускулистым телом атлета. Сильный человек и сильная личность. Она спросила, занимается ли Скотт спортом, и тот признался, что играет в крикет и ездит верхом, когда появляются деньги, чтобы взять лошадь напрокат. Скотт и в самом деле был красив — серые глаза, мягкие каштановые волосы с рыжеватым отливом и белая кожа, чуть тронутая веснушками. У него были тонкие, изящные руки, глубокий и спокойный голос, будивший в Джули странные, неясные чувства. На всем его облике лежала печать гордой бедности, тронувшая девушку до глубины души. Он был счастлив своей скромной повседневной жизнью и не завидовал чужому богатству.

Скотт хотел, чтобы Джули тоже рассказала о себе, но стыд заставлял ее ловко уклоняться от правды. Он не настаивал. Его, видимо, не волновало то, что о ней говорили. Скотт обращался с Джули так, словно не прошло двадцати лет с того поцелуя в саду, словно они были все теми же — искренними, невинными…

После ужина Скотт отвез Джули домой, попросил водителя подождать и проводил ее до двери, а когда они очутились в полутемном вестибюле, обнял и поцеловал.

— Я хотел сделать это все двадцать лет, — сказал он.

Джули молча взглянула на него широко раскрытыми глазами и слабо улыбнулась.

— Ты совсем не изменилась, — продолжал Скотт. — Стоит мне прикоснуться к тебе, просто побыть рядом, и я ощущаю запах той травы на газоне в Коннектикуте, слышу перезвон посуды и голос матери.

Джули затаила дыхание. Действительно, когда они обнимались и целовались, девочка в нарядном платьице и худенький мальчик в аккуратном костюмчике, послышался голос его матери:

— Скотти! Куда ты подевался?

У нее сжалось сердце от сладкой тоски. А вечер после того счастливого дня… возвращение домой, ее спальня, детские мечты о Скотти. Джек и Гретхен тогда жили дома. И мать с отцом.

Отец…

Джули зажмурилась, а когда вновь открыла глаза, встретилась с серьезным взглядом Скотта. Положив руки на плечи Джули, он привлек ее к себе.

Их тела сблизились. Запретный огонь загорелся в Джули, давно забытое тепло разлилось в душе. Руки девушки поднялись, чтобы коснуться его волос, нерешительно замерли в воздухе и упали. Почувствовав, как Джули напряглась в его объятиях, Скотт отстранился.

— Я обидел тебя? — прошептал он.

Джули покачала головой, радуясь, что в полутьме не видно ее лица:

— Вовсе нет, Скотт.

«Это я тебя обидела…»-подумалось ей.

— Мы можем еще встретиться? — спросил он.

— Конечно… Скотти.

— Тогда я позвоню, хорошо?

— Конечно. В любое время.

Она осталась одна в вестибюле, дрожа каждой клеточкой тела, глядя, как Скотт спускается по ступенькам и идет к автомобилю. Джули помахала ему рукой.

Потом она кое-как добралась до своей комнаты, сняла красивое зеленое платье, которое надела специально для Скотта, и осталась в чулках и нижнем белье. Затем повинуясь какому-то импульсу, подошла к большому зеркалу, стянула чулки, лифчик и трусики и, оставшись обнаженной, окинула себя взглядом.

Все в один голос говорили, что Джули хорошенькая. Гладкая кожа, изящные щиколотки и запястья, точеная нежная шея, шелковистые волосы — именно таких девушек считают красавицами.

Но сама Джули, глядя в зеркало, видела мусорную кучу, отбросы, грязь. Ее тело казалось ей таким же отвратительным, как изъязвленная плоть прокаженного. Подумать только, что она по-прежнему нравится Скотту Монтигл. Неужели он не замечает на ней это несмываемое клеймо, намертво въевшееся в кожу, пожизненное.

Джули передернулась как в ознобе. Если немедленно не скрыться из этого места и от этих мыслей, земля разверзнется и поглотит ее.

Накинув халат, она спустилась в холл, отыскала в библиотеке бутылку старого бурбона и сделала большой глоток. Потом возвратилась к себе, надела другое платье, облегающее, с низким вырезом, туфли в тон, распустила волосы и подкрасила глаза.

Спиртное согрело Джули, и она, уже не колеблясь, осторожно сошла вниз, взяла пальто и выскользнула за дверь. Ночь, верная спутница и старая подруга, приняла ее в свои надежные и привычные объятия.

Слегка вздрагивая, девушка пошла вниз по улице и на углу села в такси.

Нужно как можно скорее увидеть Джонни.

Глава 30

9 мая 1958 года

«КомпьюТел инкорпорейтед» сегодня стала открытой компанией[9]. Акции предлагаются на бирже по цене четырнадцать долларов двенадцать центов за штуку. За последние три квартала фирма невероятно выросла, открыв филиалы в Атланте, Сан-Франциско, Лос-Анджелес и Чикаго, и в течение следующих месяцев планирует создать дочерние компании во всех крупных городах.

Среди клиентов компании — несколько дюжин банков, инвестиционные фирмы и крупные предприятия по оптовой и розничной продаже.

Фрэнсис Боллинджер, президент и главный администратор растущей молодой компании, объявила о продаже акций на специальном совещании руководителей «КомпьюТел» сегодня утром в Сан-Франциско.

Экземпляр «Уолл-стрит джорнел» лежал на полу у ног Фрэнси, сидевшей на древнем диване, в обители Сэма Карпентера, и наблюдавшей, как хозяин возится с компьютером.

Фрэнси прилетела из Сан-Франциско в пять вечера. Сэм встречал ее в аэропорту, намереваясь повезти ужинать, но она умолила его вернуться в мансарду и разрешить ей помочь ему приготовить ужин, как в старое доброе время. Они сделали спагетти и салат, а теперь Сэм занялся привычной работой, как и ожидала Фрэнси. Ей просто хотелось побыть вдвоем с Сэмом и отдохнуть от суеты и шума. За восемь месяцев, разительно изменивших их жизнь, у партнеров не было ни одного свободного дня.

«КомпьюТел» разрастался с невероятной быстротой, число клиентов все увеличивалось. Поскольку серьезных конкурентов у Фрэнси и Сэма не было, спрос намного превышал предложение. Выгоды компьютеризации теперь не оспаривали даже самые заядлые скептики. Именно тогда по совету своего поверенного Ли Наджента Фрэнси согласилась пустить в продажу акции. Как частная компания, «КомпьюТел» была ограничена в финансовых средствах, а это грозило замедлить темпы роста.

Фрэнси теперь стала только руководителем. У нее почти не оставалось времени на программирование, и эта работа легла на плечи Сэма, Дэны и новых программистов «КомпьюТел» — выпускников колледжей и технических институтов со ^всей страны. Фрэнси же подолгу отсутствовала в Нью-Йорке: либо открывая новые филиалы фирмы, либо посещая уже существующие, чтобы убедиться в компетентности назначенных ею руководителей.

Рост «КомпьюТел» выматывал и одновременно подстегивал ее. Как прекрасно было сознавать, что созданная ею компания процветает, но в то же время Фрэнси не могла отделаться от ощущения, что она мчится с горы на автомобиле с неисправными тормозами и не может остановиться. Она всегда представляла себе успех как возможность достичь покоя и счастья. А оказалось, что на деле это напоминает безумную гонку или попытку противостоять надвигающейся лавине.

Работа отнимала все силы. Фрэнси похудела, смертельно уставала и никак не могла расслабиться.

Поэтому не удивительно, что, вымотанную до предела, ее так неудержимо потянуло к Сэму. Когда он открыл дверь на свой чердак, его темные глубины показались Фрэнси благословенным убежищем, а «9292» с его тусклыми огоньками каким-то чудесным образом почти сразу же успокоил ее расшалившиеся нервы. Вообще-то «9292» теперь почти не использовался, его заменили два новеньких IBM, взятые в аренду на полгода.

К удивлению Фрэнси, «9292» стал вдвое меньше. Сэм продолжал экспериментировать с ним и, будучи в курсе последних достижений микроэлектроники, уверял Фрэнси, что миниатюризация — будущее компьютеров.

— Даже сейчас, — повторял он, — существуют микрокристаллы величиной с ноготь большого пальца, выполняющие работу, которую делали «ENIAC» в 1945 году. Так что перспективы безграничны.