Аликс даже удивилась, что испытывает такую боль. А дело заключалось в том, что, как ни горько ей было это признать, она любила Билла. Очень. Чертовски сильнее, чем он ее. Но все же не настолько, чтобы бороться за сохранение семьи в одиночку.

Что ж, если их непростая семейная жизнь кончится крахом, тогда к дьяволу все романтические бредни! Они не стоят того, чтобы из-за них переживать, сомневаться, чувствовать себя несчастной, беззащитной… Билл останется последним мужчиной в ее жизни.


На следующее утро после вынесения Маргарет-Джин Джонсон оправдательного приговора, не сказав ни слова ни Биллу, ни коллегам по работе, Аликс отправилась в Прайдс-Кроссинг.


Прайдс-Кроссинг


Прайдс-Кроссинг! Существует ли еще на свете городок, которому бы так подходило его название — Ущемленное Самолюбие! Так размышляла Аликс, садясь в такси.

По дороге из аэропорта она обдумывала, что ждет ее в течение нескольких последующих часов, представляла возможные варианты и сама не знала, чего страшится больше, — найти отца таким же жестким, несгибаемым тираном, каким он был всегда, или надломленным — как духовно, так и физически…

Ей показалось, что сам дом совсем не изменился: свежевыкрашенный фасад, сияющие чистотой французские окна. А вот старой магнолии перед парадным входом уже нет. Красивое было дерево и первым расцветало весной…

От избытка чувств у нее перехватило горло, и ей стало мучительно жаль и магнолию, и лет, проведенных вдали отсюда. Ох уж эта ностальгия!

Поджав губы, Аликс вылезла из машины и поднялась по ступеням к входной двери, бормоча про себя как заклинание: «Я буду сдержанной. Я не заплачу, не выйду из себя… не потеряю терпение… терпение… терпение».

Она не послушалась Дорри, предлагавшей ей приехать неожиданно и без предупреждения, опасаясь, что такой шок может спровоцировать у отца второй удар. Она просто приняла некоторые меры предосторожности, чтобы ее визит выглядел случайным. Таким образом, за Льюисом оставалось право выбора линии поведения, не ущемляющей достоинство ни одной из сторон.

Поэтому накануне она позвонила его личной секретарше.

— Я должна быть завтра в Бостоне в связи с одним делом, — сказала она, — и хотела бы провести некоторое время со своим отцом. Пожалуйста, дайте мне знать, удобно ли ему в одиннадцать часов.

Мисс Милгрим перезвонила ей через несколько минут и сообщила, что мистеру Брайдену «будет приятно встретиться» с ней.

Приятно! Какое неопределенное, даже двусмысленное выражение чувств: слегка теплее, чем «удобно», но как далеко от «радостно»! Тем не менее Аликс предпочла отнестись к такому ответу как к доброму знаку.

И вот она звонит в дверь дома своего детства, стараясь изобразить на лице подобие улыбки.

Ей открыла сама Дорри, притворяясь, что видит Аликс впервые за все это долгое время. Они обменялись приветствиями и расцеловались.

— Как приятно тебя видеть, Аликс! — воскликнула она «рекламным» голосом, пока Бриджит помогала Аликс снять пальто. — Ты хорошо выглядишь.

— Привет, Бриджит, — поздоровалась Аликс с горничной. Боже, ей должно уже быть лет сорок! — Я вижу, ты получила повышение после кухни.

— Да, мисс. Благодарю вас, мисс.

— Твой отец ждет тебя в оранжерее, — сказала Дорри, — и, уверена, ждет с нетерпением. — Дальнейшее она уже шептала Аликс прямо на ухо: — Не хочешь выпить рюмочку бренди перед тем, как пойти туда?

Аликс отрицательно помотала головой, обрадовавшись, что примирение произойдет в самой солнечной комнате во всем доме, а не в сумрачной библиотеке, под портретом матери — слишком много воспоминаний…


Он сидел в механизированном инвалидном кресле с вмонтированным в него пультом управления, которое, вне всякого сомнения, сконструировали умельцы «Брайден Электронике». Ноги Льюиса были прикрыты темным пледом, левая рука безжизненно лежала на колене. Он выглядел бледным, болезненным и съеженным.

— Ты простишь меня, если я не встану, чтобы поздороваться с тобой? — Когда он говорил, его рот кривился на одну сторону, но речь, хотя и несколько невнятная, осталась связной и контролируемой. Повторял ли он про себя «выдержка, выдержка, выдержка»?

Аликс осмотрелась, чувствуя себя неловко. Вот он сидит перед ней, во плоти и крови, через столько лет, а она не знает, что сделать или сказать…

Ждал ли он, что она его поцелует? Обнимет? Пожмет ему руку? Но почему — теперь, если она никогда не делала этого раньше? Внезапно Аликс пронзила мысль, что сейчас отец в ее власти: на этот раз он не смог бы уклониться от ее объятий.

Однако она не умела выказывать свои чувства стихийно и непринужденно — по крайней мере, по отношению к нему: он никогда не учил ее этому. Самое большое, на что она была способна, это изобразить сердечную улыбку — одну из тех, которые она испробовала на присяжных. Она и улыбнулась, усевшись в плетеное кресло метрах в полутора от Льюиса. В комнате стояла духота. Аликс откашлялась.

— Здравствуй, папа. Как ты? Прошло так много времени…

«Подходящее начало! Одновременно и нейтральное, и банальное», — мелькнуло в нее в голове.

С минуту они сидели в тяжелом молчании, словно участники телевикторины, поставленные в тупик сложным вопросом.

— Да, много… — наконец ответил он дребезжащим голосом. — Как тебе показался дом? Дорри заново отделала его прошлой весной.

— Потрясающе! — с готовностью подхватила Аликс. — Правда, я еще не все обошла, но… — «Господи, до чего мучительно!» —…но я заметила исчезновение старой магнолии.

— Корни… — проворчал Льюис. — Они так разрослись и переплелись, что начали разрушать фундамент парадного входа. В прошлом году я и срубил магнолию.

Аликс подумала, не было ли в его словах некоего иносказания.

— Может, на этом месте будут хорошо смотреться азалии?

Он неопределенно хмыкнул.

— Я вижу, ты выиграла дело об убийстве Дюмена. Она знает, на кого ставить, эта Маргарет Джонсон… Очень предприимчивая женщина.

Еще несколько минут они вели осторожный разговор на отвлеченные темы — о процессе, о доме, о погоде, — словно, продвигаясь по зыбкой почве маленькими шажками, нащупывали путь друг к другу. Они напоминали измотанных боями солдат в последние дни войны. Расстеленный на полу ковер играл роль нейтральной полосы, по разные стороны которой окопались две враждующие группировки, причем силы их были равны. Начав переговоры, они еще не знают, приведут эти переговоры к прекращению военных действий или к их возобновлению…

Аликс сомневалась, следует ли ей расспрашивать отца о здоровье или он воспримет это как вторжение в личную жизнь. В конце концов она предоставила ему самому выбирать предмет разговора.

Льюис заговорил о профессии юриста. Не абстрактно, как в былые, не слишком добрые времена шестидесятых, а в контексте карьеры Аликс.

Он был так точно информирован обо всех крупных, нашумевших делах, которые она вела, что у нее зародилось подозрение, уж не начал ли он собирать вырезки из газет. Она вспомнила, как он установил за ней слежку в Кеймбридже, и почувствовала легкое волнение: от старых привычек трудно избавиться. И все же она не могла не отметить комизм ситуации: дела, за которые она бралась, предвкушая с мстительным ликованием, что это приведет его в ярость, оказывается, служили для него источником родительской гордости за нее — успехи его дочери! Было в этом чувстве что-то родоплеменное.

Ее потрясла глубина имеющейся в его распоряжении информации.

— Как я понимаю, получаешь ты неплохо, — заметил он в какой-то момент. — Особенно от тех мошенников с Уолл-Стрит, которых тебе удается спасти от тюрьмы. Я знаю, какие гонорары у юристов высокого ранга!

Что она могла ему возразить: что за половину дел, за которые берется, не получает и гроша? Что деньги исчезают быстрее, чем поступают? Что они уже во второй раз закладывают свой дом?

Зарабатывать полмиллиона долларов в год совсем не так уж много, если тратить при этом полтора…

— Да, у меня все хорошо, — подтвердила она, — никаких финансовых проблем.

В одиннадцать часов Бриджит вкатила в комнату сервировочный столик с кофе и бисквитами.

— Я поухаживаю за отцом, — сказала Аликс.

— Очень хорошо, мисс.

Она помнила его вкусы: много сливок и без сахара. Она налила кофе в чашку, положила на блюдце бисквит и поставила поднос так, чтобы ему было удобно дотягиваться до него действующей правой рукой.

— Так нормально? — спросила она. — Сам справишься?

Он даже улыбнулся:

— Прекрасно! Спасибо, Аликс.

Но несмотря на то, что он храбрился, движения давались ему с трудом: рука дрожала, чашка дребезжала по блюдечку, капли кофе стекали по подбородку… Аликс притворилась, что ничего не замечает. Как же он должен ненавидеть свое положение узника, прикованного к этому злосчастному креслу!

— Я теперь замужем, папа. Уже пять лет.

— Да, — откликнулся Льюис, — я читал о твоем муже в «Ньюсуик» не так давно. Он производит впечатление амбициозного молодого человека. Демократ, насколько я понимаю.

— Это так, но я думаю, что он тебе все равно понравится: он большая умница. Закончил юридический в Колумбийском университете. Одно время работал клерком в Белом Доме. Живем мы в Бруклине. Все начинают стонать, когда я говорю, что мы живем в Бруклине, но там и в самом деле очень хорошо! У нас двое детей. Хочешь взглянуть на фотографии? — Она мысленно похвалила себя за то, что предусмотрительно прихватила их с собой. — Правда, это всего лишь моментальные снимки, но…

— Да, пожалуйста.

Аликс вытащила фотографии — дети, собака, дом, она сама и Билл. Льюис не слишком бурно изъявил дедовские восторги, но внимательно рассмотрел каждый снимок, после чего уставился на Аликс здоровым глазом.