Резко развернувшись, она опрометью побежала, пронзительно крича:

– Чэд! Чэд!

И когда тот появился, бросилась ему на руки.

– Он собирается снять с меня скальп! – кричала Кэрол. – Чэд, не дай ему схватить меня!

– Все в порядке, голубушка, – успокоил ее мальчик и бросил на Сокола свирепый взгляд. – Я не дам ему обидеть тебя.

Сокол молча наблюдал, как его сводный брат повернулся и пошел, унося на руках девочку.


Поздно ночью, когда все уже спали, Сокол выскользнул из дома, оседлал своего пони и поскакал на север. Полная луна освещала его путь, заливая землю серебряным светом. Не раз и не два он пришпоривал лошадь, почувствовав присутствие духов, странствующих в ночной мгле.

Перед рассветом он благополучно добрался до хогана дяди своей матери. Там он провел три дня, а затем приехал отец, чтобы забрать мальчика обратно. И Сокол не слишком горевал, покидая хоган Кривой Ноги. Почти год, проведенный вдали от родных мест, заметно изменил его. Пища в доме дяди казалась ему скудной. Соколу не хватало также душа перед сном и чистой смены одежды на каждый день.

И он без сожаления вернулся в мир белых людей.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 5

Когда Сокол перешел в выпускной класс школы, отец сообщил, что выбрал для него факультет в одном из восточных университетов, куда осенью и отправит его. Новость совсем не обрадовала Сокола. Второй раз в жизни отец резко меняет его жизнь. Однако он понимал, насколько важны для него жизненный опыт и образование. А потому, когда пришло время уезжать, он собрался без малейшего протеста.

Отец проводил юношу до аэропорта и буквально до последней минуты твердил ему наставления и советы. Сокол слушал молча, как делал это всегда, затем мысленно просеял услышанное и оставил только то, что было, на его взгляд, ценным. Отец, сам того не желая, научил его главному – доходить до всего своим умом.

Пропасть, возникшая между отцом и сыном, могла быть уничтожена Фолкнером. Но он не хотел или не мог изменить своего взгляда на незаконнорожденность сына и его смешанное происхождение. Поэтому их близкие отношения так и не восстановились. Когда им случалось оставаться наедине, они говорили о чем угодно – о ранчо, школе или отцовых делах в Фениксе, но только не о том, что действительно волновало или тревожило мальчика.

Все эти годы Фолкнер активно скупал земли в Фениксе – некоторые продавал с огромной для себя выгодой, другие отводил под жилищные участки, а на остальных строил промышленные или торговые сооружения. Не брезговал Фолкнер и приобретением цитрусовых рощ и акций медных рудников. Многие шутили, что Фолкнер намеревается до того, как умрет, прибрать к рукам весь штат Аризона.

Итак, Сокол начал учиться. Каждое лето он возвращался на ранчо, чтобы поработать во время каникул. Парень никогда не требовал для себя снисхождения и брался за любую работу, за что снискал уважение всех ковбоев на ранчо. И все же между ним и теми, с кем ему приходилось общаться здесь, всегда стоял барьер, который Сокол так и не сумел преодолеть. Он был незаконнорожденным сыном мультимиллионера.

Только среди навахо он мог оставаться просто человеком. И поэтому всякий приезд в резервацию был для него праздником. Каждое лето Сокол проводил две недели у родственников своей матери – отец дал на это разрешение много лет назад после той ночи, когда мальчик сбежал с ранчо в резервацию.

В этот свой приезд Сокол направился верхом на высокогорное пастбище, где его дядя Кривая Нога держал овец.

В горах Сокол окунулся в знакомый с детства мир и следовал всем обычаям Людей, все глубже постигая их образ жизни. Он бережно расходовал воду, умывая лишь лицо и руки, как делали все, – чистота очень важна. Однако купались навахо редко, потому что на это уходит очень много воды. Стояло лето, и большинство членов семьи спали не в хогане, а снаружи, и Сокол всегда следил за тем, чтобы ненароком не перешагнуть через спящего и тем самым не навлечь на него какую-нибудь беду. Он вообще придерживался всех табу, принятых у его соплеменников. Избегал разбитых молнией деревьев, никогда не убивал койотов или гремучих змей… Для Сокола эти предрассудки казались не более смехотворными, чем маниакальная боязнь, которую белые испытывают по отношению к черным кошкам или тринадцатому числу, выпавшему на пятницу. А чего стоит одно только убеждение белых, что, пройдя под прислоненной к стене лестнице, навлечешь на себя несчастье…

Вместе со взрослыми мужчинами из дядиного семейства Сокол сидел в парильне, распевая монотонные молитвы, обращенные к северу, и очищая тело. По вечерам, когда семья собиралась вокруг костра, он вместе со всеми обсуждал новости и слушал занимательные истории. Чаще всего в эти дни они обсуждали новый дом, который власти штата строили для Кривой Ноги. Они подробно расспрашивали Сокола обо всем, ведь он жил в подобном доме. Родственников интересовала и его жизнь на Западе, они буквально засыпали Сокола вопросами. Во время этих бесед Сокол очень ясно почувствовал, с каким презрением родные его матери относились к белым.

Заветные две недели, как всегда, пролетели, словно один день. Наступило утро отъезда. Спустившись верхом в долину, Сокол пересел в свой пикап, который он оставил возле хогана одного из своих двоюродных братьев, и под жарким августовским солнцем отправился в другой мир – мир белых. Зной преследовал его весь день пути. Прохладнее стало лишь поздним вечером, когда Сокол подъехал к двору ранчо. Здесь царило непривычное оживление, и Сокол с запозданием вспомнил, что сегодня должен вернуться Чэд. Очевидно, импровизированная вечеринка в честь сына и наследника Фолкнера – в самом разгаре.

Соколу были совершенно чужды злоба или зависть. Он перенял у Людей способность принимать ситуацию, которую нельзя изменить, такой, какая она есть. При подобном отношении жизнь становится намного проще.

Остановив машину перед домом Ролинза, Сокол некоторое время прислушивался к звукам, доносившимся через двор из главного здания, – музыке, смеху, английской речи… Сокол выпрыгнул из кабины и вошел в дом, чтобы принять душ и переодеться.

Полчаса спустя он был уже в самой гуще веселящихся. Пробравшись вдоль стены к бару, Сокол взял банку холодного пива и скромно стал в стороне, наблюдая за присутствующими. Отыскал взглядом почетного гостя празднества – Чэда, стоявшего у буфета с Кэтрин, и тут заметил, что к нему подходит отец.

– Вижу, ты вернулся, Сокол, – приветствовал сына Фолкнер, несколько смягчив улыбкой серьезность тона.

– Да, – кивнул Сокол и отхлебнул пива. – Кривая Нога шлет приветы.

Он бессознательно подчеркнул, где именно он провел последние две недели.

– Ну и как он? – в вопросе слышался подлинный интерес.

– Отлично.

Сокол, разговаривая с отцом, не сводил взгляда со своего сводного брата. Сокол отметил про себя, что Чэд заметно возмужал и его красота стала более утонченной. В этот миг Чэд поднял голову и на долю секунды встретился взглядом с Соколом, затем посмотрел на стоящего рядом с ним отца и вновь на Сокола. Прищурившись, он принялся рассматривать брата, но тут его кто-то отвлек. Сокол перестал наблюдать за Чэдом и перевел свой взгляд на толпу.

«Кажется, Чэд рад вернуться домой», – подумал он.

– Этот прием устроен в честь приезда Чэда, – говорил между тем отец. – Сегодня вечером я сказал Чэду, что поручаю ему управление моей недвижимостью в Фениксе.

Новость не стала для Сокола неожиданостью. Отец долгие годы готовил Чэда к тому, чтобы тот со временем смог принять участие в семейном деле.

– Для этого его и готовили, – заметил Сокол, чтобы что-нибудь сказать, ибо это и так само собой разумелось.

– В следующем году ты получишь степень по управлению в бизнесе и политическим наукам. В настоящее время этого вполне достаточно, чтобы выдвинуться на работу с национальными меньшинствами в правительстве. Для меня не составит никаких затруднений протолкнуть тебя на какой-нибудь высокий пост в нашем штате.

Сокол перевел взгляд на отца и увидел, как он с самодовольным видом излагает этот давно задуманный им план. Сокол сразу же понял двойную цель, которую предследует сей замысел: отец покупает ему респектабельность и положение в обществе, тем самым как бы расплачиваясь с сыном за незаконнорожденность и смешанное происхождение; и в то же самое время не просто заводит выгодные связи, но и получает своего человека в правительственных кругах. Сокол признавал, что план этот – в своем роде гениален. Впрочем, он давно заметил удивительную способность отца извлекать огромную пользу для себя из всего, за что бы он ни брался. Ловко придумано: одним ударом – двух зайцев! И вину перед сыном загладить и упрочить свое влияние в обществе…

– Ты все отлично продумал, – заметил Сокол и вдруг уловил аромат диких цветов, который всегда сопутствовал появлению Кэтрин. Она прервала отца на полуслове. – Да, я… – говорил тот.

– Это все-таки прием, Фолкнер, – еще издали раздался звучный, глубокий, полный оттенков женский голос. Сокол полуобернулся: Кэтрин подходила, держа за руку сына. – Тебе не следует держаться в стороне и устраивать тайные совещания.

Сокол криво усмехнулся, забавляясь ситуацией. Кэтрин дозволяла ему существовать где-то рядом с семьей, но ревниво охраняла границы и восставала против любых попыток нарушить их. Она неизменно видела в Соколе угрозу для своего сына. И эта подозрительность передавалась Чэду.

– Здравствуй, Чэд. Фолкнер только что рассказал мне новость. Поздравляю, – он протянул руку, обмениваясь со сводным братом рукопожатием, сознавая, что Чэд расценивает его замечание как выражение зависти или обиды.

– Спасибо, – и Чэд тут же повернулся к отцу, как бы выключая Сокола из беседы.

Допивая пиво, Сокол искоса смотрел на Кэтрин Фолкнер. Какой странный тип красоты, – думал он, – холодная и лишенная признаков возраста. Он не мог понять, почему она так притягивает его. Возможно, потеряв мать, он невольно видит в Кэтрин ее преемницу. Или все дело в том, что от своих предков навахо, у которых родство передается по материнской линии, он унаследовал врожденное чувство верности и преданности «матриарху» семьи. Но как бы там ни было, тяготение к Кэтрин было подлинным и искренним.