– Тибурсио? Воображает он о себе слишком много. Не любит он меня нисколечко. Сначала я понять не могла, чего это он дуется каждую минуту, а потом догадалась: вбил себе в голову, будто я любезничаю с каждым встречным. Сами скажите, каково это терпеть честной Девушке? Выдумывает всякие глупости, даже вас приплел.

– И меня тоже?

– Да он сам признался!

– Что же он выдумал?

– Сказать вам, так вы не поверите: все потому, что он видел, как я радуюсь, когда вы приходите. Да разве я могу не радоваться?

– Но он понял наконец, что все это глупости?

– А скольких слез и уговоров мне стоило привести его в разум.

– Поверь, я очень жалею, что оказался виной вашей ссоры.

– Вы здесь ни при чем. Не будь вас, придрался бы к кому-нибудь другому. Я вам еще самое важное не рассказала. Тайта объезжал жеребцов для сеньорите Хустиниано, а тому надо было прийти отобрать бычков для покупки. Один раз пришел этот сеньор, а Тибурсио и застал его здесь.

– Здесь?

– Ладно, ладно, не притворяйтесь, дома, конечно. И в наказание за мои грехи застал его еще один раз.

– Как будто уже выходит два раза, Саломе.

– Хорошо бы так; он еще застал его в воскресенье днем, сеньорито зашел воды попросить.

– Значит, три раза.

– И больше ни разочка. Ведь тот хоть и приходил, а Тибурсио его не видел. Но, сдается, кто-то рассказал ему.

– И все это, по-твоему, яйца выеденного не стоит?

– И вы туда же? Ну что же мне делать! Виновата я разве, что этот белый сеньор сюда повадился? А коли это плохо, почему тайта не скажет, чтобы он больше не являлся?

– Иногда самые простые вещи не так-то легко сделать.

– То-то и оно: вот так я и сказала Тибурсио. Правда, есть одно средство все исправить, но об этом я не решилась заговорить.

– Какое? Чтобы Тибурсио поскорее женился на тебе, да?

– Если он в самом деле так меня любит… Но раз он… раз он мог поверить, что я какая-нибудь негодница…

Глаза у Саломе подернулись влагой, и, пройдя несколько шагов, она вытерла слезы.

– Не плачь, – сказал я, – уверяю тебя, он ничего такого не думает. Дело тут только в ревности. Вот увидишь, все будет хорошо.

– Не надейтесь, слишком много он о себе понимает. Ему сказал кто-то, что он сын кабальеро, вот он и задирает нос. Да ну его совсем! Можно подумать, я какая-нибудь неизвестно чья, вроде него. Теперь он пристраивается поближе к другим девушкам, а все затем, чтобы позлить меня, я уж его знаю. То-то хорошо будет, если ньор Хосе выставит его вон!

– Не будь несправедлива. Что особенного в том, что он нанялся на работу к Хосе? Значит, не зря время проводит, хуже, если бы он баклуши бил.

– Уж я-то вижу Тибурсио насквозь. Поменьше бы влюблялся…

– Так что же, если ты этому парню приглянулась, так ему, по-твоему, все подряд будут нравиться?

– Вот именно.

Я расхохотался, а она, отвернувшись, спросила:

– Ну-ну, что это вы так развеселились?

– Да разве ты не видишь, что выдумываешь о Тибурсио то же самое, точь-в-точь то же самое, что он о тебе?

– Господи помилуй! Я-то что выдумываю?

– Просто ревнуешь.

– Вот уж чего нет, того нет.

– Нет?

– А если он сам этого добивается? Никто меня не отговорит, что, согласись только ньор Хосе, этот ветрогон женился бы на Лусии, а дай ему волю, и на обеих, да только Трансито уже замужем.

– Так вот знай, Лусия еще с малых лет любит брата Браулио, и он скоро приедет. Можешь не сомневаться, мне это рассказала Трансито.

Саломе задумалась. Мы дошли до конца плантации, она присела на ствол упавшего дерева, покачивая туфелькой стебельки чудоцвета.

– Так, значит, по-вашему, он хорошо поступает? – спросила она.

– Ты позволишь рассказать Тибурсио о нашем разговоре?

– Нет, нет. Ради всего святого, не надо.

– Но я только спросил, можно ли.

– Обо всем?

– Об одних жалобах, без обидных слов.

– Да ведь я как вспомню, что он обо мне выдумывает, сама не знаю, что и говорю… Знаете, пожалуй, лучше ничего ему не рассказывать, а то если он меня больше не любит, так пойдет болтать, будто я только и делаю, что плачу, и жить без него не могу.

– Ну, тогда, Саломе, твоему горю ничем не поможешь.

– Что же мне делать! – воскликнула она, заливаясь слезами.

– Полно, не горюй, – сказал я, отрывая ее руки от лица, – слишком дороги твои слезы, чтобы проливать их ручьями.

– Если бы и Тибурсио так думал, не плакала бы я по ночам, пока не усну, а теперь из-за пего, неблагодарного, и тайта на меня косо смотрит.

– Хочешь, побьемся об заклад, что завтра днем Тибурсио придет к тебе просить прощения?

– Ах, честно говоря, я была бы вам по гроб жизни благодарна, – отвечала она и, схватив обеими руками мою руку, прижала ее к щеке. – Обещаете?

– Да я последним дураком буду, если не добьюсь этого.

– Смотрите, ловлю вас на слове. Но берегитесь, не вздумайте рассказывать Тибурсио, что мы с вами были тут совсем одни и… Не то он вспомнит еще тот, другой день – и тогда все пропало. А теперь, – добавила она, взбираясь на изгородь, – отвернитесь, не смотрите, как я прыгаю, или давайте прыгнем вместе.

– Что это ты стала стесняться? Раньше такой не была.

– А я с каждым днем все больше вас стесняюсь. Полезайте же!

Но для Саломе перебраться на другую сторону оказалось гораздо труднее, чем для меня, и она осталась сидеть на гребне изгороди.

– Поищите братишку, окликните его, – сказала она. – › Теперь я уже никак не могу спуститься, пока он не вернется.

– Позволь, я помогу тебе, ведь уже поздно, а кума…

– Она же не такая, как тот… И потом, как я спущусь? Видите, я зацепилась…

– Оставь эти глупости и обопрись как следует, – сказал я, подставляя ей плечо.

– Держитесь тогда хорошенько, а то я тяжелая, как… перышко, – рассмеялась она и ловко спрыгнула на землю. – Теперь буду важничать: уж я-то знаю, немало белых барышень хотели бы так прыгать через загородку.

– Пустомеля ты.

– Это все равно что болтушка? Ну, тогда я на вас зло держать буду.

– Что будешь?

– Вот те на!.. Не понимаете? Рассержусь я на вас.

А хотелось бы мне посмотреть, каким вы бываете, когда разозлитесь. Так и разбирает охота.

__ А вдруг рассержусь и ты меня потом не задобришь?

– Аи-аи-аи! Будто я не видела, что у вас сердце так и тает, стоит мне только заплакать.

– Ну, это когда я знаю, что ты плачешь не из кокетства.

– Не из чего? Как вы сказали?

– Ко-кет-ства.

– А что это значит? Скажите, я, по-правде, не знаю… Наверняка что-нибудь плохое… Так вы считаете, оно у меня есть, да?

– Еще бы! Оно просто исходит от тебя.

– Послушаем, послушаем: с места не сдвинусь, пока не скажете.

– Тогда пойду один, – ответил я и сделал несколько шагов.

– Иисусе! Да я готова в воду его столкнуть! А какой простыней вы будете вытираться? Нет, вы скажите, что от меня исходит. Я уж сама догадываюсь.

– Скажи.

– Это… Это любовь?

– Угадала.

– Но что же делать? И зачем я люблю этого бахвала? Будь я белой, только очень белой, и богатой, очень богатой, я любила бы вас, правда?

– Ты так думаешь? А что же тогда делать с Тибурсио?

– С Тибурсио? Чтобы не бегал за всеми, сделаем его управляющим и будем вот так держать. – Она крепко сжала кулак.

– Нет, это не годится.

– Почему? Вам не нравится, что я могла бы полюбить вас.

– Нет, не это, а судьба, которую ты выбрала для Тибурсио.

Саломе от души расхохоталась.

Мы вышли на берег речушки; Саломе, положив простыню на траву, где я мог посидеть в тени, опустилась на колени на большом камне и плеснула водой себе в лицо. Умывшись, она достала из-за пояса платок, чтобы утереться, но я протянул ей простыню и сказал:

– Лучше искупайся.

– Пожалуй… пожалуй, потом искупаюсь, вода совсем теплая. Но вам самому надо освежиться. Скоро придет Фермин, и, пока вы будете одеваться, я тоже окунусь в нижней заводи.

Она встала и поглядела на меня с лукавой улыбкой приглаживая волосы мокрыми руками.

– А знаете, мне снилось, что все оно так и есть.

– Что Тибурсио разлюбил тебя?

– Вот еще! Нет, что я белая… Когда я проснулась, такая обида меня взяла, что на следующий день, в воскресенье, я всю мессу только и вспоминала свой сон. А потом целую неделю, когда стирала вон там, где вы сидите, все о том же раздумывала и…

Невинные признания Саломе были прерваны криком, донесшимся со стороны плантации какао: мой кум собирал в стадо свиней. Саломе слегка напугалась и, озираясь по сторонам, сказала:

– И куда этот Фермин запропастился… Купайтесь скорее, а я пойду вверх по реке, поищу его. Вдруг он уйдет, не дождавшись нас.

– Оставайся здесь, он и сам найдет тебя. Просто ты услыхала голос отца: боишься, ему не понравится, что мы сидим вдвоем и разговариваем?

– Что разговариваем – ничего, но… кто его знает.

Ловко прыгая по большим прибрежным камням, она скрылась среди ветвистых деревьев.

Крики кума не умолкали, и я подумал, что его доверие ко мне тоже небезгранично. Наверняка он издали следовал за нами среди деревцев какао и, только потеряв нас из вида, начал скликать свиней. Кустодио не знал, что его поручение уже весьма искусно выполнено и что, несмотря на все чары его дочери, не было на свете сердца более глухого и слепого, чем мое.

Я направился к дому вслед за Саломе и Фермином, которые тащили тыквенные сосуды с водой. Саломе сделала валик из платка и поверх него поставила на голову грубый кувшин, который несла, не поддерживая руками, изящно изгибая свой тонкий стан.

Когда мы пришли, девушка шепотом поблагодарила меня: «Бог вознаградит вас» – и с озорной улыбкой добавила:

– А я в награду, когда вы купались, бросила в воду выше по течению цветы, вы их видели?

– Да, но подумал, что это стайка обезьян резвится в верховье реки.