Генриетта ткнулась лбом в колени. Да что ходить вокруг да около. Она ревнует. Ревнует, ревнует, ревнует. Майлз должен был быть ее сопровождающим, ее постоянным кавалером.

А где ревность…

Генриетта так быстро вскинула голову, что едва не свалилась с канапе. Не могла же она влюбиться в Майлза! Само это понятие, при всей своей поэтичности, вызывало в воображении что-то величественное и драматичное. Но в чувствах Генриетты к Майлзу ничего величественного или драматичного не наблюдалось. Все предельно просто: она ни с кем не хочет его делить. Никогда. Она хочет быть той, кого он будет высматривать в бальном зале, той, кого толкнет локтем, когда понадобится поделиться действительно потрясающей шуткой, первым человеком, кого он увидит утром, просыпаясь, и последним, с кем поговорит перед сном. Ей хотелось быть той, кому он станет шептать на ухо в опере, и той, которая будет сидеть рядом с ним в его опасно неустойчивом фаэтоне, когда в пять часов он катается в парке.

Любовь, сказала себе Генриетта с решимостью, которой отнюдь не чувствовала, нечто совсем иное.

Перед первым своим сезоном они с Пенелопой и Шарлоттой проводили бесконечные часы, доедая печенье, оставшееся на блюде после налета на него Майлза, и рассуждая о Любви. О Любви с большой буквы, которая налетит на них с сияющими крыльями и унесет в зачарованное, доселе неведомое королевство. О Любви, разумеется, должным образом одетой — обтягивающие коричневые лосины, безупречно повязанный галстук — и со слегка развязными манерами. Появление избранника будет возвещено скрипками на заднем плане, впечатляющим фейерверком и неожиданным ударом грома — все мгновенно укажет ей на то, что к ней пришла любовь ее жизни. И вот, без всяких ударов грома в отдалении, она сидит и размышляет о Майлзе, о Майлзе, который находился рядом с ней почти всю ее жизнь, без всяких эмоциональных взрывов.

Это просто нелепо. Если бы она и в самом деле питала к Майлзу более глубокие чувства, неужели она не заметила бы их раньше? Не испытала бы странного стеснения в груди, когда он таскал у нее из-под носа печенье и, пройдясь «колесом», скатывался в пруд? На этот счет во всех книгах было ясно сказано: когда к тебе приходит настоящая любовь, ты это понимаешь. Немедленно.

Конечно, ей не было еще и двух лет, когда Майлз появился в их доме, и ее представление о любви в то время было в основном связано с теплым молоком.

Генриетта задумчиво уставилась на луну. По всем классическим меркам она не могла быть влюблена в Майлза. Но как тогда объяснить тот факт, что при одной мысли о нем, катающемся в парке с другой, она наполняется полынной горечью и желчью? А уж при мысли, что он женится на другой… мысль эта была слишком мучительна, чтобы даже задерживаться на ней.

Майлз. Как привычно звучание его имени!

Генриетта прищелкнула в темноте языком. Конечно, привычно! За последние восемнадцать лет она произносила его с уверенностью, раздражением и любовью. Восемнадцать лет. Генриетта снова уткнулась лицом в колени и стала думать о восемнадцати годах с Майлзом. Она вспоминала о всегда развязывающемся галстуке, вечно растрепанных волосах и о том, что его улыбки кажутся шире его лица.

Бесчисленные воспоминания, связанные с Майлзом, теснились в роскошном хронологическом беспорядке. Майлз передает ей поводья, и она правит его любимыми гнедыми, запряженными в экипаж… хм, она и близко не подъезжала к тому дереву. Майлз выскакивает из ее гардероба, переодетый монахом-призраком из Донвеллского аббатства, но портит все дело, сдернув простыню с головы, едва Генриетта закричала. Кричала-то она от возмущения — она заметила черные туфли, выглядывавшие из-под одеяния, но ей показалось неловким сообщать об этом Майлзу, пока он так старательно извинялся. Лето, и ей тринадцать лет, и она слишком высоко забралась на старый дуб позади Аппингтон-Холла. В тот момент это казалось хорошей идеей — плывущая волшебная башня, где можно читать и мечтать, но уже не такой хорошей, когда она оказалась наверху, примостившись на ветке, книжка за поясом, а земля далеко внизу. Генриетта никогда особенно не увлекалась лазанием по деревьям. Ричард пошел за лестницей, но Майлз, всю дорогу ворча, забрался к ней и помог спуститься по качавшимся веткам.

Бывают вещи и похуже, чем влюбиться в старого друга.

Генриетта расплылась в улыбке. Улыбка эта оставалась, пока она спала, снова появилась, когда она проснулась, и все утро периодически к ней возвращалась.

Пенелопа вырвала у Генриетты книгу, которую та держала перед собой.

— Перестань прятаться. Чего это ты без конца улыбаешься?

— Из-за Майлза.

— Что еще сделал этот большой олух?

— Майлз не олух, — сдержанно отозвалась Генриетта. Они уже это выясняли.

— Нет, он большой олух.

Неожиданно хмыкнула за своей книгой Шарлотта.

— Ты когда-нибудь слышала о маленьком олухе?

Генриетта решила вмешаться, прежде чем они безвозвратно уйдут в сторону с этого захватывающего пути.

— У меня, — проговорила она, ведя пальцем по корешку книги, — появились tendre[28] к Майлзу.

— Что у тебя появилось? — вскрикнула Пенелопа.

— По-моему, она сказала tender, — охотно подсказала Шарлотта.

— Не смеши меня, — возразила Пенелопа. — Это же Майлз.

На лице Генриетты появилось то блаженное выражение, которое чаще всего ассоциируется с крыльями, нимбами и алтарными росписями эпохи Ренессанса.

— Майлз, — согласилась она.

Пенелопа в ужасе смотрела на ближайшую подругу, не веря своим ушам. В отчаянии она простерла руку к Шарлотте:

— Скажи же ей что-нибудь!

Опустив книгу, Шарлотта покачала головой, на губах ее заиграла легкая улыбка.

— Не могу сказать, что я удивлена. Я все гадала…

— Гадала о чем? — живо спросила Генриетта.

— Тебе никогда не казалось странным, что, войдя в бальный зал, первый к кому ты устремляешься, — Майлз?

— Она любит лимонад? — предположила Пенелопа.

— Не думаю, что дело в лимонаде. — Шарлотта повернулась к Генриетте: — Вы всегда были вместе — ты и Майлз. Просто тебе понадобилось много времени, чтобы это заметить.

— Откуда ты знаешь? — сердито воспротивилась Пенелопа. — Это тебе не твои глупые романы. То, что Майлз постоянно крутится рядом, не означает, что он… что они… ну, ты понимаешь!

Генриетта не обратила на нее внимания.

— Когда ты говоришь, что мы всегда были вместе — я и Майлз, ты имеешь в виду, что я всегда хожу за Майлзом или что-то другое?

Шарлотта подумала.

— Нет, это он тебя ищет, — сказала она после паузы, продлившейся несколько мучительных лет. Генриетта почувствовала, как расслабились напрягшиеся мышцы спины. Затем Шарлотте понадобилось все испортить, добавив: — Тем не менее, на мой взгляд, тут нет никакой романтики. По крайней мере пока.

Генриетта чертыхнулась. Она и сама об этом думала, но услышать это было все равно неприятно.

— Как мне сделать, чтобы он перестал считать меня младшей сестрой?

— Никогда больше с ним не разговаривать!

— Пен! Я серьезно!

— Ты уверена, что он тот…

— Вполне уверена, — прервала ее Генриетта и тут же охнула.

Когда кто-то стал протискиваться позади нее в узком проходе, она покачнулась, встала на цыпочки и выронила ридикюль. Маленькая сумочка упала на бок, и из нее высыпались монеты, выпали несколько новых лент для волос и запасной носовой платок.

— О Боже мой!

Опустившись на колени, Генриетта настигла бойкую монетку, прежде чем та весело закатилась под стол. Шарлотта побежала за другой, которая, следуя удивительному обыкновению упавшей мелочи, уже промчалась несколько ярдов. Генриетта успела мысленно порадоваться, что отнесла последнее свое сообщение в галантерейную лавку до встречи с подругами в магазине Хетчердса. Ей почему-то подумалось, что Джейн не одобрила бы, если б сообщение, хотя бы и надежно зашифрованное, понесло по полу книжного магазина.

Пенелопа встала на колени рядом с Генриеттой, пока девушка засовывала свои вещи в сумочку.

— Хорошо, — пробормотала Пенелопа, ныряя под стол за последним пытавшимся сбежать шиллингом и опуская его в ридикюль Генриетты. — Я помогу. Но я все равно считаю его олухом.

— Большим олухом? — Опираясь на крышку стола, Генриетта поднялась и поцеловала свою лучшую подругу в щеку. Предложение, может, и было высказано без изящества, но Генриетта знала, как давно Майлз Пенелопе не нравится и как трудно ей было пойти на маленькую уступку. Приоткрыв ридикюль ровно настолько, чтобы Шарлотта опустила последнюю монетку, Генриетта крепко обмотала тесемки сумочки вокруг запястья. — Спасибо, Пен. Итак, какие идеи?

Шарлотта мечтательно смотрела в пространство.

— В «Эвелине» она завоевывает лорда Орвилла своей природной добротой и хорошим характером.

Пен дала выход своему духу противоречия, окинув Шарлотту испепеляющим взглядом.

— Она же спросила, есть ли у меня какие-нибудь идеи! — стала оправдываться Шарлотта.

— Как может человек изобразить природную доброту и хороший характер? — поинтересовалась Генриетта.

— Если ты об этом спрашиваешь, значит, ты, вероятно, их лишена, — задумчиво заметила Шарлотта.

Генриетта скорчила рожицу.

— Спасибо, Шарлотта.

— Нет-нет! — От огорчения Шарлотта выронила книгу. — Я не то имела в виду! Ты самая добрая из тех, кого я знаю.

— Сюда. — Пенелопа потащила девушек к стеллажу с журналами в углу магазина. — Вся эта природная доброта никуда не годится. Тебе нужен более практический подход.

Она взяла журнал «Космополитен для дам» и начала его листать.

Генриетта указала на один из заголовков.

— Взгляни-ка сюда, Пен.

Девушка перевернула страницу — «Унижение на балконе! Пять минут, погубивших мою жизнь».