Лорен Уиллиг - Маска Черного Тюльпана

— Ты помнишь, в какой вечер это было? Когда ты видел Вона, я имею в виду? — торопливо уточнил Майлз.

Болван пожал плечами.

— Может, и в пятницу… или в субботу. Павильон, знаешь ли, всегда один и тот же! А с чего весь этот интерес к Вону? Вы вроде не дружите?

— У Вона есть лошадка, которую я хотел бы приобрести, — уклонился от прямого ответа Майлз, гордясь, что выдумал отговорку, абсолютно правдоподобную для Болвана. — Я надеялся повидаться с ним в Лондоне, но если он уехал…

— Его серые? — воодушевился Болван. — Отличные лошадки. Первоклассные! Не знал, что Вон хочет их продать. А я бы попробовал перебить их у тебя, старина.

— Сделай одолжение, — рассеянно согласился Майлз.

Теперь, когда он знал, что Вон был в Брайтоне… В противовес Болвану у этого человека быстрые лошади и легкая коляска — всего час езды от брайтонского морского променада до Селвик-Холла. Более того, Ричард часто жаловался на близость дворца развлечений принца-регента, ссылаясь на загруженность дорог и неожиданные визиты людей вроде Болвана как на основания для жалоб. Майлз поморщился, вспомнив своего лучшего друга — своего бывшего лучшего друга, — и силой заставил себя вернуться к Вону. Если это не доказательство вины Вона, тогда Майлз не знает, что может послужить доказательством — помимо большой таблички, объявляющей, что «Здесь спал Черный Тюльпан». Нет смысла разворачиваться и мчаться в Брайтон: Вон уже, должно быть, преспокойно едет в Лондон.

Но тогда Майлз будет ждать его. Нужно только забрать Генриетту, и они могут отправляться. Где же Генриетта?

Майлз оборвал Болвана на середине путаного рассказа о паре гнедых, которых он видел в прошлом месяце у Таттерсола[63].

— Интересно, почему задерживается Генриетта?

Болван нахмурился, глядя в бокал с портером, повел плечами под богатой парчой своего фрака и поерзал на деревянном стуле.

— Знаешь, Доррингтон, — смущаясь, начал он, — я не хотел ничего говорить до этого, в присутствии леди Генриетты, но не подобает тебе быть здесь одному с леди Генриеттой. Репутация и все такое. Я знаю, что ты ей как брат, но…

— Я ей не брат, — отрезал Майлз, наблюдая за дверью, ведущей в кафе.

Сколько времени нужно женщине, чтобы сделать все необходимое и вернуться? Молодой щеголь в огромном галстуке по-прежнему стоял у огня, поэтому насчет похищения можно не беспокоиться, но… Не вылезла же Генриетта в окно? Или вылезла?

— Именно это я и говорю, — согласился Болван, радуясь, что Майлз с такой готовностью ухватил суть проблемы. — Не хочу совать нос не в свои дела, но…

— Поверь мне, — сказал Майлз, нахмурившись на высокие стоячие часы в углу, — эта роль тебе исключительно не к лицу.

— О, ты имеешь в виду, обычно этим занимаются женщины? — Болван подумал. — Осмелюсь сказать, в юбке я выглядел бы чертовски странно, хотя некоторые из этих узорчатых муслиновых платьев и вполовину не так дурны. Знаешь, в такой мелкий цветочек. Но я-то хотел сказать… — Болван оставил завораживающую галантерейную тему и упрямо вернулся к текущей: — Что, так сказать…

Майлз отвлекся от двери и устремил уничтожающий взгляд на Болвана.

— Между мной и Генриеттой не происходит ничего сомнительного. — Майлз встревоженно обернулся на дверь кафе. — Но где же она?

Поплотнее закутавшись в шаль, Генриетта стала подниматься по узкой лестнице, куда ее направила занятая служанка. Скупо освещаемая только маленьким окошком на верхней площадке, лестница была полутемной, с вытертыми до углубления в середине ступенями. Генриетта внимательно смотрела под ноги, но мыслями возвращалась в кафе, к паре встревоженных карих глаз.

Что на самом деле хотел сказать ей Майлз? Никто, даже Майлз, не мог с такой серьезностью спрашивать о напитке. Генриетта попыталась представить себе возможные окончания этого жалобного «Генриетта…». Ни одно из них ей не понравилось.

Генриетта со вздохом покачала головой. Она просто губит себя этими напрасными размышлениями. Игра под названием «О чем думает Майлз?» не только бесплодна, но и ужасна…

— …бесит! — воскликнул кто-то.

Генриетта замерла: одна нога на площадке, вторая — на предпоследней ступеньке. Ее поразило не только то, что слова эти точно выражали ее собственные чувства. Голос этот был ей знаком. В последний раз, когда она его слышала, он убаюкивающе бормотал, обольщая, а не выражал беспокойство, но он был настолько же безошибочно узнаваем, насколько не на месте в здешней гостинице.

— Ты должен набраться терпения, — стал увещевать другой голос, женский, с легким иностранным акцентом. Даже препятствие в виде двери не могло полностью заглушить его живого очарования; хотя женщина говорила тихо, каждый звук ее голоса напоминал нежные оттенки расписного фарфора. — Так ты себе навредишь, Себастьян.

Наличие у лорда Вона имени так поразило Генриетту, что она чуть не пропустила следующие слова.

— Десять лет. — В хорошо поставленном голосе Вона зазвучали нотки досады, различимые сквозь щели в двери. — Десять лет прошло, Аурелия. За кого ты принимаешь меня, терпевшего так долго?

Генриетта быстренько посчитала. Десять лет… 1793 год. Немногочисленные сплетни о Воне, которые ей удалось подцепить, были раздражающе неточны, но этот год мог совпасть со временем его поспешного отъезда из Англии.

В том же году, вспомнила Генриетта, французский король взошел на плаху. Так когда же он все-таки уехал? И связаны ли между собой эти события?

— Если ты ждал так долго, почему не подождать еще немного? — ответила его собеседница.

Лорд Вон — Генриетта никак не могла думать о нем как о Себастьяне, несмотря на обращение таинственной женщины, — что-то негромко проговорил, но дверь помешала девушке услышать. В любом случае его фраза заставила женщину по-дружески усмехнуться.

— По-моему, — акцент усилился, как и нотка обожания в смехе, — образцу не подобает так говорить.

Снова раздался голос Вона, отрывистый и нетерпеливый.

— Ты совершенно уверена, что там ничего больше не было?

Ничего не было где? Генриетта хмуро посмотрела на не сообщившие ничего нового дверные доски, жалея, что не может подобраться поближе, чтобы еще и видеть.

Раздался шелест ткани, будто кто-то только что сел в кресло.

— Я очень тщательно проверила его вещи. Очень неприятная процедура, — резко добавил женский голос.

Возможно, вещи Ричарда? Генриетта изо всех сил напрягла слух, мысленно пожелав сообщникам говорить погромче.

Генриетта услышала шаги Вона по голому полу, за которыми последовал звук поцелуя… руки? В губы? Генриетта не поняла. Вон заговорил с глубоким сожалением и невольно чаруя:

— Прости меня, Аурелия. Я неблагодарное чудовище.

Ну и ну! Генриетта сердито посмотрела на дверь. Теперь он вздумал извиняться?

— Знаю, — самодовольно ответила женщина, не добавив ничего нового к услышанному. — Но ты получил свою компенсацию.

— В основном в форме гиней, — сухо ответил Вон.

— Если бы я была другой женщиной, — мягко заметил иностранный голос, — я бы восприняла это как оскорбление.

— Если бы ты была другой женщиной, — возразил Вон, — я бы этого не сказал. — Последовала многозначительная пауза, послышался шелест ткани, который мог означать объятие, а может, женщина просто пошевелилась в кресле — Генриетта вовсю кляла свою позицию, не дающую обзора, — прежде чем Вон снова заговорил, на этот раз живо. — Во вторник я уезжаю в Париж.

— Ты уверен, что это мудро, caro?

— Я должен покончить с этим делом, Аурелия. Игра затянулась. — В голосе Вона зазвучала мрачная решимость, от которой Генриетта невольно поежилась под толстой шалью. Так мог говорить перед логовом Гренделя Беовульф[64], готовясь к сражению с ним. — Настало время обезглавить гидру.

— Ты не знаешь, она ли это, — сделало последнюю попытку мягкое сопрано.

— Все указывает на нее. — Тон Вона не допускал возражений.

Все указывает на что? На кого? Генриетта перенесла вес на верхнюю ступеньку, желая лучше слышать. Древняя ступенька просела и застонала под тяжестью веса девушки.

Сапоги бросились к двери, зловеще стуча каблуками по голым половицам.

— Ты слышала?

Генриетта замерла, опираясь одной рукой о стену.

— Что я должна была услышать, caro?

— Там за дверью.

— Мы в старом здании, оно все скрипит. У тебя слишком богатое воображение, друг мой, — ласково проговорил голос с легким акцентом. — Ты шарахаешься от теней.

— Мои тени вооружены мечами.

Вон оттенил свои слова дробью торопливых шагов.

Генриетта не стала ждать дальше. Она опрометью понеслась вниз по лестнице, хватаясь за перила и едва не упав на последних трех ступеньках. И завернула за угол как раз в тот момент, когда наверху, скрипнув, открылась дверь.

Прижавшись к стене, задыхающаяся Генриетта услышала приглушенное ругательство Вона, а затем и мягкий женский голос:

— Разве я не сказала тебе, что так и будет? Иди сядь со мной и оставь тени в покое на час.

Он не должен увидеть их здесь.

Мысли и сердце Генриетты мчались во всю прыть. Если кабинет Ричарда обыскивал Вон… Если «она», которую он упомянул, каким-то непостижимым образом была Джейн… Если — Генриетта вычленила самое важное, самое тревожное «если» из всех, — если Вон — Черный Тюльпан, они должны уехать, прежде чем он узнает, что они здесь останавливались.