Чем дольше он оттягивал встречу, тем все лучшим выходом это казалось. В конце концов, если он не встретится с Генриеттой, не возникнет опасности, что вожделение возьмет верх над разумом и вынудит к повторению неблагоразумного поступка, совершенного в пятницу вечером. Один поцелуй уже плохо, но два? Два он точно не сумеет объяснить. Он и первый-то не мог объяснить, и это вернуло Майлза к изначальной проблеме — что сказать Генриетте?

Говорил он себе, что надо остаться в Лондоне.

— Что ты сказал Генриетте? — В холл, рассеянно потирая руку, вошел Ричард. — Она чуть не столкнула меня с садовой дорожки.

— Что-то про ее прическу, — увильнул от прямого ответа Майлз.

Ричард пожал плечами. Поведение младших сестер поистине тайна, разгадать которую у взрослого мужчины надежды нет.

— Как насчет бокала кларета и закуски, пока ты расскажешь мне лондонские новости?

— Отличная идея, — с облегчением сказал Майлз и, приноравливаясь к шагу друга, пошел вместе с Ричардом в столовую. Бокал вина, немного еды и успокаивающая беседа о французских агентах, убивающих людей. Именно то, что нужно, чтобы отвлечься от более тревожной темы — некоей раздраженной особы женского пола.

Трах!

Молодые люди вздрогнули при звуке расколовшегося камня. Он донесся из парка.

Ричард нахмурился.

— Так что же ты все-таки сказал про ее волосы?


Буквально взвыв, Генриетта схватилась за ушибленное плечо и сердито посмотрела на разбившийся бюст Ахиллеса. Куски его шлема усеивали парковую дорожку, нос зацепился за живую изгородь, а большой вытаращенный глаз закатился под розовый куст. Столбик, где стоял бюст, повалился, подмяв под себя половину розового куста. И какой идиот решил, будто вход в розарий — подходящее место для неустойчивого бюста? Ох, но как же больно. Генриетта прикинула — могло быть и хуже. Если бы он упал ей на ногу.

Генриетта села на ближайшую скамейку, прежде чем успела причинить еще какой-нибудь ущерб.

— Я ходячая катастрофа, — пробормотала она.

Не очень-то хорошо она справилась. При встрече с Майлзом она собиралась поставить его на место, держась с ним с ледяным достоинством, а не вылетать из комнаты, как слабоумный двухлетний ребенок в припадке ярости. Как двухлетний ребенок-разрушитель в припадке ярости, поправилась она, глянув на останки бюста. Придется завтра извиняться перед Ричардом за уничтожение парковой скульптуры.

Однако всякий согласится — он это заслужил. Майлз, а не Ахиллес. Разумеется, будь под рукой бюст Купидона, Генриетта могла поддаться искушению сокрушить и его. Несправедливо со стороны Купидона — или Судьбы, или Рока, или кто уж там отвечает за подобные вещи — подвести любовь — о счастье, о блаженство! — на расстояние вытянутой руки, а затем выхватить из-под носа, злорадствуя: «Ха-ха! Думала, у тебя есть шанс, да?»

Генриетта сорвала с соседнего куста листок и принялась его рвать.

Обвинения в адрес Купидона ничего не решили. Майлз должен ей объяснение. Не за сам поцелуй — имея двух старших братьев, Генриетта прекрасно знала: поцелуй редко является обещанием, — а потому хотя бы, что они были друзьями. Друзья не целуют друзей, а потом исчезают на неделю. Друзья не целуют друзей, а затем пытаются отделаться от них плохонькими комплиментами. «У тебя сегодня красивая прическа?» Ха! Неужели он действительно надеялся умиротворить ее этим?

— Да за какую дурочку он меня принимает? — проворчала в вечерней тишине девушка.

Только кузнечики ответили ей сочувственным стрекотанием. Генриетте не хватило духу сказать им, что вопрос был риторическим.

В парке было темно, спокойно и тихо, как бывает только в деревне. В воздухе стоял густой аромат лаванды и иссопа, окаймлявших дорожки. Он соперничал с пьянящим запахом роз, чьи плети, поднимавшиеся по стойкам, образовывали арку. Генриетта долго там просидела, обрывая листья и размышляя, пока холод и сырость мраморной скамьи не пробрали ее даже сквозь саржевые юбки.

Генриетта находилась в середине длинного и сложного мысленного разговора с Майлзом и только что дошла до того момента, когда он признается, что не приходил лишь потому, что был парализован страхом, испугавшись силы своего чувства к ней (это следовало за столь же долгим и непростым разговором, в котором Майлз грубо объяснял, что поцелуи — самое обычное дело, а Генриетта отвечала ему едкой тирадой, не уступающей в продолжительности речи Цицерона), когда она услышала, как кто-то наступил на упавший сучок за «стеной» ее маленькой беседки.

Так. Генриетта выпрямилась на скамейке. Если это Майлз пришел искать ее, она объяснит ему, что именно он может сделать со своими бессмысленными комплиментами и столь же бессмысленными поцелуями.

За первым шагом раздался второй, и в конце дорожки появилась темная тень.

Но это был не Майлз!

Генриетта инстинктивно откинулась назад, и резкая отповедь замерла у нее на губах, когда в проеме беседки возникла фигура в плаще с капюшоном. При взгляде сбоку казалось, будто под нависающим капюшоном ничего нет; ничто не указывало на присутствие человеческого тела под длинной рясой, доходившей до самой земли, и в рукавах, спрятанных один в другой. Грубое шерстяное одеяние видения с негромким шуршанием мело каменную дорожку. Фигура в плаще проследовала в направлении дома.

Генриетта вцепилась в мраморное сиденье скамьи, руки покрылись «гусиной кожей». В темноте ветерок, раньше казавшийся столь приятным, превратился в промозглый, сырой воздух могилы.

Медленно и уверенно темная фигура с шуршанием шла по дорожке к дому, веревочный пояс с кисточками раскачивался при каждом размеренном движении. Фигура плавно поднялась по трем невысоким ступенькам террасы, еще раз помедлила перед французскими окнами, обозревая местность, и взялась за дверную ручку. Тихо и ровно фигура в плаще скользнула в пустую гостиную, и дверь беззвучно закрылась за ней.

Генриетта застыла на скамье, не отводя взгляда от пустой террасы.

Монах-призрак из Донвеллского аббатства только что проник в дом ее брата.

Глава двадцать вторая

— А что, правда, существует монах-призрак из Донвеллского аббатства?

Викарий улыбнулся мне, наливая себе очень щедрую для духовенства порцию джина.

— Кто-то надоедает вам разговорами про эту старую выдумку?

Я махнула рукой, указывая на Колина Селвика, стоявшего в подчеркнуто викторианской гостиной, отделенный от меня несколькими группками людей. Взгляд его остекленел от словесного напора Джоан Плауден-Плагг. Наверное, он почувствовал, что о нем говорят, потому что повернул голову в нашу сторону и едва заметно отсалютовал бокалом с вином.

Я поспешно отвернулась.

Викарий, слава Богу, похоже, не заметил. Он приканчивал уже вторую порцию («Мало наливают, моя дорогая», — проинформировал он меня, отправляясь за второй), и за последние двадцать минут мы стали хорошими друзьями. Джоан налетела на меня, едва я вошла в комнату.

— Вам будет интересно поговорить с викарием, — объявила она, потянув меня за руку к столику с напитками.

Благополучно меня пристроив, она вернулась к двери, стремясь завладеть своим трофеем, то есть Колином.

Я не слишком-то возражала. С одной стороны, я получила определенное удовольствие, наблюдая за попавшим в ловушку Колином, рассеянно оглядывавшимся в поисках спасения. С другой — такого викария, совершенно на викария непохожего, я никогда не встречала.

Надо признать, не так уж много я их и встречала, но любой выросший на постоянной диете из британской литературы имеет четкое представление, каким должен быть деревенский служитель церкви. Я ожидала увидеть человека худого и седого, с бледными руками в прожилках вен, с внешностью праведника. Такого викария, который роется в старых приходских книгах, пишет длинные трактаты о местной флоре и фауне, а свободное время проводит за благородным трудом в своем саду, размышляя о Божьем замысле, раскрывающемся в его творениях.

Вместо того я поздоровалась за руку с плотным мужчиной лет сорока, с кривым носом и такой же кривой улыбкой. Он играл в регби в Даремском университете, объяснил викарий, пока обманный удар коленом не вынудил его уйти из спорта. Нисколько не растерявшись, он обратился в агентство по поиску талантов, желая сделать карьеру в кино. Поучаствовав в съемках двух рекламных роликов и в массовке в нескольких костюмных лентах («Галстуки времен Регентства — сущий ад, знаете ли»), он оставил актерское поприще, получил в Кембридже степень магистра филологии по истории архитектуры, пробовал себя в журналистике, ведя колонку сплетен, и занимался скай-дайвингом. Именно последнее, поведал он, привело его к теологии, поскольку «ничто так не заставляет человека пересмотреть свои отношения с его Творцом, как стремительное падение на землю». Его предшественник служил в приходе с 1948 года и являлся самым настоящим образцом старого деревенского викария.

— Они до сих пор ко мне привыкают, — заметил он с улыбкой мирского человека.

Под историю своей жизни он прикончил большую часть первой порции джина с тоником — джина много, тоника мало. Приготовление второй порции позволило мне спросить о том, что меня действительно интересовало: об истории с монахом-призраком из Донвеллского аббатства.

Разумеется, я не думала, будто Генриетта стала свидетелем проникновения в дом ее брата привидения. Исходя из огромных познаний о сверхъестественном, почерпнутых из программ на столь животрепещущую тему в течение нескольких информативных вечеров, проведенных с «Историческим каналом» (в конце концов просмотр «Исторического канала» можно считать карьерным ростом), — почему призрак воспользовался дверью? Разве он не способен проникать сквозь стены?

Я почуяла — за этим стоят человеческие силы.