Amberit - Мастер-Девил

— Кейн, — опять позвала я севшим от волнения голосом. — Поговори со мной. Пожалуйста. — Мой голос дрогнул и практически превратился в шепот. Кейн остановился так резко, что я по инерции пролетела вперед, продолжая цепляться за его рукав, и чуть не упала. Чуть — потому что сильные руки подхватили меня, удерживая в вертикальном положении. Я почувствовала проблеск надежды. Может быть, все еще не так плохо, если его волнует мое возможное падение.

По случайности мы остановились в неровном желтоватом пятне света под фонарем, и, повернувшись к Кейну лицом, я четко видела заострившиеся от внутреннего напряжения скулы, плотно сжатые губы и суровый взгляд. И только глубоко-глубоко в потемневших глазах теплела искорка, позволившая моей проклюнувшейся надежде разгореться сильнее.

— Кейн! — опять жалобно повторила я и мысленно выругалась. Я, как попугай, повторяю одно и то же — Кейн, Кейн, Кейн, словно не способна на нормальную человеческую речь. А он не шелохнулся, не дернул ни одним мускулом на красивом — черт, он был невероятно красив сейчас! — лице, только искорка стала чуть ярче и чуть заметнее. Это придало мне дополнительные силы. Слова посыпались из меня, как высохшие горошины из стручка — с таким же шумом и таким же коэффициентом полезного действия.

— Я понимаю, я виновата, и ты запрещал мне ходить туда, и Ник тоже… — Упс. А вот про Ника упоминать совершенно не стоило, но сейчас уже ничего не поделать… — Кейн, это была просто случайность. Просто несчастный случай, — еще раз повторила я, стараясь сделать это более убедительным. — Синтия сказала, что Шир может погибнуть, что его выставят на бой, а он не подготовлен, и ставки на него никто не делает, потому что бессмысленно, потому что все и так знают, что он проиграет, и я не могла этого допустить, и уже почти договорилась с Ником, как вдруг эта псина рванулась, и прямо на меня, а потом я упала… — Я замолчала, потому что напоминать о том, что мне чуть было не вцепились в горло, было не лучшим продолжением, тем более, что Кейн и сам наверняка помнил об этом, судя по еще более помрачневшему лицу, хотя, казалось бы, куда еще больше… Но он продолжал молчать, не сводя с меня взгляд. Я набрала воздуху в легкие и с отчаянной решимостью заявила:

— В общем, я понимаю, что нарушила твою просьбу… твой приказ, и готова понести наказание, — и выдохнула. Теперь все зависело от него. Я больше ничего не могла сделать, не могла придумать, что еще сказать в свое оправдание. Голова опустела, став звонкой, как колокол, и только одна мысль билась в ее стенки: „Ну прости меня. Кейн, пожалуйста, прости!“

Кейн молчал. Я не могла прочитать по его невозмутимому лицу — на нем опять была эта чертова маска — о чем он думает, но, кажется, догадывалась. Та искорка в его глазах — а не почудилась ли она мне? Как я не вглядывалась, с каким усердием не искала ее — исчезла. Крохотного теплого огонька не было, словно и никогда не существовало. На его месте была лишь ледяная пустота.

„Ты выбрала собаку и потеряла любимого“, — отстраненно констатировал внутренний голос. — „Нет, нет, нет, пожалуйста, нет“, — просила я, сама не зная кого. — „Нет, это неправда, я не могу вот так просто потерять его. Он любит меня, он поймет…“

Но с каждой утекающей секундой я все больше понимала, что это правда, что он устал от моих выходок, что я дура, идиотка, кретинка, что меня действительно нужно было приковать к батарее и не выпускать из дома. Я готова была упасть на колени и умолять, только чтобы он простил меня, только чтобы из его глаз пропала эта ледяная пустота, только чтобы он обнял меня, привлек к себе… Я была готова на все. Так почему я до сих пор стою, с отчаянием и надеждой заглядывая в темные, практически черные в свете фонаря глаза, выискивая малейший намек на то, что ошибаюсь? Не знаю. Возможно, я просто оцепенела от мысли, что потеряла Кейна, потеряла свое будущее, собственными руками разрушила его. Слезы подступили к глазам, но не собирались выкатываться на щеки. Они застыли так же, как и я. Все застыло. Весь окружающий мир замер, воздух превратился в острые колючки, режущие легкие, пространство и время поменялись местами, превращаясь в черную дыру, постепенно засасывающую меня…

— Ты вообще понимаешь, что творишь? — Кейн со стоном обнял меня, прижимая к себе.

— Кейн… — Мир быстро вернулся в нормальное состояние, черная дыра исчезла, я резко вдохнула и… разревелась. Горячие соленые капли стекали по черной коже его куртки, оставляя за собой мокрые дорожки, а я цеплялась за плечи Кейна так, словно это была моя последняя надежда на спасение.

— Ты не представляешь, что я почувствовал, когда увидел эту суку, готовую вцепиться тебе в горло! — хрипло шептал мне на ухо мой Мастер, так же отчаянно прижимая меня к себе, до боли в моих ребрах, до невозможности дышать. — Ни я, ни Паттерс не успевали оттащить тебя оттуда. Мы же говорили — не соваться в питомник, это опасно!

— Да, да, — бессвязно шептала я, захлебываясь слезами, но уже знала — он останется со мной, он не бросит меня, и у нас все будет хорошо… У нас будет семья, мы поедем учиться, когда-нибудь поженимся, появятся дети, собаки, кошки, хомячки и золотые рыбки… — или нет? Я с опаской подняла голову, встречаясь взглядом с… Нет, не с ледяной пустотой. В глазах Кейна горело пламя, сложенное из неисчезнувшего еще страха, ярости и искренней любви.

— Я люблю тебя, — прошептала я.

Он молчал. Сердце уже приготовилось опять рухнуть в зиящую пропасть, но…

— Да поможет мне бог, потому что я тоже люблю тебя, — простонал Кейн.

Мы целовались, стоя в тускло-желтом свете фонаря под холодно-равнодушными взглядами звезд, проявляющихся на угольно-черном покрывале ночного весеннего неба. Мы целовались, не обращая внимания, что мои испачканные кровью куртка и джинсы приводят в такое же состояние одежду Кейна, и лучше бы нам побыстрее вернуться домой, принять горячий душ и переодеться.

Наш дом был здесь — в объятиях друг друга.

Сразу уйти у нас не получилось. Возле столика остался мой пиджак, надо было его забрать, и Эрике пришлось пойти вместе со мной. Там как раз принесли мороженое, и она, естественно, захотела его попробовать. Меня немного волновала ушибленная голова Эрики, но ни тошноты, ни особой бледности не наблюдалось, и я решил не портить вечер окончательно.

Есть мороженое со скованными руками оказалось неудобно, и я разъединил цепочки, но при этом положил Эрике руку на плечо.

— И только попробуй уйти куда-нибудь, — изобразил я сурового хозяина.

Она подхватила игру:

— Я, безусловно, проинформирую тебя о своем желании.

Я полностью успокоился. Эрика шутила, значит, все обошлось.

— Ага, в письменном виде и трех экземплярах.

— Несомненно. Это новое правило?

— Обязательно, — улыбнулся я, нежно целуя Эрику в висок.

Весь вечер я не отпускал ее от себя. Не думаю, что она сама захотела бы уйти, но я предпочел быть уверенным в этом. Мы ели мороженое, болтали, смеялись, танцевали еще… Вечер закономерно завершился в полумраке спальни.

Эрика стояла передо мной, все еще одетая, с красным бантиком на талии. В свете уличного фонаря, лишь немного разгоняющем темноту, глаза Эрики сияли, а кожа чуть светилась.

— Я весь вечер мечтал развернуть свой подарок, — прошептал я.

Эрика только приподняла голову и поинтересовалась:

— И чего ты ждешь?

Я не стал отвечать, мои действия говорили сами за себя. Руки уверенно развязали узел банта, отбрасывая в сторону ненужную ткань, расстегнули молнию на спине, и через пятнадцать секунд Эрика уже стояла передо мной в одном нижнем белье, если, конечно, это можно было так назвать. Стратегические места были слегка прикрыты полупрозрачной кружевной тканью, практически не оставляя простора для воображения. Я тихо простонал. Воображения особого не требовалось, я уже прекрасно знал тело Эрики, все его округлости и впадинки, и зрительно, и на ощупь, но, тем не менее, оно не переставало меня восхищать.

Любимая чуть поежилась, словно от холода, хотя в комнате, я бы сказал, было жарко.

— Тебе ничего не мешает? — чуть севшим голосом спросила она, начиная расстегивать мою рубашку.

— Мешает, — согласился я.

Конечно, это так, можно было и не спрашивать, яркое тому доказательство болезненно пульсировало у меня в брюках.

Я освобождаюсь от одежды сам и снимаю с Эрики ее лоскутки. Теперь на нас остаются только браслеты, еле слышно позвякивающие при каждом движении. Мы стоим и смотрим друг другу в глаза, и я вижу только бесконечную любовь. Я понимаю, что сейчас, в эту минуту могу с ней сделать все, что хочу, и это будет воспринято как должное. Но я не хочу быть грубым. Все это было в прошлом, может быть, еще будет в нашей жизни — я уже знаю, что нравится Эрике — но сейчас время любви, а не страсти. Девушка, стоящая передо мной, принадлежит мне и телом, и душой, и я хочу сделать все, чтобы доставить наслаждение и тому, и другому. Но она все-таки моя…

— Ты моя, — озвучиваю я свои мысли, осторожно касаясь рукой ее лица, не дотрагиваясь до ушибленного виска.

— Я твоя, — утвердительно кивает она. Конечно, любимая, я не сомневаюсь в этом. Но Эрика в очередной раз удивляет меня — она соединяет наши браслеты. — Теперь ты не сможешь от меня избавиться… — заявляет она.

— А кто сказал, что я этого хочу? — искренне удивляюсь я.

И действительно, с чего Эрика это взяла? Единственное, чего я хочу — это не отпускать ее никогда. Ну, по крайней мере, в ближайшие несколько часов.

Я притягиваю Эрику к себе. Наши губы соприкасаются, сначала слегка, но потом словно пытаются слиться воедино. Я могу прижимать любимую только одной рукой, вторая прикована к ее запястью и лежит на моем плече. Мы целуемся до головокружения, до горящих легких, требующих воздуха. Эрика еле стоит на ногах, отчаянно цепляясь за меня в поисках поддержки. Ее трясет — или это меня трясет — или, скорее, мы оба сгораем в обжигающем огне любви… страсти… желания… Устоять на ногах становится все труднее и мне самому. И зачем стоять, если значительно удобнее лежать? Я подхватываю Эрику под колени и осторожно опускаю на кровать, поскольку наши руки соединены вместе, и я боюсь резко дернуть и причинить ей боль.