Брячеслав Галимов - Мария Стюарт, соперница Елизаветы

– К какой вере вы принадлежите? Вы католик? – продолжала спрашивать Джейн.

– Как вы догадались?

– Мой опекун не стал бы водиться с протестантом.

– Вы правы. Я католик, – но благодаря нашей мудрой королеве теперь это не является преступлением. Не собираясь возвращаться в лоно католической церкви, Елизавета не преследует сторонников апостольской веры. Ведь королева не собирается возвращаться в лоно католической церкви? – Энтони посмотрел на Джейн.

– Полагаю, что нет.

– Так я и думал, она похожа на своего отца, – пробормотал он.

– Что вы сказали?

– Нет, ничего!

– Да, мой опекун – католик, но я придерживаюсь евангелического вероисповедания, – с гордостью произнесла Джейн. – В этой вере меня крестили, в ней я воспитана. Быть может, опекун потому и невзлюбил меня, что я не католичка.

– Вы ошибаетесь, он вас любит, – возразил Энтони. – Если бы вы могли услышать, с какой теплотой и нежностью он отзывался о вас, – вы бы сами поняли, что он вас любит.

Джейн недоверчиво покачала головой и промолчала.

– Однако оставим старика в покое, поговорим о нас, – Энтони взял её руку в ладони и поднес к своим губам. – Джейн, милая Джейн, я полюбил вас с первого взгляда, с той самой минуты, когда впервые увидел вас во дворце…

– На Рождество три года назад? – с улыбкой переспросила Джейн, снова вспомнив сэра Роберта.

– Почему на Рождество три года назад? – удивился Энтони.

– Так просто, пришло в голову… Извините, я вас перебила.

– Во дворце тогда было много дам и девиц, но я видел лишь вас одну. Так бывает, когда вы входите в сад, где растёт множество пышных цветов, но вы не можете отвести взор от одного цветка, который глубоко тронул ваше сердце и заставил вас не замечать иных красот, кроме его нежной красоты. Так бывает, когда вы едете по горам и вдруг среди их великолепия попадаете в тихую скромную долину, которая неизъяснимым образом в одно мгновенье становится для вас самым желанным местом на земле. Так бывает, когда вы смотрите на небо, где в ночной синеве блещут тысячи звёзд, но вы видите только одну, которая своим неповторимым сиянием озаряет вашу душу и заставляет её плакать от счастья.

О, Джейн, если бы я был поэтом, я написал бы для вас стихи, которые пылали бы от любви, как пылает сердце в моей груди; если бы я был музыкантом, я сочинил бы для вас песню о любви и сыграл бы мелодию к ней на струнах моей души; если бы я был художником, я написал бы ваш портрет, чтобы все люди смогли увидеть вас такой, какой вижу вас я! Они увидели бы ваши темные волосы и чёрные глаза, белоснежную кожу, тонкие линии лица, лебединую шею и стройный стан, – они поняли бы, что вас нельзя не полюбить. О, если бы я мог передать вам свои чувства! Они не выдуманные, они настоящие, – и они зажгли бы любовь в вашем сердце! – вскричал Энтони.

– Вы это уже говорили. Прошу вас, будьте проще, и не надо этого кривлянья, что принято сейчас среди джентльменов из числа придворных. Я выросла вдали от двора, мне такое поведение неприятно, – сказала Джейн. – Энтони, вы мне не безразличны, потому я принимаю ваши письма, прихожу на встречи с вами, – но постарайтесь не разочаровать меня, если хотите, чтобы я полюбила вас.

– Ваша искренность глубоко трогает меня, – Энтони поцеловал ей руку. – Я постараюсь заслужить вашу любовь.

– Будем молить Бога, чтобы он не оставил нас, – со вздохом отвечала Джейн. – А теперь прощайте, мне пора возвращаться во дворец.

– Но позвольте и мне спросить вас: каким образом вам удалось стать приближенной королевы? – Энтони не отпускал руку Джейн. – По слухам, Елизавета в вас души не чает и доверяет вам свои интимные секреты.

– Её величество слишком добра ко мне, – вздохнула Джейн. – Когда мой опекун привёз меня ко двору, кто-то рассказал королеве о том, что я сирота и у меня нет ни одного родного человека на свете. Её величество велела привести меня к ней, – как она сама потом призналась, собираясь подыскать мне достойного жениха, – но после разговора со мною внезапно переменила своё решение и оставила меня при себе. У королевы очень доброе сердце, какие бы мерзкие слухи не распространялись о ней.

– О, да, многие люди могли бы рассказать, как добра королева Елизавета, – жаль, что большинство из них уже покинуло этот мир, – прошептал Энтони.

– Что вы, милорд?

– Нет, ерунда. Не было, нет, и не будет в Англии лучшего монарха, чем Елизавета, – пусть Господь дарует её долгие лета! – громко сказал он.

На берегу медленной реки, петляющей между пологими холмами, стоял старый замок. Он как будто дремал среди покоя и тишины изумрудных лугов, покрытых редкими дубовыми рощами и кустами вереска. Замку было почти пятьсот лет: его построили после первого крестового похода, через двести лет после этого переделали – и больше не трогали. Его стены позеленели от времени и мха, пробивающегося сквозь трещины в камнях; на его башнях тонкие кривые деревца цеплялись за крошечные островки земли, нанесённой ветром, – но больше всего ему вредила сырость: в здешних местах часто выпадали густые туманы, а по ночам даже летом были заморозки.

От всепроникающей сырости не спасали ни камины, ни факелы, горевшие днём и ночью; для того чтобы спасти платья королевы от плесени, в гардеробной ставили железные жаровни с углями, но уголь тоже был сырым и поэтому в воздухе стоял чад и слышался отчётливый запах угарного газа. Служанки, одевавшие королеву, задыхались и кашляли, но Мария стойко переносила все неприятности: как подобает истинной королеве, она никогда не жаловалась на бытовые неудобства.

– Костюм для верховой прогулки, пожалуйста, – сказала она служанкам. – Нижнее платье кремовое, с отложным воротником без пуговиц. Верхнее – коричневое, со шлейфом, с прорезями на рукавах… Мне нравится коричневый цвет, Бесс, – повернулась Мария к своей фрейлине. – Броские цвета любят выскочки, да женщины, лишенные вкуса: я слышала, что Елизавета обожает одеваться во всё красное.

– Но, мадам… – фрейлина многозначительно кивнула на служанок.

– Ах, оставь эти предосторожности! – вскричала Мария. – Чего мне бояться? Меня и так держат здесь на положении пленницы – даже на верховую прогулку я должна испрашивать особое разрешение у сэра Эмиаса, а он, можешь не сомневаться, обязательно ставит об этом в известность Лондон. Мой бог, сколько хлопот из-за всеми покинутой королевы! Впрочем, это доказывает, что моя незаконнорожденная кузина понимает, какой грех она совершает. В моём роду сорок поколений королей, а она – дочь женщины самого низкого происхождения. Если бы Анна Болейн не запрыгнула в постель к королю Генриху, кто бы сейчас помнил об этой Анне? Она совратила Генриха, она совратила страну; она была блудницей и еретичкой. Хорошая мать у нынешней правительницы Англии! Дочь греха, рожденная в грехе, несущая на себе проклятие греха – вот кто такая Елизавета!

– Но, мадам…

– Я знаю, что ты хочешь сказать, Бесс. Надо быть милосердными и прощать своим врагам зло, которое они нам причинили. Я прощаю моим врагам и молю Господа, чтобы он тоже простил их, – Мария подняла глаза ввысь, – однако я не монахиня и не давала обет отречения от мирской жизни. Имею я право хотя бы высказаться?… Боже мой, что у меня на голове! – воскликнула она, искоса взглянув на себя в зеркало. – Елизавета так скупа, что мой штат сократили до неприличия: вместо нормального парикмахера ко мне приставили какого-то деревенского цирюльника. Ты поможешь мне, Бесс, убрать волосы под шляпу?

– Конечно, мадам. У вас чудесные волосы, – фрейлина отступила немного назад, пропуская служанку, которая несла сапожки для верховой езды. – Вы такая красивая женщина, – мужчины, наверное, всегда преклонялись перед вами.

– Нет, нет, другие сапоги! Эти на два тона отличаются по цвету от платья, их нельзя надеть, – сказала Мария служанке. – Да, у меня было немало поклонников, – улыбнулась она. – Во Франции из-за меня дрались на дуэлях; Пьер Ронсар, величайший из поэтов, посвящал мне стихи, его друг дю Белле написал в мою честь восторженную оду:

Моя мама и Гизы, её братья, были снисходительны ко мне; мой первый муж, король Франциск, был не ревнив. Бедняжка, он был слаб здоровьем, и Господь отмерил ему неполных семнадцать лет жизни, – так я стала вдовой в свои восемнадцать… Ах, Франция, как славно мне там жилось, это были лучшие мои годы! Когда я уезжала, Ронсар подарил мне стихотворение на прощание:

Так ушла молодость и унесла с собой мою первую корону – корону Франции. А вскоре мне суждено было потерять ещё одну, шотландскую корону; есть ли на свете пример более несчастной королевы?

– Но в Шотландии вас встретили с восторгом, – поспешно произнесла Бесс, стараясь её утешить. – Матушка рассказывала мне, что вам устроили такую торжественную встречу, какой не знала наша страна.