Энтони Троллоп - Марион Фай

До наступления вечера этого дня он решил взять свои триста фунтов в год и молчать. Маркиз, как теперь оказывалось, не был так плох, как он думал, ни маркиза так напугана. Приходилось отказаться от своего намерения; но при этом он продолжал уверять себя, что его очень обидели, и не переставал обвинять лорда Кинсбёри в страшной скупости, за то, что он отказался вознаградить надлежащим образом человека, который служил ему так долго и так верно.

Хотя лорд Персифлаж, по-видимому, очень сердился на упрямого герцога, тем не менее он с удовольствием разрешил пригласить Джорджа Родена в замок Готбой.

— Конечно, мы должны что-нибудь для него сделать, — сказал он жене, — но я ненавижу совестливых людей. Я вовсе не виню его за то, что он сумел влюбить в себя такую девушку, как Фанни. Если бы я был почтамтским клерком, я сделал бы то же самое.

— Полно, пожалуйста. Ты никогда не дал бы себе этого труда.

— Но сделав это, я не причинил бы ее друзьям больше забот, чем это было бы строго необходимо. Я знал бы, что им придется тащить меня на своих плечах. Я ожидал бы этого. Но я не стал бы ломаться, если б случай мне не благоприятствовал. Почему бы ему не принять титула?

— Конечно, мы все желаем, чтобы он это сделал.

— Фанни ничем не лучше его. Она заразилась идеями Гэмпстеда насчет равенства и поощряет молодого человека. Во всем этом, от начала до конца, виноват Кинсбёри. Он вступил в жизнь не с той ноги и теперь никак не может справиться. Аристократ-радикал — в самых этих словах уже заключается противоречие. Очень хорошо, что существуют радикалы. Без них на свете было бы скучно, делать было бы нечего. Но человек не может быть, в одно и то же время, овцой и волком.

Вскоре после похорон Марион Фай Роден выехал в Кумберлэнд. В течение двух последних месяцев болезни Марион, Гэмпстед и Роден видались очень часто. Они не жили вместе, так как Гэмпстед объявил, что не в состоянии выносить постоянного общества. Но редкий день приятели не видались на несколько минут. У Гэмпстеда вошло в привычку отправляться верхом в Парадиз-Роу, когда Роден возвращался со службы. Сначала мистрисс Роден также присутствовала при этих свиданиях, но, за последнее время, она жила в Пегвель-Бее. Тем не менее лорд Гэмпстед приезжал, обменивался с другом несколькими словами и снова возвращался домой. Когда в Пегвель-Бее все было кончено, перед похоронами и в течение нескольких дней подавляющей скорби, которые следовали за ними, он вовсе не показывался; но в вечер накануне отъезда приятеля в замок Готбой, он опять появился в Парадиз-Роу. На этот раз он пришел пешком, и на обратном пути приятель проводил его до половины дороги.

— Надо тебе за что-нибудь приняться, — сказал ему Роден.

— Не вижу необходимости делать что-нибудь особенное. Какая масса людей ни за что не принимается!

— Люди или работают, или веселятся.

— Не думаю, чтобы я стал усиленно веселиться.

— Не скоро, конечно. Ты любил удовольствия; но я легко могу понять, что способность веселиться тебе изменила.

— Охотиться я не буду, если ты думаешь об этом.

— Вовсе нет, — сказал Роден. — Мне хотелось бы только, чтобы ты чем-нибудь занялся. Какое-нибудь занятие необходимо, иначе жизнь будет невыносима.

— Она и есть невыносима, — сказал молодой человек, смотря в сторону, так, чтобы лица его не было видно.

— Но выносить ее надо. Как бы ноша тяжела ни была, сбросить ее нельзя. Ты не намерен кончить с собой?

— Нет, — задумчиво ответил Гэмпстед, — нет. Этого я не сделаю. Если б кто-нибудь отправил меня на тот свет!

— Никто не отправит. Не иметь какого-нибудь плана деятельной жизни, какого-нибудь определенного труда, который помогал бы занимать время, было бы слабостью и трусостью, немногим лучше самоубийства.

— Роден, — сказал молодой лорд, — твоя строгость жестока.

— Вопрос в том — справедлива ли она. Называй ее как хочешь, называй меня как хочешь, но можешь ли ты опровергнуть мои слова? Неужели ты не сознаешь, что твой долг, как мужчины, приложить ум и волю, какие у тебя есть, к какой-нибудь цели?

Тут понемногу лорд Гэмпстед объяснил цель, которой он задался. Он намерен был построить яхту и отправиться путешествовать по белому свету. Он наберет с собой книг и будет изучать народы и страны, которые посетит.

— Один? — спросил Роден.

— Да, один, насколько человек может быть один, когда его окружают команда и капитан. Дорогой я буду приобретать знакомства и буду в состоянии выносить их, именно потому, что они будут случайные. Люди эти не будут иметь никакого понятия о моей скрытой ране. Если бы ты был со мной — положим, вы с сестрой — или Вивиан, или кто-нибудь из здешних, кто знал бы меня прежде, я не мог бы даже попытаться поднять голову.

— Это прошло бы.

— Я отправлюсь один и начну новую жизнь, которая не будет иметь никакой связи со старой.

Он стал объяснять, что немедленно примется за работу. Надо построить яхту, собрать команду, приготовить запасы. Он думал, что этим путем найдет себе занятие до весны. Весною, если все будет готово, он снимется с якоря. До наступления этого времени он будет жить в Гендон-Голле, по-прежнему один. Он настолько, однако, смягчился, что сказал, что если сестра его выйдет замуж, прежде, чем он начнет свои странствования, он будет на ее свадьбе.

В течение вечера он объяснил Родену, что они с отцом согласились дать лэди Франсес 40,000 фунтов в день ее свадьбы.

— Неужели это необходимо? — спросил Роден.

— Жить надо; а так как ты попал в одно гнездо с трутнями, то придется, до некоторой степени, жить их жизнью.

— Надеюсь никогда не быть трутнем.

— Нельзя трогать грязь и не запачкаться. От тебя будут требовать, чтобы ты носил перчатки и пил хорошее вино или — по крайней мере — угощал им приятелей. Жена твоя должна будет иметь свою карету. Если этого не будет, люди будут показывать на нее пальцем и думать, что она нищая, потому что она «лэди». Толкуют о высшем свете. Также трудно из него вырваться, как в него попасть. Хотя ты был удивительно тверд насчет итальянского титула, увидишь, что тебе от него не отделаться.

Когда Роден приехал в замок Готбой, лорд Персифлаж был там, хотя пробыл всего один день. Он должен был, в течение месяца, находиться при королеве, — обязанность, которая, очевидно, была ему очень по вкусу, хотя он притворялся, что она ему тяжела. «Очень мне жаль, Роден, — сказал он, — что я вынужден покинуть вас и всех остальных моих гостей; но, сами знаете, правительственная кляча должна быть правительственной клячей».

Роден, благодаря продолжительному отпуску, дождался возвращения своего амфитриона. Между тем, время свадьбы было определено. Она должна была состояться в марте, так как Гэмпстед собирался пуститься в дальний путь, в начале апреля.

Лорд Персифлаж возвратился в замок Готбой с приятной новостью.

— Ее величество разрешила мне, — сказал он Родену, — предложить вам место хранителя государственных актов в министерстве иностранных дел.

— Хранителя государственных актов в министерстве иностранных дел!

— Полторы тысячи фунтов в год, — сказал милорд, сразу переходя к этому существеннейшему пункту. — Я должен сказать, что, вероятно, мог бы сделать для вас больше, если бы вы согласились носить титул, который настолько же принадлежит вам, как мой — мне.

— Не будем касаться этого, милорд.

— Нет, конечно, нет. Скажу одно: если бы вас можно было убедить передумать, то место, которое вам в настоящую минуту предлагают, стало бы, мне кажется, более подходящим для вас.

— Почему же?

— Не сумею вам объяснить, но это верно. Нет решительно никакой причины, почему бы итальянцу не занимать его. Итальянец был много лет главным библиотекарем нашего Музея. В качестве итальянца вы, конечно, имели бы право носить ваш наследственный титул.

— Я навсегда останусь англичанином.

— Прекрасно. Вольному воля. Я только говорю вам, что было бы. Титул, без всякого сомнения, придал бы особое обаяние новой должности. Это именно такого рода работа, которая ищет знатного иностранца. Этих вещей объяснить нельзя, но это так. Полторы тысячи фунтов в год, вероятно, превратились бы в три тысячи, если бы вы согласились носить ваше настоящее имя.

Всем было известно, что лорд Персифлаж до тонкости изучил гражданское управление своей страны. Он никогда сам особенно усиленно не работал и не требовал этого от своих подчиненных; но он любил здравый смысл и считал обязанностью человека заботиться о себе прежде всего, а там, пожалуй, и о службе.

Ни Роден, ни лэди Франсес из-за этого не уступили ни на йоту. Они упорно держались своего старого и, сравнительно, скромного имени. Лэда Франсес останется леди Франсес до конца, но она будет не более как лэди Франсес Роден. Она очень энергически объявила это лэди Льюддьютль, которая только что возвратилась из своего короткого свадебного путешествия, поспешив домой за тем, чтобы муж ее имел возможность положить первый камень какого-то моста.

— Не обращай внимания на его слова, дорогая, — убеждала невесту лэди Льюддьютль. — Ты должна думать о том, что для него полезно. С титулом он имел бы солидное положение, немногим уступал бы товарищам министров. Он занял бы место среди второстепенных сановников. Имя так много значит! Конечно, у тебя свой титул. Но ты должна настаивать на этом ради его.

Лэди Франсес не сдавалась. Никто не решался открыто называть ее жениха его титулом; но женщины, оставаясь с ним наедине, шутя называли его «герцог»; сердиться на них, за эти шутки, и думать было нечего. По крайней угодливости прислуги ясно было, что и она смотрит на него не как на простого смертного.