С рассветом притомленные гости потихоньку разбрелись по домам. Степан еще проводил молодух по деревне, но скоро и его трехрядка смолкла. На смену гармошке утреннюю перекличку начали матюхинские петухи. Шура растолкала Ваську, уложив на его место бухгалтершу. Большаков протер глаза, умылся и пошел греть движок своего «газона». В машину погрузили сундук живописца, его невзрачный рюкзачок и маленький Шуркин чемоданчик. Провожать Шуру на станцию поехала одна Лариса. Упившегося Гришку привести в чувство никто и не пытался. Ему еще неделю предстояло «болеть», опохмеляться и снова «болеть». И только в конце недели Гришка мог войти в ту тягостную норму своего трезвого бытия, что наблюдалась у него вчера днем.

Билеты на поезд для Темлюкова и Шуры Вася взял еще накануне. Поезд на разъезде Воскресенского стоял всего две минуты. Вася помог внести в тамбур знакомый для него своим весом сундук и выскочить.

Поезд уже дернулся, когда из председательской «Волги» вышла супруга Клыкова Надя и бегом в последнюю минуту закинула Темлюкову корзину со своими домашними гостинцами. Клыков лишь успел помахать рукой. Когда поезд показал сцепки последнего вагона, председатель усадил жену на заднее сиденье, но с места не тронул. Через двадцать минут с московским поездом он встречал кандидата ЦК партии, главного референта по вопросам культуры, кандидата АН СССР Станислава Андреевича Прыгалина. Клыков сам себе будет шофером, ему предстоит успеть за двадцать минут дороги интимно подготовить московского гостя.

Поодаль, под деревцем притулился «рафик». Колхозный микроавтобус ожидал членов выездного областного совета. Они прибывали из Воронежа тем же поездом, что и высокий московский гость.

Темлюков ехал в Москву, а в Воскресенском клубе, пустынном и отмытом от следов его присутствия, на фреске, ожидающей суда, вели свой дикий хоровод языческие девы, и в каждой из них, если приглядеться, можно было признать местную штукатурщицу Шуру.

Часть вторая

1

Рабочий день Министерства культуры закончился. Опустели казенные кабинеты с портретами лысоватого основателя Совдепии вперемешку со Станиславским, Шолоховым и Луначарским. Замолчали черные служебные аппараты, провода которых тянулись в литфонды, худфонды, партотделы и КГБ.

Уборщицы уже протерли унылый, затоптанный паркет коридоров. Здание погрузилось в скучную тишину, и только Зинаида Сергеевна своего кабинета не покинула.

Она ждала звонка из Воронежа и воображала мстительные картины: фреску ненавистного Темлюкова замазывают белым известковым раствором. Нет, сперва соскабливают изображение, а уж затем белят.

Так надежнее: под белилами фреска может открыться вновь, через много лет, когда самой начальницы не будет на свете. Уйдя в тень кладбищенских оград, она окажется бессильна и не сможет влиять на мир живых. Пока она многое может. Терентьева с гордостью оглядела свое рабочее место. Оно нелегко далось.

Только от мысли, что кто-нибудь проведает, какую цену пришлось заплатить молодой провинциалке за кресло на столичном Олимпе, у Зинаиды Сергеевны холодела спина и от самых лопаток бежала струйка ледяного пота.

Она помнила до мельчайших подробностей, как впервые увидела эту старую ведьму. Шукалова приехала к ним с идеологической проверкой. Приехала из столицы. Ее встречали возле вагона представители районного цеха культуры: директриса местной библиотеки, начальник кинопроката, местный поэт Душкин и сам секретарь райкома с двумя замами.

Шукалова вышла из вагона и со всеми поздоровалась.

Когда Терентьеву представили как начальника отдела культуры, Шукалова задержала руку Зинаиды Сергеевны, долго смотрела ей в глаза и чуть улыбнулась. Улыбнулась уголками мясистых накрашенных губ, глаза ее при этом оставались холодно изучающими.

– С вами нам придется познакомиться поближе, – изрекла Шукалова и только тогда разжала пальцы, освободив ладонь Зинаиды Сергеевны.

Столичную гостью пришлось сопровождать весь день. Шукалова вникала во все, что касалось идеологического воспитания масс. Она проинспектировала местную газету, проглядела выборочно с десяток номеров, дала нагоняй главному редактору за слабое отражение образа вождя. Посетила Дворец культуры, где внимательно ознакомилась с планом мероприятий, с фамилиями гастролеров, репертуаром привозимых спектаклей. Директору клуба тоже досталось.

Шукалову пригласили пообедать в столовую райкома. Пригласили одну. В черной райкомовской машине кроме двух замов сидел сам секретарь, и свободное место оставалось только для столичной гостьи.

Шукалова в «Волгу» не села.

– Я бы хотела, чтобы товарищ Терентьева составила нам компанию, – заявила она тоном приказа.

Второму заму пришлось выйти, освобождая место для Зинаиды Сергеевны.

Официальный вечер закончился концертом местной самодеятельности. После концерта директор Дворца культуры Савченко устроил ужин, который проходил в ресторане гостиницы, недавно отстроенной и составляющей гордость райцентра. По случаю приезда Шукаловой в номера дали горячую воду и протерли полы коридора на втором этаже. За столом столичная гостья позволила себе несколько рюмок коньяка, сменила начальственный тон на человеческий и рассказала несколько забавных историй о своем последнем вояже в Париж. В те годы поездка за рубеж являлась событием чрезвычайным, и Шукалову слушали затаив дыхание.

Зинаида Сергеевна отметила, что приезжая время от времени задерживала на ней свой заинтересованный взгляд. В бесцветных глазах старой чиновницы появилась странная томность. Когда ужин подошел к концу, Шукалова, попрощавшись со всеми, тихо приказала Терентьевой:

– Останься. Мне надо поговорить с тобой наедине.

Официант принес по просьбе москвички еще графинчик с коньяком. Шукалова разлила коньяк в две рюмки.

– За тебя, Зиночка. Ты мне понравилась сразу.

Не знаю почему, но очкарики меня волнуют.

Зинаида Сергеевна вдруг покраснела. А Шукалова придвинулась вплотную так, что Терентьева почувствовала ее несвежее дыхание и разглядела пористую кожу напудренного лица, и зашептала:

– Такой разумной девочке не место в этой дыре.

Ты рождена для столицы. Я тебя заберу. Будешь умницей, далеко пойдешь.

Теплая, влажная рука старухи сжала ее ладонь.

Инстинктивным желанием было выдернуть руку из этой влажной массы, но страх перед идеологической начальницей порыв остановил.

К коньяку Шукалова больше не прикасалась, но Терентьевой подливала. Зинаида Сергеевна так много никогда не пила. Примерная студентка-общественница, секретарь школьной, а затем институтской комсомолии, она вела показательный образ жизни старой ханжи. В свои двадцать восемь Терентьева оставалась девицей, а болезненное любопытство к сексу тщательно скрывала. И сейчас, сидя за столиком пустого ресторана, ощущая, как под скатертью рука Шукаловой шарила по ее бедру, проникая все глубже сквозь слои трикотажного белья, она осознала, что начинается первый в ее жизни роман. Роман страшный и непонятный.

Московская начальница олицетворяла мощь системы, которую Терентьева с детства приняла как религию.

Через неделю из Москвы пришел запрос. Терентьеву вызывали в аспирантуру. Поселилась Зинаида Сергеевна в квартире Шукаловой. Та жила одна. По утрам, после глотка кофе, Зинаида Сергеевна, бледная, с синими естественными тенями, направлялась на учебу, а старуха нежилась в постели. Понемногу Зинаида Сергеевна научилась делать вид, что омерзительное тело ее покровительницы ей тоже доставляет радость. Шукалова приободрилась, походка стала тверже. По телефону, когда она говорила со знакомыми, часто раздавался каркающий смех. Шукалова собралась на пенсию.

– Закончишь аспирантуру, займешь мой кабинет, – шептала она Зинаиде Сергеевне, размазывая по маленькой груди Терентьевой малиновую губную помаду.

Идиллию нарушил эпизод, чуть не сломавший будущую карьеру Терентьевой. Аспиранты решили отпраздновать конец обучения. В Москве стоял знойный июль. Компания отправилась прогулочным теплоходом на Клязьму.

Подмосковное водохранилище имело множество островков, пароходик пристал к одному из них. По кучам золы вперемешку с обуглившимися бревнами, битым стеклом и пустыми жестянками от консервов легко определялось излюбленное место отдыхающих москвичей. Терентьева с омерзением обошла загаженный островок, сняла за кустиками платье-сарафанчик и, подняв кулек с платьем и босоножками в руке, поплыла к соседнему островку. Плавала Зинаида Сергеевна хорошо, поскольку ее родной городишко стоял на Оке. Подплыв к острову, она осторожно вышла и огляделась. Островок оказался необитаем. Зинаида Сергеевна исследовала его по кругу и, убедившись, что одна, сняла купальник и улеглась загорать. Она задремала и проснулась оттого, что над ней нависла тень. Открыв глаза, аспирантка обнаружила огромного мужика, который стоял над ней, широко расставив ноги. В руках пришелец держал маску для подводного плаванья, поэтому спрашивать незнакомца, как он "сюда попал, смысла не имело. Терентьева хотела прикрыть себя купальником, но, укладываясь, она сняла свои очки-линзы и не видела, куда купальник положила. Подводник опустился на колени и погладил мокрые волосы Зинаиды Сергеевны. Терентьева замерла. Тогда он взял ее за плечи, приподнял и впился губами в ее губы. Потом она почувствовала тяжесть и боль. Зинаиде казалось, что сейчас кости ее хрустнут и она рассыплется. Но вдруг вместе с этой тяжестью и болью к ней пришло новое ощущение, и Зинаида поняла, что она ждала это ощущение много лет.

По дороге домой, когда аспиранты на палубе распевали комсомольские песни, она сидела внутри на скамейке и, глядя в круглое окошко на кипящую за бортом воду, улыбалась. Наконец к тридцати годам Терентьева стала женщиной. Все внутри Зинаиды Сергеевны ликовало: то ли подводник оправдал свою внешнюю мощь, то ли, после омерзительной близости с противной старухой, нормальный мужик показался ей чудом, – Терентьева и сама не могла этого объяснить. Но ни ужас перед незнакомцем, ни естественный страх от первой физической любви с мужчиной, ничто не помешало ей познать это новое чувство. Познать и забыть обо всем на свете. Таким мелким и ненужным стало остальное: карьера, работа в столичном министерстве, куда она должна была через неделю выйти служить. Терентьева глядела на воду и улыбалась. Пароходик давно причалил к пристани Речного вокзала. Аспиранты, не заметив ее отсутствия, гурьбой скатились по трапу и отправились к метро. А она все сидела и вспоминала.