– Климова…

– Что ж, успехов вам, стыдливый экономист Маша-Маруся Климова… Подождите здесь, – остановился он у двери кабинета, – я скажу, чтоб вас без очереди вызвали…

Ее действительно вызвали без очереди – хоть в этом повезло. Но всех врачей по списку в тот день ей обойти так и не удалось. Расправилась она с этой проклятой диспансеризацией только на следующий день к обеду – вышла на крыльцо поликлиники совершенно этой процедурой изнуренная. И тут же наткнулась на вчерашнего своего знакомца, в самом прямом смысле слова наткнулась. Лбом прямо ему в грудь. Налетела с ходу, как на стену. Вот же неловкая какая, господи…

– Стоп, не падайте мне в объятия, я этого недостоин… – придержал он ее за плечи, весело заглянув в глаза сверху вниз. Она вдруг увидела, какие у него глаза – необыкновенно синие. Такие только у киношных артистов бывают. Синие, умные и немного грустные. И улыбка такая… насмешливая, но не обидная вовсе.

– Ой, здравствуйте! А я уже все, всех врачей пробежала! – поделилась она с ним своей радостью, тряхнув зажатой в руке бумажкой.

– Что ж, поздравляю… А вы сейчас куда идете? Может, мы посидим где-нибудь?

– Как это, посидим? Что вы… Мне сидеть некогда… Мне на работу надо…

– Да? Жаль. А я вот, наоборот, слишком рано приехал. У меня прием с трех часов. Можно было бы пообедать сходить…

– Так пообедать или посидеть? – удивленно моргнула ресницами Маруся, одновременно пожав плечами.

Он тоже уставился на нее несколько удивленно, словно она ляпнула что-то совсем уж несусветное. Хотя и впрямь, наверное, ляпнула. Похоже, у них тут «посидеть» и «пообедать» одно и то же обозначает.

– А знаете что? А давайте! – спешно пытаясь исправить свою ошибку, решительно произнесла Маруся. – Давайте… посидим! Я так проголодалась – сил нет… Утром даже не позавтракала! Не успела ничего купить с вечера. И спать легла голодной…

– Ну, вот и замечательно! Давайте посидим пообедаем! Пойдемте, вон там, за углом, замечательное летнее кафе есть… Меня, кстати, Никитой зовут. А вас Марусей. Я помню…

Так они и познакомились. А потом закрутилось все так быстро и непонятно, будто понесло ее куда-то сильным ветром, и ни опомниться, ни остановиться нельзя. Хотя, если честно, ей не особенно и хотелось опоминаться да останавливаться. Несет и несет. Тем более ей так до конца и не верилось, что этот ветер ее до свадьбы донесет. А может, Никита ей и не сделал бы предложения, если б не Ксения Львовна… Маруся помнит, как она эмоционально всплеснула ручками, когда Никита впервые привел ее к себе в дом:

– Ой, прелесть какая, Никитушка! Чудо, чудо природное! Какие конопушки, какие ямочки… Вот! Вот это именно то, что тебе надо!

– Мам, успокойся… Не смущай девушку. Иначе она испугается и убежит. Я ее знаю. Правда, Маруся?

– Н… нет… Я не убегу…

– А вас Маруся зовут, да? Какое чудное имя – Маруся… – снова плеснула в нее смешливым восхищением Ксения Львовна. – Ну проходите, Маруся, проходите! Вы меня извините, что я так бесцеремонно вами любуюсь! Просто такую вот девушку сейчас редко на улице встретишь. Такое солнышко первозданное. Вы знаете о том, что вы есть самая чистая прелесть, Маруся? У вас каждая веснушка на лице отдельным солнышком светит… А можно я к вам на ты буду обращаться?

– Можно… – робко улыбнулась ей Маруся, про себя удивляясь потоку этой странной экзальтации.

– Вот и замечательно! А меня зовут Ксения Львовна. Я Никитина матушка, как вы сами уже догадались, наверное… Витя! Витя! Иди познакомься с Никитушкиной девушкой! – крикнула она куда-то в глубину квартиры. – Иди быстрее, посмотри, какое Никитушка чудо к нам привел!

Никитин отец Виктор Николаевич, слава богу, оказал ей гораздо более сдержанный прием. Вышел в гостиную, расшаркался не то чтобы вяло, а как-то равнодушно даже. Склонился, ручку поцеловал. Потом улыбнулся одним уголком рта, взглянул коротко на жену, проговорил нарочито вежливо:

– Очень рад… Очень рад… Извиняюсь, конечно, но должен вас покинуть… Дела, знаете ли…

Был Виктор Николаевич очень похож на Никиту – такой же, наверное, в молодости красивый был. Да и сейчас он еще хорош. Немного напоминал барина, несущего на себе гнет поднадоевшей повседневности. Как раньше говорили – сплин. Если халат с кистями на него надеть – чисто барин. Бросались в глаза его особенная, вальяжная посадка головы, седой бобрик волос, отстраненный взгляд умных голубых глаз. Правда, глаза были не такими яркими, как у Никиты, поблекшими от времени, даже мутноватыми немного. Оттого, может, и выглядел Виктор Николаевич таким усталым.

– А ты что, разве обедать с нами не будешь, Виктóр? – спросила удивленно Ксения Львовна, делая ударение на последнем слоге в имени мужа и тем самым добавляя как бы последний штрих к его «барскому» портрету. – Надо же познакомиться с нашей гостьей поближе…

– Нет. Мне в клинику надо. Там Сергеев из Швейцарии новое оборудование привез, докладывать будет. Неудобно отсутствовать…

– Ну что ж, поезжай… – ласково махнула на него рукой Ксения Львовна. – Сергеев так Сергеев. За ним действительно приглядеть надо, за Сергеевым этим. Без тебя тут разберемся…

Из рассказов Никиты Маруся уже знала, что отец его, Виктор Николаевич Горский, руководил большой стоматологической клиникой. Это потом уж выяснилось, гораздо позже, что руководить-то он ею руководил, конечно, а только единоличной владелицей той клиники была его жена – Ксения Львовна Горская…

На следующий день Никита сделал Марусе официальное предложение. Ее так и подмывало спросить: мама, что ль, поторопила? Конечно же ничего такого она спрашивать не стала. Да и не похож он был на маменькиного сынка – вовсе даже не похож! Никита был такой… Она и сама не смогла бы в точности определить, какой он был, ее Никита. Ну, милый. Ну, добрый. Интеллигентный. И еще – будто отстраненный от всего, что происходило с ним рядом. Смотрел на нее всегда непонятно – будто любовался задумчиво. И улыбался – весело и грустно одновременно. Она что-нибудь рассказывает ему, а он улыбается и молчит, улыбается и молчит… На Кольку Дворкина, по крайней мере, он уж точно не походил. Да куда там! Их и рядом даже поставить нельзя было! И не в том дело, что Колька хуже был, просто… Интеллигентности вот этой Никитиной в Кольке отродясь не было. И мешанины из веселости и грусти тоже не было. Все в Кольке было понятно – где грусть, а где веселье…

Вообще, она к Никите за это короткое время очень привязалась. А как было не привязаться? Город большой, чужой, незнакомый. Враждебный даже. Ни родственников под боком, ни друзей-подруг мало-мальских. Приходи после работы в свою комнатку и плачь – ничего больше и не остается. И Анночка Васильевна ее не особо своим вниманием баловала. Наоборот, была с ней суха и строга, держала от себя на расстоянии, будто и не сидели они на одном полке в кокуйской бане. Если б не Никита – сбежала бы через месяц обратно как пить дать. Хотя и Никита тоже не очень старался, чтоб ее чем-то развлечь. Ни в кино не звал, ни на концерты, ни просто по бульварам прогуляться – не ухаживал то есть. И цветов с подарками не дарил. Просто приходил в гости, сидел молча, улыбался непонятно. Говорил – хорошо ему с ней. Вроде как тепло от нее идет, такое сильное, что можно его руками потрогать. Ей даже странно немного было – красивый парень, умный, а прилепился к ней, как бездомный ребенок… Так и до свадьбы дело дошло…

– Эй, рыжик, ты чего задумалась? Очнись! Слышишь, опять нам «горько» кричат…

Она вздрогнула от его тихого насмешливого шепотка ей на ухо.

– Сейчас опять гостей ублажать будем… Терпи, рыжик, еще немного осталось!

И впрямь народ уже вовсю заходился в требовании обязательного поцелуя, и пришлось встрепенуться и глянуть в калейдоскоп смеющихся хмельных лиц. Краем глаза она выхватила из калейдоскопа маму – лицо довольное, восхищенное, гордое. Даже немного торжествующее. Сбылась мамина мечта – вырвалась дочка в хорошую замужнюю жизнь. К хорошим людям попала. Вон они кругом какие – дамочки в гладких длинных платьях, с узкими лямочками на плечах, мужики все как один солидные, ладные, в строгих костюмах… Сама мама в своем блескучем старомодном турецком костюме с широкой складчатой юбкой выглядела в этом гламурном обществе как бедная случайная родственница на чужом празднике жизни. Да и Ленка тоже подкачала – не могла уж платье себе поприличнее купить… Свидетельница все-таки… Хотя откуда у нее деньги на дорогое платье? На хлебах психологических много денег не заработаешь, особенно в их родном Кокуе… А еще Маруся чувствовала, как Ленка сердилась: не нравилось ей все это гламурное застолье. Сидела рядом, фыркала потихонечку. Хорошо хоть молча фыркала, без комментариев. Хоть бы танцы поскорее тамада объявил, что ли… Сколько уже можно за столом сидеть? Странная какая-то свадьба. Вот у них в Кокуе свадьбы играют – ух! Чуть посидели за столом, поздравили молодых – и плясать! Весело! А тут… И молодежи за столом мало… Она, конечно, хотела девчонок с работы позвать, но Анночка Васильевна ей строго-настрого запретила. Зачем, говорит? Кто они тебе? Подружки, что ли? Потом только обсплетничают, и все. Да и вообще, говорит, особняком тебе от них надо держаться, потому как я тебя дальше продвигать начну, и дружба эта тебе только во вред будет…

Потом были и танцы, конечно. Появились на сцене музыканты, заиграли вальс, и они покружились с Никитой по залу довольно неуклюже. Корсет вовсю давил на ребра, и лица мелькали, слились в единую полосу круговертью, и внутри у нее сделалась какая-то странная истерика, будто собралось там все волнение в беспокойную кучку и лупит что есть силы по сердцу. В один момент даже показалось, что свалится сейчас Никите под ноги, опозорится перед гостями… Он вовремя ее удержал, обнял заботливо за талию, заглянул в лицо:

– Тебе плохо, Марусь? Может, воды?

– Да нет, ничего, просто голова закружилась… – слабо махнула она рукой в тонкой ажурной перчатке.

– Марусенька, что? Что? – тут же подскочила к ней и Ксения Львовна. – Что с тобой, моя девочка? Тебе плохо? Ты переволновалась, наверное?