Кейси Майклз - Маскарад в лунном свете

— Но ты все равно меня любишь, правда? — протянул он, блеснув из-под усов белыми зубами.

Он стоял так близко. Слишком близко. Она с трудом могла соображать, разыгрывать какую-то роль. Может, именно это и происходит с людьми, плетущими сети обмана? Они в конце концов достигают той стадии, когда уже не могут распознать правду, не могут даже вспомнить, что это такое.

— Напротив. Достаточно небольшого толчка, и я возненавижу вас всей душой. Он наклонился еще ближе.

— Лгунья. — Голос его прозвучал хрипло. — Мы с тобой похожи, и я всегда знаю, когда ты лжешь. С того первого вечера, когда мы встретились, Маргарита, мы поняли друг друга, нас потянуло друг к другу. Почему ты не хочешь признать этого? Я же вот признал. Да ты дождаться не можешь завтрашнего вечера, когда снова меня увидишь. Так же, как и я. А сейчас, когда мы вместе, ты мечтаешь о том, чтобы я обнял тебя, поцеловал и…

— Вы самый невыносимый и лживый человек… — Маргарита упрямо тряхнула головой, сбрасывая его руку, и посмотрела по сторонам, чтобы убедиться, что в коридоре никого нет и никто их не увидит.

А если их действительно тянуло друг к другу, то что из этого? Он был прав. А она лгала ему, лгала самой себе, притворяясь, будто не хочет его видеть, не хочет, чтобы он был рядом и дурил ей голову своими признаниями в любви, чтобы стал свидетелем того, как она приводит в исполнение свой план, опасаясь разоблачения.

Так ли уж это было страшно?

Нет.

Это было увлекательно, возбуждающе.

Он был возбуждающим, и она в конечном итоге может и признать это.

— Ну? — Она выжидательно посмотрела на него. Он улыбался так, будто знал о чем она думает. — Я не могу тратить на этот вздор весь вечер. Вы собираетесь поцеловать меня или будете только говорить об этом?

— Терпение, ангел. — Она как зачарованная наблюдала, как улыбка исчезла с его лица, оно посерьезнело, глаза под тяжелыми веками приняли напряженное выражение. Потом она услышала слова: — Хотя я всегда тороплюсь, я ничего не делаю в спешке. — Это была цитата из Джона Весли, показавшаяся ей в данных обстоятельствах восхитительнейшим кощунством. — Ты поймешь это, — между тем продолжал он, — когда мы впервые займемся любовью. А мы, дорогая моя Маргарита, обязательно займемся любовью. Долгой… медленной… сладкой.

Прежде чем она успела сообразить, что бы такое сказать, что поколебало бы его самоуверенность, он оттолкнулся от стены и предложил ей руку. Она осознала, что он ловко заставил ее буквально умолять его о поцелуе и почувствовать себя отвергнутой.

— Пойдемте, мисс Бальфур, — спокойно произнес он.

Маргарита изо всех сил старалась преодолеть нараставший в ней гнев. Она уже позволила ему узнать о себе слишком много и не могла дать в руки еще одно оружие против себя, продемонстрировав свой взрывной темперамент.

— Я обещал вашему дедушке принести лимонаду. — Добавил Томас. — Кроме того, я хочу увидеть второй акт забавной любовной пьесы, главными участниками которой являются лорд Мэпплтон и весьма сговорчивая мисс Брови. У вас странная манера развлекаться. Скажите мне, а какие каверзы вы намерены устроить для сэра Перегрина и других ваших престарелых воздыхателей… или вы предпочитаете, чтобы я сам догадался?

Все благие намерения и осторожность Маргариты вмиг улетучились. Гнев заставил ее заговорить, пренебрегая предупреждениями разума.

— Я не имею ни малейшего понятия, о чем вы говорите. И, надеюсь, Вильям отрубит вам голову и замаринует ее, — выпалила она.

Затем, проигнорировав предложенную руку, прошествовала мимо него в том направлении, откуда они пришли, давая себе молчаливую клятву никогда больше не разговаривать с Томасом Джозефом Донованом.

Томас скинул с кресла на пол ворох одежды, уселся в него, вытянув перед собой длинные ноги и откинув назад голову, и молча уставился в потолок. Боже, как же он устал. Он не спал почти всю ночь, вновь и вновь вспоминая разочарованное выражение, появившееся на прекрасном лице Маргариты, когда она поняла, что он спровоцировал ее на просьбу о поцелуе лишь затем, чтобы в этой просьбе ей отказать.

Он думал об этом, но не испытывал радости при мысли о своей маленькой победе. Что ж, вредить себе, чтобы досадить другому никогда не было приятным занятием. Она накажет его за это сегодня — в этом он не сомневался. Накажет его, а потом уступит, так же, как уступит и он, и они оба окажутся в небольшом проигрыше, но куда больше выиграют. Их «сражения» только подливали масла в огонь, разгоравшийся между ними.

Однако до вечера было еще далеко, а им с Дули предстояло обсудить важные дела. Он отодвинул мысли о Маргарите в самый дальний угол сознания, сконцентрировавшись на цели своего пребывания в Англии.

— Ну, хорошо, Пэдди, теперь, когда посуду после завтрака убрали, давай еще раз все обсудим. Начнем с Мэпплтона.

— Я не понимаю, зачем нам это делать, малыш. Мы уже миллион раз обсудили все это за утро.

Томас ответил на его вопросительный взгляд твердым взглядом.

— Пусть так. Значит, обговорим все в миллион первый.

Дули со вздохом наклонился и принялся подбирать сброшенную Томасом на пол одежду — его вещей в этом ворохе не было — и раскладывать ее по местам.

— Лорд Мэпплтон связан с королевской казной. Если ты забыл, напоминаю: это место, где хранят деньги. Насколько нам удалось выяснить, именно он будет переводить нам деньги, предназначенные на войну с Наполеоном. То немногое, что я узнал о его неуклюжей светлости, общаясь с ним лично, и из своих рассказов о нем, заставляет меня в удивлении задаваться вопросом: как его вообще допустили к столь важной сфере.

— Происхождение, Пэдди, — ответил Томас, продолжая глядеть в потолок и гоня мысль о том, что по своему происхождению и положению Маргарита и он были так же далеки друг от друга, как королева и трубочист. — Происхождение и воспитание или, как в случае с Мэпплтоном, родственные связи. Прибавьте к имени человека «ваша светлость» или «ваша милость», и любой англичанин будет убежден, что такой человек знает все. Мэпплтон способен заблудиться в трех соснах, но никто никогда этого не признает, что нам только на руку. Глупый, тщеславный волокита, питающий слабость к любой паре дамских ножек — или, как показал вчерашний вечер, к густым бровям, если у бровей есть состояние, — вот тебе Мэпплтон. Милейший Артур, судя по всему, зациклился на идее выгодно жениться. Возможно, когда-то он был совсем не плох. Но это было давным-давно. Ну, продолжай. Расскажи мне о сэре Перегрине. Дули фыркнул.

— Этот! — воскликнул он, стряхивая пыль с бутылочно-зеленого сюртука Томаса и вешая его в шкаф. У этого все куры — несушки, ты разве не замета Томми? Думает, что все знает, имеет весьма высокое мнение о собственных умственных способностях: действует так, словно он лорд-мэр всего мира или что-то? в этом роде. — Он демонстративно пожал плечами. — После переезда к нам матушки Бриджет я не встречал человека, настолько уверенного в себе и своих талантах.

— В этом мы тоже с тобой согласны. Тоттон может быть нам очень полезен в силу своего положения в военном министерстве. Но об этом мы уже говорили. — Томас встал из кресла и налил себе бокал вина. — Хорошо, Пэдди, теперь поговорим о сэре Ральфе Хервуде, нашем друге из Адмиралтейства. Интересный тип, ты не находишь?

Дули покачал головой.

— Не для меня, малыш. Я на него посматривал вчера во время твоего боя с графом, пытался определить, хочется ли ему, чтобы тебе наподдали как следует. Так у него на лице вообще ничего не отражалось. Мэпплтон чуть не расплакался, когда этот парень Вильям упал, но не Хервуд. Он занялся делом, пытаясь поднять графа, но это и все. Нет, Томми, Хервуд — круглый ноль, он выполняет приказы, делает то, что ему скажут. Ему на все наплевать. Он, как собака, покорно идет за хозяином. Из них четверых заправляет всем, должно быть, Тоттон. Не понимаю только, куда ты клонишь, право, не понимаю.

Томас допил остатки вина и, улыбаясь, повернулся к Дули.

— Вот поэтому-то, Пэдди, в нашей паре я главный. Вовсе не Тоттон является руководителем этой чудной группки предателей. Но и не Хервуд, хотя, как мне кажется, меня подталкивают именно к такой мысли. Не то чтобы Хервуд был безобиден. Я не доверяю людям, которые изо всех сил стараются казаться бесцветными. Им, видимо, есть, что скрывать.

— Может, он пьет, — предположил Дули, садясь в кресло Томаса. — Мой дядя Финни, упокой Господи его душу, всасывал джин как губка, но ты бы ни за что об этом не догадался. Всегда держался прямо, как судья, никогда без причины не улыбался и не раздражался. Не мог. Был слишком сосредоточен на том, чтобы не упасть лицом вниз. — Дули поерзал в кресле, поймав насмешливый взгляд Томаса. — Ну, это одно из возможных объяснений. Вдобавок, если это не Тоттон, и не Хервуд, и, уж конечно, не Мэпплтон, — в этом даже ты меня не убедишь, то кто же тогда всем руководит, Томми? Лорд Чорли? Их ведь всего четверо.

Томас смахнул газеты с обитого атласом дивана и улегся на него, свесив вниз ноги в лосинах и положив под голову скрещенные руки. Может, лежа ему будет лучше думаться.

— Чорли — интересная фигура, Пэдди. Он не служит ни в одном из министерств, как трое других. Но он закадычный друг принца Уэльского, по крайней мере, я так слышал. Принц даже называет его Стинки, что, надо полагать, показывает меру его восхищения. Друзья — могут быть очень полезны, Пэдди, смотришь — намекнут, кто способен лучше послужить Короне или личным предательским планам Чорли. Но нет. Это не он. Чорли — всего-навсего еще одна пешка в игре.

Дули захлопал в ладоши, потом поднял с кресла свое низенькое грузное тело и принялся расхаживать по комнате.

— Ну, Томми, ты молодец. Все разложил по полочкам. Теперь я и сам понимаю, почему ты у нас главный. Поздравляю, малыш. Ты исключил их всех. По-твоему получается — не подумай только, что я считаю, будто ты растерял мозги с этой девицей Бальфур, — что у них нет руководителя. Мы имеем дело с четырьмя мужчинами, изо всех сил старающимися навредить своей стране. С четырьмя не слишком молодыми мужчинами, которые однажды вечером, когда им нечего было делать, кроме как созерцать носки собственных ботинок, взяли да и решили совершить предательство. Вполне логично, на мой взгляд. Теперь, когда я об этом думаю, я даже могу сказать: ну и что из этого? Мы здесь для того, чтобы взять у них то, что они готовы нам предложить. Какая, в конце концов, разница, если мы не понимаем, почему они это делают?