— Что поделать? — пожала плечами Елизавета. — Это важно для меня.

— У вас все важно, окромя самой себя, — проворчала горничная.

— Я не могу позволить себе, подобно беззаботной и избалованной дамочке заниматься собой, когда дела идут из ряда вон плохо, — спокойно и сдержанно объяснила Елизавета. — А нанимать управляющего — для меня большая роскошь. С меня достаточно адвоката. К тому же найти надежного и честного управляющего, которому бы я могла доверить хозяйственные и финансовые дела, — не так просто. А ненадежный управляющий мне без надобности. Я не хочу рисковать тем немногим, что у меня ещё осталось от батюшкиного состояния.

— Ох, барыня, совсем извели вас эти дела! Ну нельзя же так! Куда это годится!

— Ладно, не ворчи, Анфиса, — миролюбивым, но немного раздраженным тоном сказала Елизавета. — Скоро все изменится… Я надеюсь. Просто сейчас у меня сложный период в жизни.

— А когда он у вас не был сложный, барыня? — заметила Анфиса.

Елизавета с трудом подавила тяжелый вздох. Этот сложный период продолжался у неё уже двадцать лет, начиная с того дня, когда она связала свою судьбу с князем Дмитрием Ворожеевым. Впрочем, даже во времена детства и юности её жизнь вряд ли можно было назвать простой и безмятежной. Целых девять лет она провела в стенах Смольного института, испытав все тяготы институтской жизни: строгий монастырский надзор, житье в мрачных дортуарах, суровый распорядок и плохое обращение наставниц.

— Ох, барыня, вы совсем исхудали! — продолжала причитать Анфиса, расшнуровывая корсет своей хозяйки. — Давеча, чтобы вам впору было это платье, мне приходилось туго затягивать на вас корсет. А теперь что!

— Но это же прекрасно! Стройность ценилась во все времена. А нашем девятнадцатом веке — особенно!

— Как бы эта стройность не перешла в худобу!

— Этого не случится, уверяю тебя.

— А все ваши дела!

Окончив возиться с платьем, Анфиса принялась разбирать прическу своей хозяйки. Темные волосы Елизаветы густым каскадом рассыпались по её плечам, когда Анфиса осторожно вынула шпильки и гребень из прически княгини.

— Давеча я приготовила для вас ванну с лавандой, — сообщила Анфиса. Как вы любите.

— Спасибо, Анфиса.

— Так теперь все, небось, остыло, пока вы разговаривали с тем господином.

— Ничего. Меня устроит не очень горячая ванна.

— Может быть, все-таки подбавить кипяточку, — не унималась Анфиса. — Я мигом согрею.

— Не нужно. Ты все хорошо сделала. Можешь идти отдыхать.

— Но вам после ванной нужно будет подать рубашку и пеньюар.

— Я справлюсь сама. Ступай.

— Ваша воля, барыня. Приятных вам снов.

Несколько минут Елизавета полежала в теплой воде. Подобная процедура была необходима ей не столько для того, чтобы очистить тело, сколько для того, чтобы снять усталость. Затем она легла в свою удобную постель, застеленную льняным бельем, надушенным тонким ароматом лаванды.

Этой ночью она заснула на удивление быстро. Едва её отяжелевшая от усталости голова коснулась мягкой подушки, как к ней сразу же пришел сон. Этот сон был необычным, даже несколько странным. Подобные сны приходили к ней довольно редко. Ей приснилось, будто она находится в объятиях мужчины. Он целует её губы, лицо, шею, плечи. Его властные и в то же время нежные руки ласкают её тело. Она слышит его приятный и успокаивающий голос: «Со мной тебе не нужно ничего бояться. Я здесь, чтобы избавить тебя от всех твоих бед. Я так долго искал тебя. И теперь ты моя. Я никому не позволю причинить тебе боль». Его голос кажется ей таким родным, его поцелуи такими сладостными, а его прикосновения такими завораживающими. В этом мужчине она узнает графа Вольшанского, с которым познакомилась накануне вечером на рауте у госпожи Пилевской.

Сон был прекрасным, однако, как все прекрасное, он быстро прошел. Пробудившись от сна, Елизавета долго не открывала глаза, пытаясь искусственно продлить те необыкновенные ощущения, которые она испытала во сне.

— Какой странный сон, — вслух произнесла она. — Что бы это могло значить?

Она подумала о графе Вольшанском. Знакомство с этим человеком произвело на неё какое-то странное впечатление, которое она даже никак не могла охарактеризовать. Он показался ей каким-то близким, родным, словно между ними существовала какая-то необъяснимая связь.

— Что бы это могло значить? — ещё раз повторила она, но уже с некоторым трепетом в голосе.

Глава третья

Княгиня Элеонора Львовна Шалуева имела обыкновение появляться у дочери именно тогда, когда та меньше всего была расположена её принимать. Неожиданный визит княгини Шалуевой обычно не предвещал ничего хорошего. И это уже превратилось в некое правило, которое закрепилось на протяжении многих лет и имело лишь несколько исключений. Элеонора Львовна появлялась либо затем, чтобы сообщить дурную весть, либо затем, чтобы прочитать дочери нравоучения. Если же она появлялась без причины, то это означало, что у неё просто дурное настроение и ей необходимо на кого-нибудь его выплеснуть.

На сей раз княгиня Элеонора Львовна пожаловала к дочери довольно рано. Елизавета ещё не успела одеться и привести себя в порядок, когда услышала из приоткрытого окна своей спальни звук подъезжающего к дому экипажа. Она подошла к окну и увидела строгий и чопорный силуэт выходящей из экипажа маменьки.

— Ваша маменька пожаловали, барыня, — прокомментировала горничная Анфиса, помогавшая Елизавете одеваться.

— Я вижу, — задумчиво произнесла Елизавета. — Интересно, что ей понадобилось в такую рань? Поторопись, пожалуйста.

— Не могу знать, барыня, — ответила Анфиса, поспешно застегивая крючки и поправляя платье госпожи.

Елизавета не стала заставлять себя ждать. Она вышла навстречу матери, едва только та вошла в переднюю.

— Доброе утро, маменька! — поздоровалась Елизавета. — Чем обязана столь раннему визиту?

— А ты не догадываешься? — произнесла Элеонора Львовна голосом, предвещавшим бурю.

— Не имею ни малейшего представления, маменька, — с наигранной беззаботностью ответила дочь. — Не желаете ли чаю? Или могу вам предложить отличный завтрак?

— Я сюда приехала не чаи распивать и не завтракать! Тем более, что время завтрака уже прошло. А ты, как я вижу, только что встала.

— От вас ничего не скроешь.

— Что с тобой, Елизавета? Обычно в это время ты уже разгуливаешь по дому или занимаешься делами. А сегодня ты даже ещё не завтракала! Да что там — не завтракала! Ты даже как следует не привела себя в порядок, не уложила волосы. Уж не заболела ли ты?

— Благодарю вас, что вы беспокоитесь обо мне, маменька, — с нотками ехидства в голосе сказала Елизавета. — Со мной все в порядке. Более того, у меня был здоровый и восхитительный сон. Пожалуй, впервые за долгое время. Поэтому, я и проснулась так поздно.

— А вот у меня не было никакого сна, — обвиняющим тоном сказала Элеонора Львовна.

— Отчего же, маменька? — поинтересовалась дочь. — Вас что-то беспокоит? Очевидно, это что-то серьезное, раз вы лишились сна. Пойдемте в гостиную. Вы мне все расскажите.

— Да, пойдем, — пренебрежительно согласилась мать. — Передняя — не слишком подходящее место для разговора с матерью, даже если сей разговор тебе не по душе.

Не дожидаясь приглашения, она направилась в гостиную вперед своей дочери. Елизавета немного задержалась, чтобы отдать некоторые распоряжения горничной. Она взяла колокольчик и позвонила два раза. Горничная Анфиса немедленно прибежала на звон.

— Анфиса, — обратилась к ней Елизавета. — Подай, пожалуйста, чай в гостиную и какое-нибудь легкое угощение.

— Хорошо, барыня.

Елизавета вошла в гостиную и удобно устроилась в кресле напротив своей матери.

— Итак, — начала Елизавета, — что же стряслось, маменька?

— Твоя последняя выходка! — возмущенно сказала та. — Вот, что стряслось! Более ужасного, чем развод, ты придумать не могла!

— Ах, вот в чем дело!

— Пойти на развод с князем Ворожеевым — это верх пределов!

— Полностью с вами согласна, — спокойно и хладнокровно произнесла Елизавета. — Развод — это верх пределов. Но мне ничего другого не остается.

— Разве тебе мало, что вы с мужем живете порознь уже несколько лет? Тебе предоставлена полная свобода и независимость. Ты распоряжаешься почти всеми делами и финансами. Твой муж, как это ни абсурдно, находится на твоем содержании. Зачем тебе понадобился этот развод? Хочешь скандала?

— Пока я замужем за этим человеком, я никогда не буду свободной, сказала Елизавета. — Но вам этого не понять.

— Что же он может сделать против тебя? La nullite complete![13] У него не хватит ни духу, ни ума, не говоря уже о деньгах.

— Вы называете его la nullite complete и спрашиваете: почему я хочу с ним развестись? — с иронией заметила Елизавета.

В этот момент в дверях появилась Анфиса с подносом в руках. Она не сразу решилась войти, а только после того, как в разговоре между матерью и дочерью образовалась пауза.

— Вот, барыня, чай. Все как вы просили, — негромко объявила она.

Анфиса аккуратно расставила на столике чайные приборы, бисквитные пирожные и все остальное, чем был нагроможден её поднос.

— Благодарю, Анфиса, — произнесла Елизавета. — Можешь идти.

— Что за манера у твоей прислуги — подслушивать под дверью! недовольно проворчала Элеонора Львовна, когда Анфиса ушла.

— Нас никто не подслушивал, — заверила дочь. — Не срывайте свое негодование на ни в чем не повинной горничной. Лучше съешьте пирожное.

— Елизавета, ты разумная женщина и должна понимать: во что нам обернется этот развод, — продолжала Элеонора Львовна свою нравоучительную тактику. — Не забывай, что он коснется не только тебя, но и всей нашей семьи, нашего рода, и прежде всего — твоего сына. О нем ты подумала?