– Что это ты ей так долго объясняла? Девушка с ужасом таращилась на меня, наверно, решила, что перед ней матерый преступник или гурман-извращенец.

– Я попросила мясо с кровью.

– Ну, значит, она уже звонит в полицию. Они опять долго смеялись, предвкушая вкусный ужин, вспоминая самые нелепые кулинарные истории.

– Я однажды выпил в китайском ресторане воду из пиалы, в которой полагается мыть руки. Это было очень давно. – Признался Берт. – Вообще-то, я в детстве не увлекался ресторанами.

– А я за десертом во время обеда на мамином юбилее слишком сильно нажала на баллончик с кремом и попала прямо в нашего адвоката, сидевшего напротив в черном костюме и бабочке!.. Похоже, мне в рот смешинка попала, как говорила наша учительница. Я раньше любила смеяться. – Тщетно пыталась остановиться Сандра, утирая навернувшиеся от смеха слезы.

– Мне кажется, мы радуемся, потому что одержали победу над собой. И ты, и я.

– Ну, скорее ты. Протащил меня на руках целую милю. А вчера еще маялся в гипсе. Ведь мог запросто рухнуть под этакой тяжестью.

– Ты тоже – не промах! Сидишь, как ни в чем не бывало и даже не вспоминаешь кресло. Смотри, здесь танцуют! Мне почему-то кажется, что, если я приглашу Фею на тур вальса, Фея не сможет мне отказать.

– Раньше я любила танцевать! И мне все еще так хочется!

Берт решительно положил свою крепкую горячую ладонь на ее худенькую руку.

– Не надо считать, что все осталось там – за пределами твоей беды. Не надо устанавливать границу между «раньше» и «потом». Пожалуйста, Фея, говори почаще: «Я буду смеяться, танцевать, любить». И все травмы затянутся, как рубцы на твоих коленях.

– Ты видел?! Пока нес меня через зал?

– Ну, уж красивые колени я всегда замечаю.

– Обычно я надеваю брюки… И обычно меня никто, кроме санитаров, не носит на руках, – нахмурилась Сандра.

– А теперь будут. И я буду ездить и обязательно стану первым. Я боец, Фея… Надеюсь, это заразно, как гонконгский грипп.

– Ты обязательно поднимешься на первую ступеньку в мировом чемпионате. А твои рубцы здесь и вот здесь, – кончиками пальцев Сандра коснулась подбородка и шеи, – превратятся в совсем незаметные царапины. Ведь у меня на ногах были ужасные ожоги.

– Плевать на рубцы. Главное – не выпускать руль! – Берт упрямо сжал губы, и Сандра тихо сказала:

– Она все поймет и оценит, твоя Мона.

– К черту! К черту все это, где наше мясо? Гарсон!

– Нас обслуживает девушка! Прекрати буянить, уже, кажется, пахнет жареным.

Они жадно наблюдали за расставлявшей блюда официанткой и тут же набросились на аппетитно шкворчащую на углях чугунную сковороду, полную ломтей сочного мяса.

– Это ассорти из молодого барашка, свинины и телятины. – Объяснила официантка. – «Обед по-тирольски».

– Но почему по-тирольски? – Удивился Берт, жадно набросившись на еду.

– Это же тирольский ресторан, ты что, не слышишь, как поют вон те парни на сцене? – Пояснила Сандра, которой почему-то страшно нравилось, что они ужинают в тирольском ресторане и парень поет не как-нибудь, а именно переливчатым подвывающим голосом. Она смеялась и жевала, жевала и смеялась, стараясь не думать о том, как бежит время и неумолимо истекают минуты ее нежданного счастья.

Мона возникла около столика как из-под земли.

– Привет, дорогой. Прости меня. – Она села на диванчик рядом с Сандрой, решительно не замечая ее. Закинув ногу на ногу, щелкнула зажигалкой и закурила, пуская дым в сторону Сандры.

– Здесь не курят, – заметил Берт.

– Это все, что ты хотел мне сказать? – Сделав пару затяжек, она загасила сигарету в хлебной тарелке.

– Прости, Сандра, – это моя жена Мона. Мона, это моя подруга Сандра.

– Не валяй дурака! Ты и так не выглядишь слишком умным. Лучше налей вина. Ты страшно обидел меня сегодня, Берт.

Сандра с удивлением заметила, что в голосе гордой Моны зазвенели слезы.

– Не стоит вспоминать, детка. Будем считать, что мы оба наговорили друг другу глупостей. Сгоряча. – Берт виновато посмотрел на жену, и Сандра увидела в его взгляде нечто призывное, жадное, заглушившее и его злость, и ребячливое веселье.

Она смущенно сжалась, сожалея, что не может уйти, оставив супругов наедине. Но Мона и не замечала присутствия девушки. Ее рука скользнула по шее, груди Берта, спустилась под стол, губы капризно изогнулись.

– Я ненавижу тебя, ненасытное животное! Ты ухитрился сломать все, кроме своего недремлющего «дружка». – Она вдруг в упор посмотрела на Сандру. – Не правда ли, это чудо, моя дорогая, – сохранить чудовищную потенцию в таких испытаниях? Но муж уверяет, что так реагирует лишь на меня. Правда, Берти? – Приподняв подбородок мужа, Мона призывно заглянула в его глаза.

– Перестань. Сандра здесь ни при чем. Мы просто друзья.

– Тогда пусть катится к черту! – Взвизгнула Мона и бросила на пол наполненный Бертом бокал. На них с любопытством оборачивались сидящие за соседними столиками, подошла официантка и затараторила что-то по-французски. Берт достал деньги, Сандра отвернулась, чтобы не видеть его растерянное лицо.

– Дело в том, дорогая, что Сандра не может ходить. Она лечит в санатории поврежденные ноги, – объяснил он извиняющимся тоном.

– Ну, значит, пусть вылетает, как влетела сюда. Или мне помочь? – Мона очаровательно улыбнулась Сандре. Это был оскал тигрицы, готовой перегрызть сопернице горло.

Берт склонился, чтобы подхватить Сандру на руки. Но Мона оттолкнула его.

– Сиди спокойно, дорогой. С твоими травмами не стоит перенапрягаться. Тем более что я рассчитываю на страстную ночь.

Мона поднялась и походкой Клеопатры направилась к метрдотелю. Берт опустил глаза:

– Извини. Я бы все равно не смог донести тебя. У меня подкашиваются колени.

– От любви? – насмешливо уточнила Сандра.

– Не знаю. От любви или от ненависти. Не знаю. А может, это так и бывает – одно воспламеняется от другого? Иногда я, действительно, чувствую себя идиотом, сходящим с ума от бешенства.

– В присутствии Моны, – понимающе кивнула Сандра. Власть этой прекрасной и одновременно отталкивающей женщины над силачом и добряком Уэлси казалась ей загадочной. Ей было обидно за его унижение и в то же время противно.

– Да что тут непонятного, Фея? Я хочу ее. Всегда хочу… Когда-нибудь мы перегрызем друг дружке горло… Нет, я сдамся ей без сопротивления. Ведь я очень, очень виноват перед Моной… – Берт болезненно поморщился и закрыл ладонями лицо, увидев возвращающуюся жену.

Она торжественно шествовала между столиками в сопровождении спортивного мужчины в фуражке таксиста.

– Я заплатила этому человеку, чтобы он отвез ее на место. – Мона кивнула и мужчина подошел к Сандре. Она сжалась и шумно вдохнула воздух, чувствуя, что теряет сознание. Сильные руки подхватили ее.

– Извините, мадемуазель. Я не сделаю вам больно. – Сказал крепыш, поднимая Сандру.

– Спокойной ночи, милочка… – кивнула Мона. – Надеюсь, тебя не преследуют эротические сны? – Она захохотала, но, заметив гневный взгляд Берта, тут же расцвела нежнейшей улыбкой. – А что тут у нас на десерт, любовь моя?

Последним, что видела уносимая прочь Сандра, был поднос с фруктовым пирогом и сливками, проплывающий на уровне ее лица в руках спешащей к столику официантки.

3

Дастин с тоской осмотрел содержимое холодильника. В морозильной камере одиноко лежал покрытый инеем бифштекс, на полках валялся кусок сыра, мумифицированная ножка индейки, пакетик с расплывшимся творожным пудингом. От подгнивших листьев шпината исходил тошнотворный душок – запах нищеты. «Покажи мне свой холодильник, и я скажу кто ты», – с тоской Дастин захлопнул дверцу. – Ты – протухший неудачник, слабак, возомнивший себя суперменом и «Золотым пером»».

Год назад преуспевающего молодого журналиста с позором выгнали из культурных новостей престижного еженедельника.

– Уж очень круто взял, сынок, – покачал головой его шеф, выложив на стол исполнительный лист, в котором сообщалось, что редакция еженедельника должна возместить моральный ущерб пострадавшему в размере 40000 долларов. В качестве истца выступал некий театральный экспериментатор, показавший в Лос-Анджелесе спектакль «Голубая свеча» по мотивам произведений Оскара Уайльда.

Дастин, ехидно отстегав в своей статье претенциозного дебютанта, назвал его произведение «медицинским пособием геев». Он не рассчитал, что за спиной смазливого парня стоит сильный покровитель. Покровитель оплатил судебное разбирательство, работу театральных экспертов, просмотревших спектакль и нашедших, что терминология журналиста Мориса грешит непрофессионализмом, а определения «анальный реализм» и «яркое дарование извращенца» являются прямым оскорблением личности режиссера.

Дастину пришлось выложить половину суммы из своего кармана и покинуть редакцию «до лучших времен», как он пообещал коллегам. Затем он перебрался из небольшой, но элегантной квартиры в крошечную и неопрятную. Единственным ее достоинством являлся адрес, который было не стыдно назвать знакомым и работодателям. Из предметов роскоши, составлявших одну из главных забот плейбоя Мориса, остался лишь новенький «шевроле» и хороший персональный компьютер.

Дастин мечтал о постоянной работе, но такой, которая позволила бы ему отыграться. Приз «Золотое перо», присуждаемый ассоциацией журналистов самому популярному из представителей этой профессии, служил Дастину надежным ориентиром. Он знал, что может добиться очень многого, хотя и получил щелчок по носу.

Сын владельца обувного магазина в Детройте всегда думал, что он – найденыш. В очаровательном ребенке, а затем – в привлекательном юноше трудно было отыскать что-либо общее с его родителями. Всякому, увидевшему его породистое тонкое лицо и стройную гибкую фигуру наездника, мерещились фамильные поместья английских аристократов, а не склады толстобрюхого обувщика. Покинув дом после окончания школы, Дастин придумал себе новую биографию и очень скоро сам в нее поверил. В Лос-Анджелес в поисках славы приехал выпускник Принстонского университета, побочный отпрыск ливерпульского банкира Мориса и капризной аристократки из старинного рода Викфельдов.