Он властно поцеловал её в губы. Она подчинилась его поцелую, как побежденный подчиняется победителю. Затем он, словно вампир, впился губами в её шею. Она беспомощно вздохнула.

— Ты без ума от меня, так же как я от тебя, — самодовольно сказал он.

— Я уже не знаю, — подавленно и разочарованно сказала она.

— Ты без ума от меня. И я тебе сейчас это докажу.

В качестве доказательства он принялся осыпать её вожделенными поцелуями. Затем он осторожно опрокинул её на диван и принялся снимать с неё одежду, освобождая себе путь к объекту своей похоти. Девушка механически отвечала на его ласки, подчиняясь скорее привычке, чем желанию.

— Тебе нравится, как я тебя целую, как я глажу твои плечи, твои маленькие грудки, твой прелестный животик… — шептал он, сопровождая свои слова действиями. — Твое тело страстно дрожит при каждом прикосновении моих рук. Ты желаешь меня! И я желаю тебя! Я так желаю тебя!

Он овладел ею прямо в гостиной на диване, на котором несколько минут назад у них происходил спор о способах устранения неугодной жены. Софи чувствовала огромную пустоту, словно из неё выкачали последнюю энергию, которая давала ей возможность противостоять. Она отвернулась от своего любовника и тупо уставилась на обшарпанный паркет. Уже в который раз она задавалась вопросом: почему этот человек имел над ней такую власть? Она твердо была уверена, что не испытывает к нему ни любви, ни страсти и вообще, ничего похожего. Что же тогда снова и снова бросало её в его объятия?

Софья Немянова или же просто Софи была владелицей дамской лавки, торгующей различными предметами женского туалета. И стала она её владелицей всего лишь несколько месяцев назад после смерти своей родной тетки по отцовской линии. До этого Софи была одной из работниц, и несмотря на родственные узы, не пользовалась никакими особыми привилегиями.

С князем Дмитрием Ворожеевым Софья Немянова познакомилась полгода назад. Он был старше её не менее чем на двадцать лет. Своим внешним видом он олицетворял образ поизносившегося ловеласа: редеющая шевелюра, отеки под глазами, красноватый цвет лица и начинающее расплываться тело. О том, что когда-то он был стройным, великолепным блондином, обольстившим немало женщин своими лживыми серыми глазами, можно было только предполагать. Однако не внешностью покорил Ворожеев Софью Немянову. Он покорил её своим громким именем, своим происхождением, своей обходительностью, своими сладкими и льстивыми речами. Простой лавочнице никогда не дарили красивых букетов и не говорили комплиментов, да ещё князья. Подобное обхождение не могло не тронуть сердце девушки. А затем смерть тетки, наследство, козни против княгини Ворожеевой…

Внезапно её словно осенило. Она вдруг поняла то, что не желала или боялась понимать раньше. Она поняла, что именно вынуждало её быть с этим человеком, уже давно ставшим ей в тягость. Это был страх. Именно под влиянием страха, а не преданности, не честолюбия и тем более не любви, она делала то, что было ей неприятно, и делала только потому, что этого требовал от неё Ворожеев. И если раньше этот страх находился где-то в подсознании, то теперь он был в полной мере ею осознан.

— А ведь это вы… — испуганно и нерешительно произнесла она. — Вы вполне могли подмешать моей тетушке что-нибудь в лекарство. Вы были там.

— У тебя богатое воображение, — усмехнулся он. — Зачем мне это нужно?

— Не знаю. Но вы на это способны. И потом, вам тоже было выгодно, чтобы мне досталась её лавка. И, думается мне, это не единственная причина. Это ещё и удачный шанс проверить надежность избранного способа, а заодно и потренироваться.

— А ты не так глупа, как я думал, — пришел к выводу Ворожеев, ничуть не смутившись, что его изобличили в преступлении. — Однако это всего лишь твои предположения. Если ты кому-либо о них расскажешь, ты сделаешь хуже только себе. Я буду все отрицать. О нашей связи вряд ли кто знает. И сама посуди: какая выгода может быть у князя Ворожеева от смерти какой-то лавочницы?

— Вы все продумали.

— Что делать! — заметил он. — Когда на кон поставлено все, приходится продумывать тоже все.

Глава седьмая

Елизавета сидела за роялем в своей гостиной и играла печальную мелодию. Музыка проникла ей в душу и передала свою печаль. Эта печаль отразилась в её прекрасных глазах. Они сияли каким-то необыкновенным светом. Этот свет и эта музыка создавали вокруг себя чарующую атмосферу духовности, под влияние которой попал бы каждый, кто хоть немного разбирался в прекрасном. И под это влияние не мог не попасть Владимир Вольшанский, который в этот момент сидел в кресле неподалеку от Елизаветы и, затаив дыхание, с чувством преклонения и восхищения слушал её игру.

После того, как Владимир Вольшанский получил приглашение из уст Елизаветы пожаловать в её дом, он не замедлил явиться. Елизавета приняла его очень тепло и дружелюбно. Они завели увлекательный разговор, начатый ещё во время их знакомства на рауте Марианны Пилевской. Владимир рассказывал ей о своих путешествиях: о странах, в которых он побывал, о нравах и обычаях народов этих стран, об их удивительных и необычайных ритуалах. Чтобы его рассказ был более оживленным, Елизавета вставляла свои лепты: восторженные восклицания, вопросы, измышления. Их разговор сопровождался веселым смехом и нежными взглядами. Все было так чудесно!

Владимир заговорил с Елизаветой о её музыкальных талантах, которые восхвалял её сын, и попросил продемонстрировать их. Она с удовольствием согласилась сыграть для него. Едва её пальцы прикоснулись к клавишам рояля, как зазвучал прекрасный мир звуков. Она первая вошла в этот мир и увлекла за собой его. И пока играла музыка, казалось, они вместе и порознь переживали волнующие и печальные моменты прошлого и настоящего.

Когда Елизавета окончила свою проникновенную игру, между ними установилась трогательная тишина. В продолжение этой тишины она старалась успокоить свои эмоции, а он — подобрать нужные слова, чтобы выразить свое восхищение.

— Ваш сын был прав, — произнес Владимир. — Вы прекрасно играете! Я не помню, чтобы когда-нибудь музыка производила на меня такое впечатление.

— Вам понравилось!

— Не просто понравилось! Должен вам сказать, и это ничуть не преувеличение, вы только что сотворили чудо!

— Мне очень приятно, Владимир Елисеевич, — улыбнулась она. — Но я не сотворила, а лишь преподнесла.

— И прекрасно преподнесли!

Елизавета встала из-за рояля и подошла к Владимиру.

— Расскажите мне что-нибудь о себе, — неожиданно попросила она.

— Разве я уже не достаточно рассказал? — улыбнулся он.

— Вы рассказали о своих путешествиях, но не о своей жизни, — возразила она. — У вас есть дети, жена или любимая женщина?

— У меня нет ничего из перечисленного вами, — быстро ответил он, затем, пристально и загадочно посмотрев на нее, прибавил: — Хотя, впрочем…

Он замолчал на полуфразе. Его слова и взгляд необычайно взволновали Елизавету. Чтобы унять это волнение она прошла несколько шагов вдоль гостиной. Затем она вернулась и присела на кресло.

— Судьба была коварна и жестока со мной, — после минутного молчания произнес он, присаживаясь на соседнее кресло, оставленное им несколько минут назад. — Мой сын умер спустя несколько часов после рождения. А двумя годами позже умерла моя жена.

— О, Боже! Это ужасно! — промолвила Елизавета, которой стало не по себе от его откровения. — Простите, я не должна была заводить этот разговор. Клянусь вам, если бы я знала, что на такой элементарный вопрос последует такой трагический ответ, я ни за что бы его не задала.

— Ну что вы! — с нежностью возразил он. — Не нужно извинений. Тем более, что я сам об этом заговорил. И мне, признаться, хотелось об этом заговорить. Возможно, так на мне сказалось влияние музыки.

— Если вам угодно, вы можете поведать мне об этих печальных и трагических событиях вашей жизни. Я умею выслушивать и умею хранить тайны.

— Именно такие слова я желал от вас услышать, — признался он. — Они ещё более укрепили мою уверенность.

— Уверенность в чем?

— Что вам я могу открыть свою душу. Что вы, как никто другой, сможете понять меня. В мире не так много людей, с которыми ты мог бы поговорить о самом сокровенном. А в вас есть что-то, что располагает к таким разговорам.

— Может быть, то что мне тоже довелось страдать? — предположила она.

— Вам знакомо такое чувство, как угрызение совести? Угрызение совести за другого человека, за другую судьбу? — уточнил он.

— За другую судьбу, — задумчиво повторила она, пытаясь припомнить: испытывала ли она нечто подобное. — Мне гораздо более знакомо угрызение совести за свой обман.

— Если этот обман причинил зло другому, то, возможно, наши угрызения совести в чем-то схожи.

— Этот обман причинил зло только мне, — возразила она. — Только я одна пострадала от него и продолжаю страдать. Но, мне кажется, я догадываюсь, за чью судьбу вы испытываете угрызения совести. За судьбу своей жены.

— Да, — ответил он.

— Но почему?

— Я не смог оградить её от страданий, избавить от мук, — ответил он. Не смог дать ей всего того, что должен был дать: защиту, поддержку, понимание. Она была ранимой, хрупкой и очень впечатлительной. Вроде цветка, который нужно держать в специальных условиях под стеклянным колпаком, потому как малейший холод, дуновение ветра, загрязненный воздух способны его погубить. Ее душа не выдержала смерти нашего сына. Ее разум помутился. С ней стали часто происходить припадки безумия. Она могла замкнуться в себе и несколько дней ни на что реагировать, не произносить ни слова. А могла, наоборот, буйствовать и проклинать весь свет. Но самыми невыносимыми были её рыдания, её душераздирающие вопли, мольбы, в которых она взывала о сыне. Спустя два года после смерти нашего сына она покончила с собой — в порыве одного из припадков выбросилась в окно и разбилась головой о каменный тротуар.