Наполеон направил сенату декларацию об объявлении войны в силу нарушения венецианцами пятнадцати условий мира – в том числе убийство капитана Ложьера, обстрел французского корабля и пленение его команды, недавние восстания против французских гарнизонов в некоторых городах материковой части страны, а также пространный список других надуманных жалоб.

Надежд на мир не оставалось. Война же при таком низком уровне готовности была немыслима. После заключения в тюрьму Лоредана никто не высказывался против капитуляции. 12 мая 1797 года Большой совет и сенат проголосовали за самороспуск. Дрожащего и плачущего старого дожа вывели из зала заседаний. «Сегодня ночью мы не будем чувствовать себя в безопасности даже в собственных постелях», – бормотал он.

На двери собора Сан-Марко прикрепили написанную от руки прокламацию, из которой горожане узнали о предательстве и трусости своих лидеров. Кое-где вспыхнули беспорядки, прозвучали голоса протеста и обвинения в измене. Но Синьория не отступила. С этого момента Венеция официально стала демократическим государством.


На следующий день капитан Рафаэлло Леопарди высадился в Венеции в сопровождении батальона французских солдат. Он готовился возглавить Временное революционное правительство, которое должно было бы функционировать вплоть до выборов, в ходе которых венецианский народ избрал бы в органы власти своих представителей.

Фоска находилась в спальне, когда услышала топот сапог по булыжникам внутреннего двора. Через несколько минут в комнату в слезах, испуганная и взволнованная, ворвалась Эмилия.

– Донна Фоска, в замке французы во главе с тем евреем! Он хочет вас немедленно видеть!

– Попросите господ подождать в малой гостиной. Я выйду через пятнадцать минут.

Она посмотрела на себя в зеркало: утреннее платье из бледно-зеленого шелка – довольно глубокое декольте Фоска задрапировала кружевной косынкой. Пригладила волосы, повесила на шею золотой крестик на тонкой цепочке, помолилась, взяла себя в руки и пошла вниз к захватчикам.

Раф в форме французского офицера стоял в центре гостиной. Синий обюссонский ковер идеально подходил к обоям ручной росписи и великолепным синим фарфоровым вазам, стоящим по бокам зеркала над каминной полкой. Раф и два сопровождавших его офицера выглядели нелепо в светлой, изящно обставленной комнате. Когда Фоска вошла в гостиную, Раф снял шляпу, но левую руку с рукоятки шпаги не убрал.

– Доброе утро, господа, – вежливо произнесла Фоска и повернулась к Рафу. – Боюсь, я не знаю, как к вам обращаться, синьор. Вы генерал, или полковник, или…

– Капитан, синьора, – ответил он натянуто, помня о присутствии в комнате посторонних. – Я хотел бы информировать вас, что, будучи временным губернатором этой провинции, я выбрал ваш дом в качестве штаба для себя и моих людей. Обещаю, что мы попытаемся не причинять вам больших неудобств.

– Вот как? – Она грациозно села в низкое кресло и многозначительно посмотрела на комья грязи, оставленные на ковре тяжелыми сапогами. – Очень любезно с вашей стороны, капитан, – чуть насмешливо произнесла она и заметила, как щеки Рафа покраснели под загаром. – Естественно, мы радушно примем вас в доме. Правда, не знаю, как я могла бы помешать этому, даже если бы захотела. Но поскольку фактически дом принадлежит не мне, а моему мужу, я предлагаю, капитан, чтобы за разрешением использовать его вы обратились к нему.

– Синьора, генерал Бонапарт приказал, чтобы были немедленно оплачены все закладные на любую собственность. Насколько я знаю, под дом получен не один, а три займа. Если вы можете уплатить долги, тогда все в порядке. Если же нет, то этот дом со всем его содержимым принадлежит не семье Лоредан, а Франции.

– Как интересно, – заметила Фоска. – Итак, ваш генерал, похоже, стал собственником половины Венеции! Ну что же, – она беспомощно подняла руки, – совершенно очевидно, что я не смогу уплатить. Поэтому дом – ваш. Я прикажу своим слугам упаковать только то, в чем мы нуждаемся, и выеду отсюда возможно скорее.

– Это совсем не нужно, Фос… синьора, – сказал Раф. – Мы не хотим беспокоить вас. Обещаю, что вам и всем в доме будет полностью обеспечена безопасность.

– Но, если вы не возражаете, – сказала она, – мне не хотелось бы здесь оставаться.

– Я возражаю, – непреклонным тоном сказал он. – Мы не хотим без нужды нарушать жизнь города. Вы остаетесь здесь.

Фоска пожала плечами.

– Почему вы сразу не сказали, что удерживаете меня здесь в качестве пленницы? Это предотвратило бы недопонимание. – Она поднялась. – Если это все, что вы хотели сказать, то позволю себе удалиться.

– Подождите минутку, – сказал он резко и кивнул двум офицерам, давая понять, что хочет, чтобы они вышли из комнаты. Офицеры подчинились.

Когда Фоска и Раф остались вдвоем, он обнял ее. Но она была холодна как труп.

– Это часть моих обязанностей в качестве военно-пленной? – спросила она ледяным тоном.

– Вы, черт побери, прекрасно знаете, что вы не военнопленная.

– Неужели? Кем же вы тогда меня считаете, вторгнувшись вот этаким образом в мой дом и объявив его от имени Франции своей собственностью? Полагаете, что так можете овладеть и мною? Ошибаетесь, капитан. Я не хочу иметь ничего общего ни с вами, ни с вашей революцией, ни с вашим Бонапартом. Вы запретили мне выехать из дома.

Уверена, что если я не подчинюсь, вы застрелите меня. Поэтому я вынуждена остаться. Но я не позволю вам заниматься со мной любовью, не позволю прикасаться ко мне. А теперь пустите меня.

Он разомкнул объятия и отступил с шутовским поклоном.

– Вы, Фоска, абсолютно свободны. Сожалею. Я, по-видимому, расстроил вас, но я не хотел. Не ожидал, что наша последняя встреча… последняя ссора… настроит вас против меня.

– Где Лоредан? – требовательно спросила она. – Почему вы не отпустили его?

– Потому что он убил капитана французского военно-морского флота, – ответил Раф. – Он останется в тюрьме до суда, который назначен на следующей неделе. – Я приказал перевести его в «Могилу», – добавил он.

– О нет! – У Фоски перехватило дыхание. – Как вы могли? Вы же хорошо знаете, что это будет пародия на правосудие. Лоредан делал только то, что, по его мнению, было правильным, оборонял границу от врага, защищал свою страну и свой дом! А его бросили в «Могилу»! Это неслыханно! Жестоко!

– Семь лет я ждал, Фоска. Нет, дольше. Почти тридцать лет. С детства. Лоредан, Лоредан, всегда Лоредан. Воплощение всего продажного, порочного, мстительного…

– Это же вендетта! – воскликнула она. – Я, Раф, была о вас лучшего мнения. Вы утверждали, что у солдат революции высокие принципы в отличие от тех, с кем они борются. Вы, однако, ничем не лучше парижских охотников за головами! Вам нужна голова Лоредана как трофей!

– Нет, черт побери, совсем не так!

– Именно так! Вам нужна я, но вы считаете, что, пока он жив, я не буду вашей. Ошибаетесь, Раф, я сделаю все, что скажете, поеду, куда захотите, я стану вашей любовницей, вашей супругой, вашей королевой. Отпустите его!

– Как трогательно, – съязвил он. – Верная жена приносит себя в жертву порочному солдату с тем, чтобы спасти своего мужа, свою истинную любовь.

– О, Раф, нет! – произнесла она безнадежно. – Лоредан больше не любит меня. Он знает, что я встречалась с вами. Он полагает, что я, как и вы, предала Венецию. – Фоска внезапно замолчала и прикусила губу. – По его мнению, я придерживаюсь революционных симпатий. Но это не так. Я не могу разделять их, не хочу, чтобы уничтожалось все, что мне мило.

– Раньше вы любили меня, – хрипло сказал он. – Больше, чем все это. – Он махнул рукой.

– Да, я любила вас и люблю до сих пор. Но неужели вы не понимаете, что это уже совсем не то? Мы не можем вернуть прошлое. Оно ушло навсегда. А будущее… Мы не можем и пойти вперед. Наш роман был обречен с самого начала. Мы никогда не подходили друг другу. Но тогда это не имело значения.

– Значит, сейчас вы так считаете? – со злостью спросил он. – Жалеете о том, что случилось между нами?

Она промолчала, подошла к окну и посмотрела вниз, во внутренний двор.

– Я не верю вам, – сказал он помягче. – Вы не жалеете, не хотите забыть… Мы были молоды. Мы так любили друг друга.

– Теперь мы старше, – сказала она. – Мы оба переменились. Уже прошло семь лет, как вы бежали из «Могилы». Восемь лет с тех пор, как мы встретились. Это большой срок, Раф. Я уже не та. Возможно, стала мудрее. Больше не жажду волнений, мне не нужно, как раньше, испытывать чувство опасности. Я хочу стабильности. Любви и брака. Спокойного и надежного дома. Больше детей и мужа, который бы заботился о нас. С вами так никогда не получилось бы. Вам бы наскучила такая жизнь, и я всегда играла бы вторую скрипку в вашей любви. Вы ведь любите революцию и никогда не измените ей.

– Ошибаетесь, Фоска, – сказал Раф. – Я работал не ради революции, а ради Венеции. Моего дома. Нашего дома. Но все это не имело бы смысла, если бы у меня не было вас. Я люблю вас больше всего на свете. Вы мне нужны.

– Вы завоевали все, ради чего боролись, и теперь готовы отказаться от всего этого? – Фоска посмотрела ему прямо в лицо.

– Но мы пока не победили. Послушайте, Фоска. За два дня до того, как Наполеон подготовил декларацию войны против Венеции, он заключил сделку с австрийцами. Согласно этой сделке, они получали Венецию в обмен на территории, которые мы, французы, захватили на левом берегу Рейна. Это был не крестовый поход за освобождение угнетенного населения Венеции. Это был чисто политический маневр. Наполеон пошел на него, даже не проинформировав Директорию. Так что вскоре Венеция будет принадлежать не Франции, а Австрии.

– Какое это имеет отношение к нам?

– Пойдя на такой сговор, никто даже не задумался над тем, чтобы узнать у народа Венеции, чего он хочет. Я, однако, знаю, к чему стремятся венецианцы, хотя, быть может, они и сами этого не понимают. Они не хотят, чтобы Венеция стала французской. Не хотят, чтобы она стала австрийской. Венецианцы хотят быть свободными, хотят, чтобы кто-то представлял их волю, говорил от их имени, сражался за них, вернул бы им те свободы, которые растранжирили их лидеры. Я не доверяю Бонапарту, никогда не доверял. Но я нужен ему в той же мере, в какой он нужен мне. Я использовал его для того, чтобы раскрыть ворота, которые до сих пор были заперты. Теперь этот город мой. Мой… Я хотел его, и я его получил. Клянусь Богом, ради него я сделаю все, что в моих силах. Но это отнюдь не означает, что мы с вами не можем прямо сейчас зажить той жизнью, какой хотим.