— Право так, мама. Теперь ты поймешь, что лэди Кинсбёри действительно может быть опасна. Когда я подумаю, какая свобода может быть предоставлена ей мучить падчерицу, я едва могу простить себе свой поступок.

— А маркиз? — спросила мать.

— О его чувствах я пока еще ничего не знаю. Я не имел случая говорить с ним после этого маленького происшествия. У меня вырвалось необдуманное слово, которое милэди услышала и за которое сделала мне замечание. Тогда я уехал.

— Какое слово?

— Обыкновенное приветствие, слово, которое употребительно между близкими друзьями, но которое, будучи сказано мною, выдало всю тайну. Я забыл титул «лэди», обязательный для человека в моих условиях при обращении к девушке в ее условиях. Могу себе представить, с каким ужасом на меня будет смотреть теперь лэди Кинсбёри.

— Но, что скажет маркиз?

— И для него также я буду предметом негодования, крайнего негодования. Мысль о соприкосновении с таким низким существом сразу излечит его от всех его легоньких радикальных поползновений.

— А Гэмпстед?

— Гэмпстеда, кажется, ничто, не может излечить от его убеждений; но даже он не особенно доволен.

— Он с тобой поссорился?

— Нет, этого не было. Он слишком благороден, чтобы ссориться по такому поводу. Он даже слишком благороден, чтобы оскорбиться чем-нибудь подобным. Но он не хочет допустить, чтобы это привело к добру. А ты, мама?

— О, Джордж, сомневаюсь, сомневаюсь.

— Ты не хочешь даже поздравить меня?

— Что мне сказать? — Я боюсь, больше чем надеюсь.

— Когда я скажу тебе, что она вся проникнута благородством, что у нее благородное сердце, благородная красота, что она — самое прелестное существо, какое Бог когда-либо создал для счастия человека, неужели ты и тогда не поздравишь меня?

— Желала бы я, чтобы происхождение ее было другое, — сказала мать.

— Я не желал бы в ней никакой перемены, — решил сын. — ее происхождение — самое меньшее из ее достоинств, но мне не хотелось бы в ней ничего изменить.

VI. Парадиз-Роу

Недели через две после возвращения Джорджа Родена в Голловэй, — две недели проведенные его матерью в размышлениях о хорошей, но опасной любви сына, — лорд Гэмпстед явился с визитом в № 11 улицы Парадиз-Роу. Мистрисс Роден жила в № 11, а мистрисс Демиджон в № 10, напротив. В Голловее уже были толки о лорде Гэмпстеде, но пока ничего еще не было известно. Он, правда, несколько раз бывал в доме мистрисс Роден, но всегда являлся так скромно, что его заметили просто, как человека, которого в Холловее никто не знал. Было известно, что он друг Джорджа, так как в первый раз его видели с Джорджем в субботу. Он также заходил в воскресенье и ушел с Джорджем. Мистрисс Демиджон заключила, что он сослуживец Родена, и выразила мнение, что «нечего внимания обращать», желая этим дать понять, что Голловей не обязан интересоваться незнакомцем. Понятно, что товарищи дружны между собой. Два раза лорд Гэмпстед приезжал в омнибусе из Излингтона; при этом случае было замечено, что так как он приехал не в субботу, то что-нибудь да не так. Клерк, которого по субботам отпускают раньше обыкновенного, должен сидеть за работой в понедельник и вторник. Мистрисс Дуффер, которую в Парадиз-Роу ставили несравненно ниже мистрисс Демиджон, заикнулась было, что молодой человек, пожалуй, не почтамтский клерк: это, однако, было встречено с насмешкой. Где ж почтамтскому клерку находить себе приятелей, как не среди себе подобных? «Может быть, он ухаживает за вдовой», — догадалась мистрисс Дуффер. Но с этим также не согласились. Мистрисс Демиджон объявила, что почтамтские клерки слишком практичны, чтоб жениться на вдовах, у которых всего-то двести или триста фунтов в год, и которые, вдобавок, годятся им в матери.

— Но отчего он приехал во вторник, — спросила мистрисс Дуффер, — и отчего он приехал один?

— Ах вы, милая старушка! — воскликнула Клара Демиджон, племянница старой мистрисс Демиджон, думая, что появление красивых молодых людей в Парадиз-Роу — дело естественное.

Все это, однако, ничего не значило в сравнении с тем, что произошло в Парадиз-Роу при случае, о котором теперь пойдет речь.

— Тетушка Джемима, — воскликнула Клара Демиджон, выглядывая в окошко, — этот молодой человек опять приехал в № 11, верхом, а сзади грум.

— Грум! — воскликнула мистрисс Демиджон, быстро вскакивая с места, несмотря на свои ревматизмы, и подбегая к окну.

— Смотрите сами… в высоких сапогах и рейтузах.

— Это должен быть другой, — сказала мистрисс Демиджон, после паузы, во время которой она пристально смотрела на пустое седло на спине лошади, которую грум медленно проваживал взад и вперед по улице.

— Это тот самый, что приходил с молодым Роденом в ту субботу, — сказала Клара, — только он сегодня не пешком, и красивее чем когда-либо.

— И лошадей, и грума можно нанять, — сказала мистрисс Демиджон, — но он никогда бы не дотянул до конца месяца, если б так кутил.

— Это не наемные, — сказала Клара.

— Почему ты знаешь?

— По цвету сапог грума, по тому, как он дотронулся до шляпы, потому что перчатки у него чистые. Да, этот господин совсем не почтамтский клерк, тетушка Джемима.

— Неужели он ухаживает за вдовой, — сказала мистрисс Демиджон. После этого Клара выбежала из комнаты, оставив тетку пригвожденной у окна. Такого зрелища, какое представляли этот грум и эти две лошади, двигавшиеся взад и вперед по улице, никогда прежде не видывали в Парадиз-Роу. Клара надела шляпу и полетела через улицу к мистрисс Дуффер, которая жила в № 16, через дом от мистрисс Роден. Но она опоздала, новость уже не была новостью.

— Я знала, что он не почтамтский клерк, — сказала мистрисс Дуффер, которая видела как лорд Гэмпстед ехал по улице, — но кто он, что он, откуда, и понять не могу. Но никогда больше, если придется говорит с вашей тетушкой, я не поступлюсь моим мнением. Она, вероятно, продолжает утверждать, что он почтамтский клерк.

— Она думает, что он мог нанять и лошадей, и грума.

— Господи, нанять! Да видали ли вы когда-нибудь, чтоб человек так красиво сошел с лошади? Что касается до найма, то это вздор. Он каждый Божий день сходил с этой лошади.

И так, Парадиз-Роу был поражен этим последним появлением приятеля Джорджа Родена.

Эта поездка в Галловей верхом была оригинальной выдумкой. Никто другой не затеял бы ее, ни лорд, ни клерк, ни на наемной лошади, ни на своей. Июльское солнце сильно припекало, все дороги из Гендон-Голла преимущественно состояли из мощеных улиц. Но лорд Гэмпстед всегда поступал не так, как другие. Было слишком далеко идти пешком под лучами полуденного солнца, а потому он поехал верхом. У мистрисс Роден не найдется слуги, который мог бы подержать его лошадь, а потому он привез одного из своих. Он не понимал, почему человек верхом скорей должен привлечь на себя внимание в Галловее, чем в Гайд-Парке. Если б он мог угадать, какой аффект он сам и его лошадь произведут в Парадиз-Роу, он приехал бы иным способом.

Мистрисс Роден сначала приняла его с значительным смущением, которое он, вероятно, заметил, хотя в разговорах с нею этого не обнаружил.

— Очень жарко, — сказал он, — слишком жарко для поездки верхом; я убедился в этом, как только выехал. Вероятно, Джордж теперь отказался от пешего хождения.

— Он, кажется, продолжает возвращаться домой пешком.

— Да, если б он заявил намерение это делать, он стал бы это делать хотя бы с ним каждый день был солнечный удар.

— Надеюсь, что он не так упрям, милорд.

— Самый упрямый человек, какого я когда-либо встречал! Хоть бы мир грозил разрушиться, он скорее допустил бы это чем согласился бы изменить свое намерение. Это хорошо, конечно, когда человек держится своего намерения, но он может и пересолить в этом.

— А он, за последнее время, чем-нибудь особенно выразил свое упрямство?

— Нет, ничем особенно. Я не видал его в течение последней недели. Мне бы хотелось, чтоб он как-нибудь на днях приехал ко мне обедать в Гендон. Я там совершенно один. — Из этого мистрисс Роден узнала, что лорд Гэмпстед вовсе не намерен ссориться с ее сыном, а также, что леди Франсес уже более не живет в Гендоне.

— Я могу доставить его домой, — продолжал молодой лорд, — если он так устроится, чтобы приехать в один конец по железной дороге или в омнибусе.

— Я передам ему ваше поручение, милорд.

— Скажите ему, что я уезжаю 21-го. Яхта моя в Каусе, и я туда отправлюсь в этот день, утром. Не знаю, сколько времени я пробуду в отсутствии, вероятно, месяц. Вивиан будет со мной и мы намерены наслаждаться жизнью у берегов Норвегии и Исландии, пока он, как истый идиот, будет стрелять глухарей. Мне хотелось бы повидаться с Джорджем перед отъездом. Я сказал, что совсем один, но Вивиан будет у меня. Джордж прежде с ним встречался, а так как они тогда не перерезали друг другу горла, то, вероятно, и теперь этого не сделают.

— Я все это передам ему, — сказала мистрисс Роден.

Произошла минутная пауза, после которой лорд Гэмпстед продолжал другим голосом:

— Говорил он вам что-нибудь после возвращения из Гендона, — насчет моих?

— Кое-что он мне сказал.

— Я был в этом уверен. Я бы не спросил, если б не был совершенно уверен. Я знаю, что он не скроет от вас ничего в этом роде. Ну-с?

— Что ж мне сказать, лорд Гэмпстед?

— Что он вам сказал, мистрисс Роден?

— Он говорил мне о вашей сестре.

— Но, что он сказал?

— Что любит ее.

— И что она его любит?

— Что он на это надеется.

— Он, я уверен, сказал больше этого. Они дали друг другу слово.

— Кажется.

— Что вы об этом думаете, мистрисс Роден?