Барбара Картленд - Маска любви

Выражение ее лица стало презрительным.

— Они заслуживают быть побежденными! — произнесла Катерина вслух.

И неожиданно поймала себя на том, что думает о нарциссах, цветущих словно золотой ковер вокруг дома герцога или горящих как золотые трубы под кустами в Сент-Джеймс-парк.

По серебряной глади пруда там плавают утки, разведенные Карлом II, а вдалеке видны шпили и крыши Уайтхолла! А превыше всего этого — ощущение безопасности, такое английское и совсем-совсем не венецианское.

Катерина всхлипнула.

— Ах, папа, ну почему ты умер и оставил меня одну? — прошептала она. — Как я буду жить здесь всю жизнь со стариком, которому только и нужно, чтобы я подарила ему сына, и развлекаться с чичисбео, который будет говорить мне слащавые и глупые комплименты?

Слезы подступили к глазам, и девушка прислонилась к книжной полке, чтобы почувствовать под щекой мягкую кожу.

«Что мне делать? — спросила она себя. — Что мне делать?»

Будто ожидая найти ответ, Катерина сняла книгу с полки.

Открыв ее, девушка обнаружила, что книга написана на французском.

Она машинально перевернула страницу, и вдруг одна фраза бросилась ей в глаза. Фраза, которую Катерина легко смогла перевести, и которая словно была ответом на ее вопрос:

«Только трус отступает перед трудностями, принимая их за неизбежность!»

Катерина долго смотрела на эти слова. Потом закрыла книгу и поставила ее обратно на полку.

— Спасибо, — тихо сказала она и, повернувшись, вышла из библиотеки.

Герцог проснулся и потянулся на удобной кровати, которую очень придирчиво отбирал для своей яхты.

Хотя герцог не любил мишуру на морских судах, он твердо решил, что его корабль, на который он не только потратил огромные деньги, но и на котором проводил непомерное количество времени, должен быть самым роскошным и современным судном, когда-либо выходившем с английской верфи.

Он спал всего несколько часов, потому что до окончания игры оставался в казино. Храмами любви и роскоши назвал их один знаменитый венецианец, и все аристократы в городе, — и сенаторы, и молодое поколение, считали особым шиком иметь свое собственное казино.

— Это то же самое, — объяснил герцогу тот же венецианец, — как для француза иметь свой petite mai-son[5] в Париже. Скажу больше, мы стали такими беспутными в Венеции, что здесь есть даже небольшие тайные казино для знатных дам!

Первоначально азартные игры находились в ведении государства, и великий Ридольто оставался в деле до 1774 года со все возрастающей популярностью.

Но Синьории пришлось лицом к лицу столкнуться с тем неприятным фактом, что сенаторы продают мебель, картины и предметы искусства, а часто даже собственные дворцы, чтобы расплатиться с карточными долгами.

Совет Десяти счел, что патриции порочат образ аристократа, вымаливая у ростовщиков денежные средства, на которые могли бы жить, а скорее всего, снова вернуться к карточным столам.

Игру запретили, хотя потеря дохода от нее нанесла огромный удар по финансам Венеции. Один автор писал об этом:

«Все венецианцы — жертвы ипохондрии; евреи ходят с лицами кислыми, как лимон, лавки пустуют, изготовители масок голодают, а джентльмены, которые привыкли сдавать карты по десять часов в день, находят, что их руки теряют ловкость. Очевидно, никакое государство не может существовать без помощи порока».

Впрочем, эти страдания скоро кончились. Карточные игры возобновились — только уже нелегально — в кафе, в задних комнатах парикмахерских, в частных домах, и, наконец, появились казино.

Красиво меблированные и украшенные, они располагались по большей части в лабиринте улочек вблизи Святого Марка.

Конечно, казино были идеальным местом для любовных свиданий, но главной оставалась игра, и огромные суммы переходили там из рук в руки каждый вечер во время пото или фараона — самых популярных в Венеции карточных игр.

Герцог, будучи опытным игроком, выигрывал весь прошлый вечер и теперь, лежа в постели, подумал, что это было приятным окончанием его визита.

Ничто больше не удерживало его в веселом и фривольном городе, и герцогу вдруг страстно захотелось снова оказаться в Англии со своими лошадьми и со своими друзьями.

Что касается переговоров с Коллегией, его миссия не удалась, но герцог и не ждал успеха.

По крайней мере он сделал все от него зависящее, чтобы выполнить поручение мистера Питта, и что бы ни случилось в будущем, венецианцы не смогут пожаловаться, что их не предупредили.

Когда герцог подумал о беззаботных, любящих удовольствия людях, которых он встретил здесь, в Венеции, он пророчески почувствовал, что очень скоро их ждет неприятное пробуждение к реальности. Но лично он ничем больше помочь не может.

Он протянул руку и властно позвонил в колокольчик.

Почти тотчас же открылась дверь, и Хедли, камердинер, служивший у герцога уже много лет, вошел в каюту.

— Доброе утро, милорд, — поздоровался он, отдергивая занавески на иллюминаторах.

— Передай капитану, — сказал герцог, — пусть немедленно готовится к отплытию.

— Слушаюсь, милорд, но мадам еще не пришла.

Герцог сел в постели.

— Ты уверен? — спросил он. — Я спросил ночного вахтенного, когда вернулся около четырех утра, и он сказал, что мадам уже на борту.

— Возможно, он ошибся, милорд, — ответил камердинер, — или мадам снова сошла на берег. В Венеции никто, похоже, не ложится спать до завтрака.

— Да, возможно, так и было, — согласился герцог.

Он говорил спокойно, но в действительности здорово рассердился. Это так похоже на Одетту, подумал герцог, отсутствовать, когда она нужна ему.

Он предупредил ее накануне, что намерен покинуть Венецию в самое ближайшее время, хотя не решил еще, когда именно.

«Одетта не обрадуется», — с гримасой подумал герцог, расхаживая по каюте.

В очередной раз он сказал себе, что был глупцом, взяв любовницу в плавание. Можно не сомневаться, что ее неизбежные жалобы и бесконечные стоны отравят ему все обратное путешествие.

Проектируя свою яхту, герцог подумал и о ванной комнате.

Воду приходилось качать вручную, но по крайней мере он имел возможность с помощью своего камердинера ежедневно принимать ванну, когда стояли жаркие дни.

Чистота не числилась среди добродетелей многих известных джентльменов в окружении принца Уэльского, хотя его королевское высочество так же привередливо относился к своей персоне и своему белью, как и к своей внешности.

Но герцог всегда был исключительно чистоплотен, и сейчас, нежась в ванне, решил, что как только они выйдут в открытое море без нечистот, которыми полна лагуна, он поплавает.

В отличие от большинства своих современников он был сильным пловцом, и хотя принц Уэльский только-только познакомился с морским купанием в Брайтоне, герцог плавал с детства.

Однако он прекрасно понимал, что вода в Венеции опасна для здоровья.

Дома на каналах стояли словно корабли с разноцветными парусами на усыпанных цветами палубах. Они выглядели романтично и поэтично, их стены снизу на фут заросли нежным зеленым мхом, что казалось особенно романтичным, когда гондолы скользили между портьерами бархатистой зелени.

Но, увы, сточные устройства были очень примитивными, и все помои просто выливались из окон в канал, сносились течением в лагуну, а оттуда в море.

Приняв ванну, герцог оделся со своей обычной скрупулезной тщательностью: его галстук являл собой триумф точности, сюртук сидел без единой морщинки, а сапоги ослепительно сияли — к чести усердного Хедли.

Завтрак был подан в салоне, обставленном с великолепным вкусом. Изящную старинную мебель дополняли несколько морских картин из деревенской усадьбы герцога.

Было еще самое начало дня, так как герцог привык вставать рано. Но он уже несколько раз смотрел на свои золотые часы, думая, как быть с Одеттой, пока не услышал ее голос на верхней палубе.

Герцог намеренно продолжил завтрак, пока дверь салона не распахнулась и не появилась она — видение в вечернем платье с бриллиантовым колье, сверкающем на шее в утренних лучах солнца.

— Ты очень поздно, — заметил герцог, медленно вставая, — или следует сказать — рано?

— Что происходит на палубе? — резко спросила Одетта. — Такое впечатление, будто ты готовишься выйти в море.

— Так и есть! И раз ты вернулась, мы отплываем немедленно.

Одетта крикнула так, что в салоне зазвенело:

— Ты хочешь сказать, что покидаешь Венецию?

— И немедленно! — отчеканил герцог.

Он равнодушно посмотрел на нее и удивился, почему это прежде он находил ее привлекательной.

Впрочем, Одетта была по-своему неповторима. Наполовину француженка, она пленяла мужчин своим пикантным и соблазнительным личиком: уголки ее алых губ загибались вверх, а глаза чуточку косили.

Она не была красавицей, но обладала несомненным очарованием, и как танцовщицу кордебалета оперного театра, ее высоко ценили все денди с Сент-Джеймс-стрит.

Но герцог увел ее прямо у них из-под носа, что тогда казалось ему почти подвигом.

Теперь же он ясно понял, что это была пустая победа, и Одетта больше нисколько его не интересует.

— Неужели ты всерьез хочешь вернуться в Англию и снова терпеть это тяжкое и смертельно скучное плавание, даже не повеселившись как следует в самом очаровательном городе мира? — страстно воскликнула Одетта.

— С меня и этого веселья хватит, — ответил герцог. — Ты видела карнавал, Одетта, и поверь, еще одна такая неделя покажется тебе крайне утомительной.

— Я не поеду! — взорвалась танцовщица. — Ты слышишь? Я не поеду! Я наслаждаюсь здесь, я пользуюсь успехом! Я не уеду, пока не буду готова ехать.

Наступило молчание. Одетта вызывающе посмотрела на герцога, и ее темные глаза засверкали от гнева, встретив непреклонное выражение в серых глазах любовника.

— Конечно, — проговорил он медленно, — ты вольна делать, что пожелаешь. Если хочешь остаться, оставайся, но я возвращаюсь в Англию.