Хорхе Исаакс - Мария

Через два дня, ранним утром, когда солнце еще не прогнало последние ночные тени, Най и других пленников привели на побережье. Накануне ее разлучили с супругом. Несколько вытащенных на берег каноэ поджидали пленников, а далеко в море, вздымавшемся под порывами свежего ветра, белели паруса бригантины.

– Где Синар? Почему он не с нами? – спросила Най у одного из вождей, друзей по несчастью, шагнув вслед за ним в пирогу.

– Его отправили вчера, – отвечал тот, – наверное, он на паруснике.

Попав на бригантину, Най пытается отыскать Синара среди пленников, которыми забит весь трюм. Зовет его, – никто не отвечает. Снова и снова озирается вокруг. Имя возлюбленного с рыданиями вырывается из ее груди, и она замертво падает на голые доски.

Очнулась она от ужасного, подорвавшего последние ее силы забытья на палубе бригантины, а вокруг расстилалась лишь туманная морская даль. Най даже не простилась с родными горами.

Убедившись в своем несчастье, она разразилась воплями отчаяния, но какой-то белый из экипажа грубо прикрикнул на нее, а когда она обратилась к нему с гневной речью, которую можно было понять по выражению ее лица, он замахнулся бичом и… Най снова впала в беспамятство.

Плавание продолжалось много дней. Однажды утром Най вместе с другими рабами сидела на палубе. Капитан разрешая ям дышать свежим воздухом, очевидно, опасаясь, как бы кто-нибудь не умер от начавшейся среди пленников эпидемии. Раздался крик матросов: «Земля!»

Най подняла голову с колен и увидела далеко на горизонте темно-синюю полосу. Через несколько часов бригантина вошла в порт на Кубе, где часть пленников должна была высадиться. Женщины, расставаясь с дочерью Магмау, рыдали в обнимали ее ноги, мужчины прощались, преклонив колени, не пытаясь скрывать слезы. Те немногие, кто оставался вместе с Най, почувствовали себя почти счастливыми.

На другой день, приняв в трюмы новый груз, судно снялось с якоря. Дальнейшее плавание было еще более тяжелым из-за неблагоприятной погоды. Прошла неделя, и однажды вечером капитан при осмотре трюма увидел, что двое из отобранных пм шести самых статных и крепких рабов мертвы. Один из них сам покончил с жизнью и весь был залит хлеставшей из раны кровью: в груди у него торчал морской кинжал, подобранный, должно быть, на палубе. Второй умер от лихорадки. С обоих сняли кандалы, которыми они были прикованы к общей цепи, и вскоре Най увидела, как матросы выволокли трупы и бросили в море.

Одна рабыня да трое вождей из племени комбуманесов – вот все, кто остался рядом с Най; и из этих последних друзей еще один умер в то утро, когда они приближались к берегу. Берег этот, как услышала Най, назывался Дарьей. Гонимая сильным северным ветром по бурному морю, бригантина вошла в залив и, соблюдая осторожность, отдала якорь.

С наступлением ночи капитан велел посадить в шлюпку Най и трех оставшихся рабов, сел сам и дал приказ матросам взять точный курс по какому-то огоньку, мерцавшему на побережье. Вскоре они достигли земли. Перед высадкой рабам связали руки общей веревкой, и один из матросов повел их вверх по крутой тропе. Добравшись до определенного места, капитан дал условный свисток, потом все продолжили путь. Через некоторое время сигнал повторился, ему ответил такой же свист, и тут путники разглядели укрытый среди густых, развесистых деревьев небольшой дом. На галерее стоял белый человек, одной рукой он поднял фонарь, другую держал козырьком над глазами, всматриваясь в пришельцев. Яростный лай огромных псов заставил их остановиться. Хозяин и слуги угомонили собак, и капитан поднялся по установленной на подпорках лестнице. Он обнялся с хозяином и повел с ним разговор; очевидно, речь шла о рабах: капитан то и дело показывал на них рукой. Рабам приказали тоже подняться. В это время на галерею вышла недурная собой молодая белая женщина, с которой моряк дружески поздоровался. Хозяин дома, казалось, был не очень доволен осмотром трех спутников Най, но, взглянув на нее, он сразу повернулся к белой женщине и заговорил с ней на языке более благозвучном, чем тот, на котором беседовал с капитаном. Еще более приятным показался он в устах женщины, и Най с благодарностью прочла в ее взгляде сострадание.

Хозяином дома был ирландец по имени Уильям Сардин, поселившийся два года назад на берегу залива Ураба, неподалеку от Турбо, а жена его, которую, как поняла Най, звали Габриэла, оказалась креолкой родом из Картахены.

В те времена в Чоко было множество золотых приисков. Принимая во внимание примитивные способы эксплуатации, добыча золота считалась весьма значительной. На эти работы хозяева посылали партии рабов. Большая часть заграничных товаров, потреблявшихся в Кауке, а также и те, что предназначались для продажи в Чоко, переправлялась по реке Атрато. Рынки Кингстоуна и Картахены постоянно посещались коммерсантами-импортерами. В Турбо были построены склады.

Таким образом, нетрудно понять, как мудро выбрал Сардик место для своего уединенного пристанища; он совершал комиссионные сделки с негоциантами; скупал золото, выменивал у прибрежных жителей черепаховые панцири, кокосы, меха, какао и каучук на соль, спиртное, порох, оружие и дешевые безделушки. Все эти дела, не говоря уже о его занятиях сельским хозяйством, были достаточно выгодны, чтобы он мог тешить себя надеждой вернуться богачом в родную страну, откуда приехал нищим. Немалую поддержку оказывал ему брат Томас, поселившийся на Кубе, капитан работоргового судна.

Бригантина, выгрузив товары, привезенные из Африки, и те, что взяла на борт в порту Гаваны, приняла в трюм местные продукты, заготовленные Уильямом в течение нескольких месяцев. Слуги контрабандистов, соблюдая величайшую осторожность, проделали все за две ночи, и капитан собрался в обратный путь.

Этот грубый человек, столь безжалостный с товарищами Най, к ней самой стал относиться более почтительно с того дня, когда, замахнувшись на несчастную рабыню бичом, увидел ее без чувств у своих ног. Най поняла, что капитан готовится к отплытию, и не могла сдержать стонов и рыданий при мысли, что человек этот скоро вновь увидит берега Африки, откуда силой увез ее. Она упала перед ним на колени, целовала ему ноги и, в помрачении ума думая, что он может понять ее, молила:

– Не оставляй меня здесь, я стану твоей рабой, мы разыщем Синара, и у тебя будет двое рабов… Ты – белый, ты плаваешь по морям, ты узнаешь, где Синар, и мы сможем найти его… Мы поклоняемся тому же богу, что и ты, и будем верны тебе, только никогда не разлучай нас.

Най была прекрасна в своем скорбном исступлении. Капитан молча смотрел на нее, на губах у него появилась кривая усмешка, которую не могла скрыть даже густая рыжая борода, по лицу пробежала зловещая тень, а глаза засветились, словно глаза шакала, обхаживающего самку. Наконец, взяв ее за руку и прижав к груди, он объяснил знаками, что, если она будет любить его, они уедут вместе. Най гордо, словно королева, выпрямилась и, повернувшись спиной к ирландцу, вышла в соседнюю комнату. Там ее встретила испуганная Габриэла и, знаком приказав молчать, увела с собой. Она объяснила, что Най поступила хорошо, и обещала нежно любить ее, указав на небо и на распятие. Каково же было ее удивление, когда Най упала на колени перед распятием, словно молила бога дать ей то, в чем отказывают люди.

Прошло полгода. Най понемногу начинала понимать испанскую речь благодаря настойчивости Габриэлы, обучавшей ее своему языку. Габриэла узнала, как произошло обращение африканки, и то, что удалось ей понять из рассказов Най, еще больше расположило ее к несчастной женщине. А на глазах дочери Магмау почти никогда не высыхали слезы: стоило ей услышать пение американской птицы, напоминающей птицу ее родины, или увидеть цветок, похожий на те, что растут в лесах Гамбии, как снова раздавались рыдания. Во время кратких отлучек ирландца Габриэла разрешала Най ночевать у себя в комнате и часто слышала, как та звала во сне отца или мужа.

Когда Най прощалась с каждым из товарищей по несчастью, сердце у бедной рабыни разрывалось, и вот наконец настал день прощания с последним. Ее не продавали и обращались с ней не так жестоко, как с другими, но не потому, что ее любила и оберегала хозяйка, а потому, что бедняжка Най ждала ребенка, и хозяин надеялся продать ее выгоднее, после того как она родит. Алчный контрабандист торговал кровью вождей.

Най решила, что никогда дитя Синара не будет рабом.

Однажды, когда Габриэла рассказывала ей о небесах она спросила с откровенностью дикарки:

– А если дети рабов умирают крещеными, они могут. стать ангелами?

Креолка догадалась о страшном замысле Най и решилась рассказать ей, что в этой стране ее сын может стать свободным, когда ему исполнится восемнадцать лет.

Най только жалобно воскликнула:

– Восемнадцать лет!

Через два месяца она родила сына и попросила сразу же крестить его. Едва она впервые поцеловала своего младенца, как поняла, что бог послал ей утешение. Она стала матерью сына Синара: сердце ее исполнилось гордости и на губах снова расцвела улыбка, казалось, сбежавшая с ее лица навсегда.

В это время у Сардика остановился на отдых перед нелегким плаванием по Атрато молодой англичанин, возвращавшийся с Антильских островов в горные края Новой Гранады. Вместе с ним приехала прелестная трехлетняя девчурка, он, по-видимому, очень любил ее. Это были мой отец и Эстер, которая только начинала привыкать к своему новому имени Мария.

Най поняла, что у девочки нет матери, и. почувствовала к ней особенно нежную любовь. Мой отец сначала боялся доверять ребенка негритянке, хотя Мария оживлялась, только сидя на руках у рабыни или играя с ее сыном. Но Габриэла успокоила отца, рассказав все, что знала о дочери Магмау, и рассказ этот тронул сердце чужестранца. Он сразу понял, какую неосторожность совершила жена Сардика, сообщив ему, когда привезли африканку в Новую Гранаду. Дело в том, что с 1821 года законы страны запретили ввоз рабов: значит, и Най, и ее сын были свободными людьми.[36] Однако он и вида не подал, будто заметил ошибку Габриэлы, и решил, выждав удобный случай, попросить Уильяма продать ему Най.