Майлз опустился на колени. Под буфетом лицом вниз лежал Дауни, по спине у него расползлось темное пятно.

Как следует выругавшись, Майлз позвал:

— Дауни? Дауни, ты меня слышишь?

Камердинер снова слабо застонал.

— Все будет хорошо, — сказал Майлз, вовсе не испытывая такой уверенности. Сорвав с себя галстук — в конце концов, Дауни не в том состоянии, чтобы протестовать, — Майлз кое-как перевязал рану на спине камердинера. Судя по запекшейся крови на сюртуке, рана кровоточить перестала, но, если слугу шевельнуть, она, без сомнения, откроется снова. Должно быть, он уже давно здесь лежит.

Действуя как можно аккуратнее, Майлз вытащил Дауни из-под буфета, слуга опять застонал.

— Прости, старина, — пробормотал Майлз. — Я быстро, обещаю…

— Воры, — прохрипел Дауни едва слышно.

Майлз велел ему молчать, чувствуя себя ничтожным насекомым.

— Не разговаривай.

— Не смог… помешать…

— Никто не сделал бы больше, — успокоил его Майлз грубоватым от нахлынувших чувств голосом. — Просто лежи здесь, а я…

— Не смог… увидеть…

— Не говори больше ни слова. Я иду за хирургом. А ты оставайся здесь.

Не дав Дауни времени на возражения, Майлз побежал — столовая, разоренная гостиная, прыжок через столик, валявшийся поперек входа, и через три ступеньки вниз по лестнице. Выскочив на улицу, он схватил за шиворот мальчугана, в котором узнал рассыльного из соседнего заведения.

— Беги к ближайшему хирургу и скажи, чтобы немедленно шел сюда… немедленно, ты слышал?

Мальчик отшатнулся, таращась на испачканные кровью руки Майлза.

Тот достал из жилетного кармана серебряную крону.

— Вот. — Он сунул монету в руку мальчишке. — Получишь еще одну, если обернешься в течение десяти минут.

— Да, сэр! Конечно, сэр!

Мальчик бросился бежать.

Уже через полчаса Дауни перенесли на канапе — он возразил бы против такой вольности, если б не потерял в тот момент сознание, — осмотрели и объявили, что ему повезло остаться в живых.

— Дюймом ниже, — мрачно объявил хирург, — и нож попал бы прямо в сердце.

Спустя несколько часов и два стакана бренди (бренди в основном потреблял Майлз) Дауни, обложив подушками,) посадили, он пил горячий ячменный отвар, а вокруг него суетилась миссис Мигуорт.

— Кабы я знала, ни за что не пошла б сегодня на рынок, — в десятый раз повторила миссис Мигуорт, качая седеющей головой. — Как я сожалею, мистер Дауни.

— Не вы одна, — пробормотал Майлз, меряя шагами загубленный ковер. — Дауни, не могу передать, как я сожалею о случившемся.

Дауни выглядел благодарным, насколько умудряется выглядеть таковым человек с наложенными повязками и с ложкой во рту.

— Ничего… страшного… сэр. — Дауни вдруг тревожно вздрогнул, вызвав у миссис Мигуорт новый приступ суеты и взбивания подушек. — Сэр! Ее светлость… леди Аппингтон… оставила записку.

— Успокойся, Дауни. — Майлз присел на лишь немного вспоротый стул. — Что тут важного?

— Но ее светлость сказали… маскарад…

— Ну нет. Я останусь здесь, с тобой. Мне все равно, даже если его устраивает принц Уэльский, я… о… О нет.

Майлз употребил слово, заставившее миссис Мигуорт неодобрительно поджать губы.

Майлз не заметил. Ему было наплевать. Доррингтон вперился в пространство застывшим взглядом, исполненным ужаса, — так смотрел Гамлет, встретившись с тенью своего отца. Только это было много, много хуже любого духа, восставшего из могилы. Маскарад устраивался лордом Воном, в городском особняке лорда Вона, под полным контролем и руководством лорда Вона.

Генриетта находилась там. С Воном. В доме Вона.

Все будут в масках — чем причудливее костюм, тем лучше. Высший свет, благополучно укрывшийся за масками с перьями и замысловатыми париками, воспользуется случаем и предастся разнузданному веселью. Шампанское польется рекой, делая более резкими голоса и затуманивая мозги. И среди всего этого будет бродить Генриетта, как невинная овечка в стае волков. Никакого труда не составит вырвать ее из толпы гостей. Вон может подсыпать ей в бокал снотворное, затащить в темный угол; он может даже подхватить ее, перекинуть через плечо, а любой увидевший решит, что это часть забав, небольшое представление для оживления вечера.

А как только Вон изолирует Генриетту от остальных гостей… Майлз похолодел. Этот человек только что не задумываясь пырнул лакея Доррингтона, как сам Майлз раздавил бы муравья.

— Во сколько меня там ждут? — сипло спросил Майлз.

— В десять часов, — живо отозвалась миссис Мигуорт, вытирая о фартук руки. — Что стряслось-то, сэр?

— Десять часов, — повторил Майлз.

У высоких кабинетных часов в углу отсутствовало стекло, но стрелки по-прежнему точно отсчитывали минуты. Было почти половина двенадцатого.

Майлз рванулся к двери.

С канапе донесся слабый шепот.

— Если бы перед уходом сэр удалил с одежды пятна крови… — выговорил Дауни, прежде чем его голова снова упала на подушки.

Слишком поздно. Майлз уже преодолел половину лестницы, изо всех сил стараясь не думать обо всем том, что могло происходить с Генриеттой в этот самый момент, но потерпел сокрушительное поражение.


Майлз опаздывал.

Ища знакомую светлую голову, Генриетта вглядывалась в толпу гостей в масках, заполонивших гостиные в лондонском особняке Вона. Учитывая количество напудренных париков, шляп с перьями и средневековых шлемов с опущенными забралами, задача усложнялась. Прямо перед ней прошествовал самодовольный Марк Антоний, облаченный в тунику, нагрудник и римский шлем, под руку с едва прикрытой одеянием Дианой Охотницей, позабывшей о стрелах, торчавших из колчана, и жеманно улыбавшейся римскому полководцу. Определенно не Майлзу.

Генриетта испустила тяжкий вздох. Вздох был ошибкой, поскольку от внезапного притока воздуха ребра так уперлись в туго зашнурованный корсаж, что девушка согнулась бы пополам, будь у нее такая возможность. Генриетта сердито посмотрела на корсаж, и в глаз ей для полного удовольствия попал локон. Отвратительный, дурацкий костюм. Однако настолько ей к лицу, что пострадать стоило.

Имея всего два дня на подготовку к маскараду у лорда Вона, Генриетта была ограничена в выборе костюма. Ей хотелось что-нибудь такое, что сделало бы ее более обольстительной, таинственной, неотразимой, что повергло бы Майлза к ее ногам. «Не думаю, что есть такие костюмы», — прокомментировала Шарлотта. Пенелопа сказала: если таково ее желание, то почему бы не действовать напрямик и не последовать примеру Нелл Гвин[31], пришедшей с расстегнутым до талии корсажем и корзиной апельсинов с вложенными в них записками с предсказанием будущего. Ни одно из предложений одобрено не было.

В итоге Генриетта порылась в домашних сундуках и присвоила одно из платьев матери, в котором та выходила в свет в давнем своем первом сезоне, — мерцающее одеяние из зеленовато-голубой парчи, отделанное по низкому квадратному вырезу золотыми кружевами. Верхняя часть платья туго затягивалась поверх белого шелкового корсажа, расшитого крохотными букетиками, а ниже распахивалась, являя нижнюю юбку, расшитую точно так же. Платье, конечно, пришлось удлинить, так как леди Аппингтон была на добрых пять дюймов ниже дочери, но в остальном старомодный стиль идеально подходил Генриетте, наивыгоднейшим образом подчеркивая узкую талию и скрывая бедра, которые для нынешней моды считались слишком пышными. Девушка очень надеялась, что Майлзу костюм понравится.

Где этот противный мальчишка?

Генриетта опустила золотистую маску (постоянно поднятая рука начала болеть) и повернулась к стоявшей рядом Шарлотте:

— Не хочешь пройтись со мной по комнате?

Покрепче ухватив свой посох, Шарлотта с несчастным видом покачала головой, отчего бантики на ее шляпке заколыхались. Шарлотте хотелось одеться Дамой с Озера[32], в платье из струящейся белой венецианской парчи, но бабушка с насмешливым фырканьем отмела ее фантазии как полную чепуху. И вместо этого втиснула внучку в короткий, с тугой шнуровкой костюм пастушки, дополненный полосатыми чулками, посохом, увитым лентами, и даже мягкой игрушечной овечкой.

— Я предпочла бы прятаться здесь, если ты не против, — вздохнула Шарлотта, мрачно тиская свою овцу. — Может, Пенелопа составит тебе компанию?

Девушки повернулись к Пенелопе.

Пенелопа нарядилась Боадикеей[33] и стояла, задрапированная в отрез голубой ткани, что имело два приятных последствия — цвет очень шел Пенелопе, а наряд раздражал ее мать, очень скоро вынудив последнюю сбежать. В последний раз леди Деверо видели направлявшейся к балкону и жаловавшейся полному сочувствия королю Лиру на тяжелый жребий матери, наказанной строптивой дочерью. Вдовствующая герцогиня очень невысоко ставила мать Пенелопы и считала этот костюм блестящей идеей; она лишь попеняла девушке, что та поленилась раздобыть боевую колесницу. Герцогиня быстро оценила копье Пенелопы и развлекала себя и ее, тыча незадачливых кавалеров пониже спины.

Генриетта и Шарлотта обменялись возмущенными взглядами.

— Не думаю, что Пенелопа захочет ко мне присоединиться. Если твоя бабушка спросит, скажи ей, что я пошла в дамскую комнату… э…

— Поправить оборки? — предложила Шарлотта, впервые за весь вечер с намеком на улыбку. — Передай привет мистеру Доррингтону, когда найдешь его.

Генриетта порывисто обняла подругу, и ее широкие юбки столкнулись с кринолином Шарлотты.

— Если я встречу влюбленных пастушков, направлю их к тебе.

Шарлотта на прощание стукнула подругу мягкой овцой.

Генриетта пробралась мимо Генриха VIII, которому для достижения нужной толщины, судя по всему, потребовалось подложить в дублет совсем немного, и угрюмой Екатерины Арагонской[34] с четками в руках. Генрих небрежно приобнял Генриетту за талию, когда девушка огибала его, и Екатерина ударила короля по голове четками. Генриетта прошла дальше.