Густав Даниловский - Мария Магдалина

Я знаю чудесный садик, где цветут красные маки… Я хотел бы упиться ими навеки: это губы твои, Мария Магдалина!

Я знаю среди белых лилий свитое из лепестков розы гнездо наслаждений. Там хотел бы я уснуть без сил…»

— И я также! — узнала Мария грубый голос Катуллия.

— Не мешай, — остановил его Сципион. «Амур, — продолжал Тимон, пристраивай свой лук на бедрах Марии Магдалины! Стрелы твои пробьют самый крепкий панцирь, самый мощный щит и попадут прямо в сердце. Ты угодил мне в сердце, и я пил бы тебя, Мария, как кипящее вино, носил бы, как плащ!»

— Но на руках., - прервал Катуллий.

— Не мешай, — отозвалась на этот раз Мария, выступая из угла.

— Эвоэ! — воскликнули юноши.

— Заря всходит! — с восторгом вскрикнул Тимон.

— Сейчас сойдет, — засмеялась Мария, сбежала вниз по лестнице, а за ней Дебора.

— Наконец-то мы выманили тебя, — окружили они ее.

— А где лектика? — спрашивала Мария.

— Вот она, — ответил Сципион, сплетая вместе с Тимоном руки, и они понесли Марию, охватившую их за шеи.

Октавий с факелом и Саул, игравший на цитре, пошли впереди. Сзади сопел Катуллий, который тотчас же стал ухаживать за Деборой так настойчиво, что та запищала.

— Оставь ее, а то она потеряет мою шкатулку.

— Что она хранит в ней? Добродетель?

— Не о добродетели ее я тревожусь, но о моих драгоценностях., Несите меня к Мелитте!

— Мы лучше отнесем тебя к себе!

— Не сомневаюсь, но она ждет меня.

— Мы тоже ждали.

— Я обещала ей, а не вам!..

— Я и без обещания приму, — забурчал Катуллий.

— Иди к Коринне, медведь! — ответила ему Мария, — Я выбрал там уже весь мед, а ты полна сладости, словно улей.

— Но и жал также…

— Жала мне не нужно, у меня есть свое. Все замолкли, пробираясь через Кедронский поток.

— Ну, а теперь будьте приличны: нас могут люди видеть…

Мария соскочила, обтянула платье и закрылась вуалью. Октавий погасил факел, и все повернули в извилистую уличку.

Когда они остановились перед белым домом, окруженным высокой стеной, Тимон застучал щеколдой. Калитка открылась, и все пошли по красному ковру, разостланному по случаю прибытия Марии. На пороге дома появилась бледная от счастья Мелитта, одетая в мужскую тогу. Она взяла Марию одной рукой под локоть, другою под коленку и торжественно ввела ее в комнату, украшенную цветами и устланную мягкими циновками. За ними последовала молодежь.

— Ах, эта тога, и эти ваши лесбийские обычаи! — возмущался Сципион.

— Третьего дня я видела, как ты ластился к накрашенному мальчику… уколола его Мелитта.

— А что же нам делать, коль скоро вы отталкиваете нас. Приходится помогать друг Другу.

— Ты в хорошую пору собралась к нам, Мария, — говорил Катуллий, — у нас будет веселье, пиры по случаю прибытия из Рима Деция Муция, богатого юноши из сословия всадников. Его милостиво отправляет к нам в изгнание декрет Тиверия.

— За что?

— О, это такая длинная история, что я могу ее рассказать только за кратером вина или с девушкой на коленях. Иначе — нет! — и Катуллий залихватски подбоченился.

— У него всегда одно и то же в голове, — постукивая себя пальцем в лоб, заметила Мелитта, но все-таки велела невольнице принести вина.

— Одно и то же, но всегда хорошее. Мой принцип: carpe diem![1] Единственные жертвы, какие я когда-либо приносил богам, это дар Бахусу и голубь Венере. За это они милостиво пекутся обо мне. А теперь слушайте, — начал Катуллий, поднимая полный калликс с двумя ушками и художественно сработанной ножкой, — погубила его женская… добродетель! Деций увлекся так же сильно, как я Марией, некоей Паулиной, женой Сатурнина. Но Паулина — увы! — была настолько глупа, что отвергла с негодованием не только его ухаживание, но и двести тысяч драхм, которые Деций предложил ей за одну короткую летнюю ночь.

Сопротивление Паулины до такой степени разожгло избалованного постоянным успехом у женщин Деция, что жизнь без нее показалась ему невозможной, и он решил открыть себе жилы в ванне. По счастью вольноотпущенница его отца и нянька Муция Ида, удивительно ловкая баба, захотела помочь своему питомцу и достигла-таки своего. Узнав, что, как Паулина, так и ее муж, пылают ревностной верой к богине Изиде, она подкупила за пятьдесят тысяч драхм верховного жреца богини, который явился к Паулине и заявил ей, что сам бог Анубис воспылал к ней жгучей страстью и призывает ее на любовное свидание. И муж, и Паулина были несказанно осчастливлены этой исключительной милостью.

Паулина принарядилась, умастилась благовониями и явилась в храм. Там она съела прекрасно приготовленный ужин, а потом, когда жрецы заперли двери и погасили огни, взошла нагая на роскошное ложе. Сейчас же голый, как и пристало богу, вышел скрытый за портьерой Деций и испытал воистину божественное наслаждение, ибо Паулина славится своей красотой, а полагая, что она имеет дело с самим Анубисом, изощрялась в самых изысканных ласках, Пробыв в храме с Децием целую ночь, Паулина вернулась домой сияющая и рассказывала мужу о неслыханно нежных ласках, какими одарил ее Анубис, Через несколько дней, когда она встретилась с Децием, юноша сказал:

— Благодарю тебя, Паулина, что ты сберегла мне сто пятьдесят тысяч драхм! Анубисом был я, и полагаю, что ни в чем не обманул твоих ожиданий…

И вот, представьте себе, что значит женская гордость! Паулина сначала ни за что не хотела верить этому, и только тогда, когда он ей рассказал подробно все переживания этой ночи, назвал самые тайные признаки, которые он чувствовал на ее теле, она, не столько возмущенная лукавством и хитростью (сама в душе, наверно, рада была всему этому), сколько задетая в своем самолюбии, что это не был настоящий Анубис, рассказала обо всем мужу, Сатурнин пожаловался цезарю. Тиверий велел Иду распять на кресте, храм разрушить, а статую Изиды утопить в Тибре. Деция он покарал изгнанием, но я полагаю, что недолгим, ибо, как известно, Тиверий весьма снисходителен к такого рода человеческим слабостям, и — да продлят боги за это его жизнь как можно дольше! — с приездом Муция начнутся зрелища и пиры. Марий первый устраивает в его честь пир; мне он поручил пригласить гостей, и я приглашаю вас, Выпьем за счастливую идею; ты, Саул, сыграй нам, а мы пока устроим святилище Изиды. Мелитта будет Идой, Мария — Паулиной, а я согласен быть Анубисом.

— Хорошо, но сначала внеси Мелитте пятьдесят тысяч драхм! — весело сказала Мария.

— Я не хочу… — с притворной тревогой защищалась Мелитта. — Вы еще потом на самом деле распнете меня!

— Знаешь, чернушка, на кресте я бы тебя не распял… но на ложе — да… обнял ее Сципион и шепнул ей на ухо:

— Пойдем, я дам тебе двести!

— Нет! — ответила Мелитта и взглянула на Марию.

— Пятьдесят тысяч! — схватился за голову Катуллий. — Да я отдал бы вдвое больше, если бы только они у меня были, а сейчас все мое состояние заключается в одном оболе, зашитом в поясе, да и то по совету Тимона. Он уверяет, что этот обол может мне пригодиться для того Харона, который, согласно греческой вере, перевозит умерших через реку… Пойдемте отсюда, они готовы нас всех разорить!

— Ну, какой же ты Анубис! — смеялась Мария. — Мы приговариваем тебя к изгнанию! Выведите его! — обратилась она к мужчинам, Юноши с трудом стали выталкивать из комнаты тяжелого Катуллия. Наконец все вместе выкатились за двери. Ловкая Мелитта воспользовалась этим и задвинула засов. Молодые люди стали стучать в двери, но видя, что ничего не добьешься, ушли. Пение и музыка отдалялись, затихли, наконец, замолкли совсем.

— Ушли, — заговорила глухим тоном Мелитта. Медленным движением она спустила свою тогу на пол и нагая стояла перед Марией, смотря блестящими глазами в заалевшее лицо подруги.

— Наконец! — вскрикнула она и бросилась на грудь Марии. — Я так тосковала о тебе, я видела тебя во сне, — говорила Мелитта, задыхаясь и расстегивая пряжки аграфа на плече Марии.

— Погаси огни, — шептала Мария изменившимся голосом, пытаясь освободиться от ее объятий…

— Темно будет, — Я буду светить тебе собой, — ответила взволнованная Мария, сбрасывая сандалии. А когда огни погасли, то она сбросила одежду и действительно сияла при блеске звезд и луны розовым телом.

Мелитта прижалась к ней, а Мария, прижимая ее к сердцу, говорила с трогательной лаской:

— Ты такая маленькая и худенькая, что часто кажешься мне не девушкой, а моим ребенком.

— Дитя голодно! — ласкалась гречанка, покрывая поцелуями тело Марии.

— Целуй меня… еще… еще… — шептала Мария, спазматически дрожа. Она распростерла руки, упала на ложе и раскинулась на пушистом ковре.

Мелитта, дрожа как в лихорадке, словно слепая, блуждала горящими поцелуями по телу Марии, Сплелись их руки и ноги, спутались волосы, и казалось, что на ложе покоится одно вздрагивающее тело, только слышались во мраке прерывистое дыханье да дуэт страстных вздохов и нервного шепота.

Поздно уже было, когда в комнате стало тихо и обе они заснули усталые, спокойные и нежные, и черная головка Мелитты, прижавшаяся к роскошным плечам Марии, казалась ласточкой среди крыльев белого голубя,

На горе Безет, в обширном и красивом дворце Мария, шел пир в честь Деция. Просторный триклиний был ярко освещен висевшими по углам художественно отлитыми из бронзы канделябрами и спускавшимися с купола на медных цепочках цветными лампочками. Их свет играл на мозаичных плитах пола и скользил по прекрасным фрескам, изображавшим на одной стене охоту Дианы, а на другой похищение сабинянок.

В глубине залы нарочно для этого дня была устроена легкая эстрада для выступления фокусников, музыкантов и танцовщиц. Посредине зала стояли два стола на девять человек каждый.