Лорен Уиллиг - Маска Черного Тюльпана

— Ты никогда не задумывался о карьере горничной?

— Мне лучше удается раздевание, — Майлз стянул через голову свою рубашку, обнажив впечатляющий торс, — чем одевание.

Генриетта что-то промычала, наблюдая за игрой мышц на груди мужа, пока он высвобождался из рукавов рубашки. Она не станет думать о женщинах, которых он когда-то раздевал. Они остались. Ушли. С ними покончено.

И Генриетту охватила решимость сделать так, чтобы никогда больше не появилось других. Теперь он принадлежит ей, весь целиком, и даже если он женился на ней не по любви, что ж, кто говорит, что она не сумеет обольстить его? Даже если и понятия не имеет, как к этому подступиться. Ну, даже Клеопатра когда-то начинала.

Генриетта застенчиво положила ладонь на грудь Майлза и, поразившись ответной реакции мышц, погладила по плечам. Она откинула голову, распуская волосы. Их прикосновение к голой спине оказалось удивительно чувственным, и Генриетта повела головой вправо и влево.

— Генриетта, — прошептал Майлз, завороженно глядя на нее, и от его взгляда девушка почувствовала себя гибкой, красивой и храброй.

— Здравствуй, — мягко проговорила она, ведя пальцами по волосам на его груди, пока не наткнулась на пояс брюк.

— И тебе — здравствуй, — ответил, задыхаясь, Майлз и схватил ее за руки, не давая им двигаться дальше.

Заведя руки Генриетты вверх, Майлз прильнул к ее губам долгим поцелуем, пытаясь обуздать бурлящую страсть. К несчастью, у его тела было другое мнение. Майлзу хотелось вскочить и запрыгать на кровати с криком: «Моя, моя, моя, моя, моя!», но так как ему хватило ума сообразить, что он может перепугать Генриетту — и проломить древнюю кровать, — он донес свою мысль в более мягкой форме, проведя пальцем по бретельке сорочки Генриетты и спустив ее с плеча. Девушка поежилась, глаза ее расширились, взгляд, устремленный на Майлза, потерял сосредоточенность.

Майлз решил — действенность мягкого подхода сильно преувеличивают.

— На тебе слишком много одежды.

Он обеими руками схватил нежную ткань, потянул, и она с треском разорвалась пополам.

— Майлз! — ахнула Генриетта.

— Я куплю тебе новую, — сипло проговорил он, завладевая ее грудями. — Только не сейчас. Может, на следующей неделе.

Наконец-то Генриетта потеряла способность спорить. Прикосновение языка к соску, лишило ее каких бы то ни было связных мыслей, и фраза, без сомнения, задумывавшаяся как очень остроумный упрек, превратилась в неразборчивый вскрик. Генриетта запустила руки в волосы Майлза, инстинктивно прижимая к себе его голову. Губы Майлза сжались, потянули, и по всему телу Генриетты прошла дрожь.

Обнявшись, они упали на старые матрасы. Тела Майлза и Генриетты идеально совпадали друг с другом. Чувствуя себя восхитительно распутной, Генриетта прижалась к Майлзу и скорее почувствовала, чем услышала его стон, когда задела выпуклость, образовавшуюся под брюками. Осмелев, она потерлась о Майлза, наслаждаясь тем, как учащается у нее над ухом его дыхание, а руки сильнее стискивают ее.

Отчаянно пытаясь заставить себя не торопиться, Майлз оторвался от губ Генриетты, покрыл поцелуями ее шею, ухо, а руки его тем временем исследовали дразнящие изгибы талии и пышных бедер. Бедра Генриетты показались Майлзу шелковыми на ощупь. Где-то на середине пути от ее колена к завиткам волос между ног у Майлза перехватило дыхание. Он не заметил. Остатки разума сосредоточились на более важных вещах.

Выплюнув набившиеся в рот волоски, которые он по случайности вдохнул, Майлз завозился с застежкой брюк, торопливо сдирая их с себя. Генриетта неумело попыталась помочь, засмеялась, задыхаясь, когда Майлз стал мотать ногами, пытаясь скинуть брюки, и ругнулся, когда те застряли.

— Смеешься, да? — требовательно спросил он, торжествующе отправляя брюки в полет и набрасываясь на жену. — Сейчас мы это исправим.

Генриетта взвизгнула от удивления, когда Майлз поцеловал ее ногу с внутренней стороны, а затем стал подниматься выше. От движений его языка у нее между ног Генриетту пронзали необыкновенные ощущения. Ей стало тесно в своей коже, в глубине ее существа нарастало напряжение. Ей внезапно отчаянно потребовалось, чтобы Майлз обнял ее, поцеловал в губы.

Генриетта потянула его за волосы, он ответил на ее призыв, заменив губы пальцами. Генриетта слышала, что издает звуки, похожие на мяуканье, но ей было абсолютно все равно; она прижималась к пальцам Майлза.

— Кажется, — откуда-то издалека донесся голос Майлза, хотя его губы находились у самого ее уха, — я больше не могу сдерживаться.

Генриетта бессвязно замычала, что Майлз правильно истолковал как разрешение продолжать.

Он медленно начал входить в нее. По крайней мере он надеялся сделать это медленно, уважая ее девственность. Вместо этого Генриетта обвила его за шею руками и, дыша все тяжелее, беспокойно заерзала, подстраиваясь под него, побуждаемая нараставшим внутри ее напряжением. Пробормотав ее имя, Майлз глубоко вошел в нее, прорвав тонкий барьер, преграждавший ему путь.

Генриетта возмущенно ахнула. Майлз застыл над ней.

— Дорогая? — прохрипел он. — Ты как?

Генриетта задумалась. Сердце у Майлза повернулось так, что почти отвлекло от настойчивых требований определенных частей тела, когда жена наморщила нос и до боли знакомо искривила губы. Спустя бесконечную минуту — у Майлза задрожали руки от мучительной неподвижности — она еле заметно кивнула.

Пробуя, подвигалась, еще чуть-чуть изогнула губы.

— Кажется, ничего.

— Ты уверена? — выдохнул Майлз, хотя совсем не был уверен, что будет делать, если получит отрицательный ответ. Скорее всего выпрыгнет в окно. Генриетта спасла его от скорбной участи, обхватив ногами, что не оставило сомнений в ее намерениях. Такая же напряженная, как и он, Генриетта настойчиво закивала, потому что маленькие вспышки наслаждения делали речь в лучшем случае делом рискованным. Она почувствовала, как он начал двигаться, заполняя ее, плечи Майлза под ее руками были теплыми и знакомыми, тонкие волоски на его груди щекотали и без того чувствительные соски.

Генриетта цеплялась за разум, борясь с волнами ощущения, грозившего захлестнуть ее.

— Майлз? — испуганно позвала она.

— Все еще здесь, — пробормотал он ей на ухо, его руки нежно сжимали ее талию, бедра, гладили, успокаивали. Майлз притянул к себе Генриетту, чтобы глубже проникнуть в нее, добраться до самого центра ее существа. — Навсегда.

Генриетта удивленно вскрикнула, когда наслаждение пронзило ее насквозь, словно тысяча пузырьков шампанского, сверкающих в свете свечей, завибрировали и взорвались золотым сиянием. Генриетта содрогнулась, и Майлз застонал, переживая свою разрядку. Сонные от удовлетворения, они растянулись на пыльных покрывалах.

Майлз повернулся на бок, увлекая за собой Генриетту. Она довольно вздохнула, пристраиваясь к нему, — закинула на Майлза ногу, а голову положила на изгиб его плеча. Майлз потерся щекой о макушку Генриетты, наслаждаясь запахом ее волос, чувствуя рядом с собой ее влажную от пота кожу, ее грудь у своего бока. Он погладил жену по спутавшимся волосам, наслаждаясь их шелковистостью. Генриетта недовольно дернулась, когда его палец попал в узелок, но ничего не сказала.

— Генриетта? — Майлз потрогал ее пальцем. — Ты жива?

Та что-то забормотала.

— И это все, что ты можешь сказать? — обиделся молодой муж.

Генриетта издала тот же звук и поудобнее угнездилась в изгибе плеча Майлза.

Доррингтон усмехнулся:

— Каких-то восемнадцать лет, и я наконец заставил тебя замолчать.

Генриетта слегка пошевелилась и снова замурлыкала в плечо мужа.

— Что ты сказала?

Генриетта откинула голову.

— Чудесно, — вздохнула она. — Великолепно. Превосходно. Грандиозно.

— Не смогла устоять, да?

— Блаженство, экстаз, эйфория, восторг…

— Хватит! — воскликнул Майлз, поворачивая жену на спину.

В ее глазах безошибочно угадывался опасный блеск.

— Изумительно, — с нажимом произнесла она, — потрясающе, восхитительно…

— Ладно, — заявил Майлз. — Ты не оставляешь мне выбора.

Когда первые лучи рассвета начали пробиваться сквозь полог, Генриетта вынуждена была согласиться — есть моменты, которые невозможно описать никакими словами.

Даже наброшенная на светильники кисея не могла приглушить сияние бриллиантов, украшавших волосы дам, и эполетов на широких плечах кавалеров, собравшихся в Желтом салоне дворца Тюильри. Вдовы судачили, военные хохотали, а веера вели разговор на своем собственном шуршащем языке в укромных уголках комнаты. Как всегда по четвергам, вечерний салон Жозефины Бонапарт заполнило обычное сборище щеголей, красавиц и бонапартистов, оценивающих наряды друг друга и обменивающихся последними on-dit[66].

Среди гостей находилась и Розовая Гвоздика, незаметно переходя от группы к группе, подбирая и накапливая информацию с трудолюбием муравья. Джейн не стала надевать черные брюки. Отказалась от белого чепчика и краски для волос, раздражающей кожу. И уж точно оставила дома пахучую шаль — принадлежность ее костюма торговки рыбой.

Этим вечером ее маскировка была совсем иного рода: девушка пришла в своем обличье.

В скромном, но модном платье среди кричащих бриллиантов и настоящей портретной галереи из камей на пальцах, шеях, в ушах и даже на больших пальцах ног, единственным украшением Джейн сделала непритязательный эмалевый медальон с изображением маленького розового цветка. В конце концов, цветы — в высшей степени уместное украшение для юной девушки.