Кэролли Эриксон - Мария Кровавая

Если Маргарет в личной жизни, по крайней мере поначалу, очень не везло, то младшая сестра Генриха, Мария, наверное, была в семье самой счастливой женщиной. Ее портреты подтверждают единодушное мнение современников о необыкновенной красоте Марии: высокий лоб и правильные, утонченные черты лица, великолепная фигура. Правда, она была несколько бледновата, но это ее не портило. В отличие от Генриха глаза и волосы у Марии были темные. Девочкой она была послушной и с приятным, легким характером, однако волю имела сильную, а сознание того, что она является одной из самых привлекательных принцесс в Европе, придавало ей уверенности. Мария согласилась выйти за престарелого французского короля Людовика XII (после того как была расторгнута заключенная ранее помолвка с Карлом Кастильским, будущим Карлом V), но поставила условие, что следующим ее мужем будет тот, кого она выберет сама. Было хорошо известно, что выбор Марии падет на Чарльза Брэндона, близкого друга Генриха, и, когда вскоре после свадьбы Людовик Умер, утешить вдову во Францию послали именно Брэндона. Там они с Марией тайно обвенчались. Узнав об этом, Генрих пришел в ярость, но он слишком любил их обоих, и Марию, и Брэпдона, и потому позволил им вернуться ко двору. Однако в качестве компенсации он завладел золотой и серебряной посудой Марии и ее драгоценностями, а также потребовал вернуть расходы на приданое, которое она получила, выходя замуж за французского короля. Чуть ли не до самой смерти ей пришлось выплачивать в казну огромный долг — по тысяче фунтов в год.

Английские и испанские предки Марии Тюдор (как мужчины, так и женщины) были в избытке наделены инициативой, смелостью, воинственностью и независимостью. Кое-что из этого досталось и ей. Несмотря на то что Мария воспитывалась как англичанка, в ее характере было много испанского, чем она, несомненно, гордилась. Это случилось, видимо, потому, что в раннем детстве ее воспитывала мать, на которую Англия так и не оказала серьезного влияния и которая всю жизнь молилась только по-испански. В личности и духовном облике Марии можно было обнаружить и черты ее бабушки Изабеллы. Она унаследовала ее целеустремленность, храбрость, работоспособность, как и ее склонность к меланхолии. У Марии также было что-то от религиозного фанатизма Изабеллы, стремления очистить веру от еретической скверны, но в этом смысле их не стоит даже сравнивать, потому что обстановка, в которой выросла Мария, очень сильно отличалась от Испании XV века. Возможно, если бы Мария жила среди рыцарской куртуазности и законов чести, набожности и религиозного идеализма средневековой Испании, она бы подобно бабушке стала выдающейся героиней своего времени, но в гнилостном климате предательства, шатаний и религиозных потрясений Англии периода правления Тюдоров на ее пути были такие препятствия, которые не смогла бы преодолеть даже Изабелла.

Зимой 1517 года, в середине января, в Лондоне случился сильный мороз. Все улицы были обледенелыми, а на Темзе образовался толстый лед. Мужчины, чтобы добраться во дворец, могли не переплывать реку на лодках, как обычно, а переходить из Лондона в Вестминстер пешком. Потом, видя, что лед на реке достаточно крепкий, и все остальные горожане протоптали по нему дорожку, вернее, большую дорогу. В феврале погода не улучшилась. Юстиниан, которому нужно было поехать в Гринвич на аудиенцию к королю, жаловался, что переплыть реку на лодке пока все еще невозможно и что «эта опасная дорога по льду» делает путешествие весьма рискованным. Морозы наступили после большой засухи. С сентября по май на всем юго-западе Англии не пролилось ни капли дождя. Сочные зеленые луга стали коричневыми, небольшие ручейки высохли, и крестьянам приходилось гнать свой скот на водопой за три-четыре мили. И вскоре после первого долгожданного дождя по Лондону распространилась потница.

С точки зрения наших теперешних понятий потница — это скорее всего особая форма гриппа с осложнением на легкие. Она поражала своих жертв «обильной потливостью, от них начинало смердеть, а лицо и все тело становились крас-ными; и была постоянная жажда, сопровождаемая сильным жаром и головной болью». На голове и теле появлялась сыпь, иногда в виде обширных струпьев. Больной умирал прежде, чем осознавал, что следует обратиться к лекарю. Эта безжалостная внезапность смерти от потницы ужасала тех, кто пока еще оставался здоровым. Люди падали на улицах, во время работы, в церкви, некоторые успевали добрести до дома, чтобы рухнуть бездыханными там. Внимательно изучивший болезнь лекарь писал, что она убивала «некоторых в тот момент, когда они открывали окно, других, когда те играли с детьми у дома; одних болезнь уничтожала часа за два, другим хватало и часа… Кое к кому смерть приходила во сие, к иным в момент пробуждения, одни умирали в веселье, другие в заботе, некоторые голодные, а иные сытые, некоторые занятые, другие же праздные; в одном доме иногда погибали трое, иной раз пятеро и больше, а порой и все». Часто не было времени ни составить завещание, ни послать за священником, а ведь тех, кто умер без завещания или без соборования, на освященной земле хоронить запрещалось.

Все, кто смог, из города сразу же сбежали, но большинство осталось — чтобы похоронить своих мертвых, сторожить имущество и зарабатывать на жизнь. А вскоре и бежать-то стало некуда, потому что зараза распространилась повсюду. В середине лета лондонцы начали привыкать к смерти — к заколоченным дверям и окнам, самозваным лекарям, продающим на улицах снадобья и профилактические средства, и к панике, которая охватывала людей, когда прохожий со стоном хватался за голову и на заплетающихся ногах тащился умирать. Французский посол в Лондоне писал домой, что при появлении заболевшего любая улица мгновенно пустела; «при малейшем признаке опасности они разлетались, как мухи». Летом 1517 года умерло десять тысяч человек. Это был кошмар, сравнимый с ужасами средневековой чумы. А многие считали, что чума лучше, потому что по крайней мере как-то предупреждала свои жертвы и позволяла им задержаться на этом свете хотя бы на несколько дней, а иногда и недель. Народ прозвал потницу Христово наказание, или Кара Господня. В ходу был черный юмор по поводу тех, кто «веселился за обедом и умер за ужином». Люди пили профилактические снадобья, которые присылали друзья и знакомые, чьи усадьбы избежали заразы, и при погребальных звуках колокола бормотали молитвы.

Эпидемия потницы 1517 года не была первой. Эта же самая загадочная болезнь прокатилась по Южной Англии летом 1485 года и вновь появилась в 1508 году. Говорили, что гнев Божий навлекло суровое правление Генриха VII. И вот эпидемия возвратилась уже во время правления его сына. Стало казаться, что, пока в стране будут править Тюдоры, эта зараза ее не оставит. Очень скоро появилось огромное количество укрепляющих средств, методов лечения и предупреждения болезни. Одно лекарство было составлено из цикория, осота, календулы, листьев пролески и паслена, другое требовало «смешать три большие ложки слюны дракона с половиной ложки измельченного рога единорога» или режущего плавника меч-рыбы, который в Англии, как и рог единорога, благоговейно почитался. Ходили слухи, что в это смертоносное лето последнее снадобье спасло жизнь лорду Дарси и тридцати его домочадцам; никто из них не заболел, хотя все они подвергались воздействию заразы. Третье профилакти. ческое снадобье называлось «философским яйцом» и изготовлялось из сырых яиц. Извлекали белок, смешивали с измельченной скорлупой, а затем с шафраном, семенами горчицы и пряностями. К этому, разумеется, добавляли порошок из рога единорога. Этот лекарственный состав мог храниться в стеклянных сосудах двадцать или тридцать лет, и со временем его качество только улучшалось.

Ну и конечно, самое основательное лечение и самые серьезные лекарства от потницы принадлежали самому королю. Возможно, из-за своего маниакального страха перед болезнями вообще и данной эпидемией в частности Генрих стал любителем-фармацевтом. Ему нравилось посылать родственникам и приближенным лекарства от всех болезней. Первая стадия королевского лечения была профилактической и изготовлялась из руты (король называл ее «корнем силы»), смешанной с бузиной, листьями шиповника и имбиря. Все это рекомендовалось залить белым вином и девять дней подряд пить в малых количествах, но снадобье держать «Божьей милостью готовым круглый год». Если же потница все-таки поразила вас прежде, чем наступил девятый день лечения, то следовало пить микстуру, составленную из экстракта скабиозы, буковицы и кварты[11] патоки. Если, несмотря на это, болезнь все же достигла критической стадии и появилась сыпь, то в этом случае ингредиенты, входящие в первое снадобье, следовало нанести на кожу и заклеить пластырем. После чего можно было быть уверенным, что «все яды из тела будут изгнаны» и здоровье возвратится.

Впрочем, лекарства Генриха не помогли избежать заразы его домочадцам. Секретарь-латинист короля, Аммониус, умер за день до переезда в загородный дом, куда не распространилась эпидемия потницы. Во дворце Вулси умерло много слуг, а он сам едва избежал смерти. Заболели епископ Винчестерский, посол Юстиниан и его сын. А когда один за другим начали умирать пажи, ночевавшие в апартаментах Генриха, король в панике распустил двор. Сам же с Екатериной, маленькой Марией, тремя доверенными приближенными и любимым органистом, Дионисом Мемо, отправился переждать эпидемию «в удаленное и тихое жилище». Но инфекция гналась за ним по пятам. Вести о смерти от потницы заставляли его бежать от гибельной эпидемии, переезжая из одного загородного дворца в другой. Его придворные в надежде избежать опасности тоже переезжали с места на место, однако к весне 1518 года королевские пажи снова начали умирать. Потница вновь набрала силу, причем смертность возросла неимоверно, потому что на этот раз ее сопровождали корь и оспа. Теперь каждому мужчине и каждой женщине, потерявшим в эпидемии родственника или слугу, запрещалось выходить из дома без белого посоха, который символизировал заразу. Кроме того, они должны были над дверью своего дома повесить пучок соломы, предупреждающий людей, чтобы они держались от этого места подальше.